Мы — ангелы 7

Глава 7 ИСЦЕЛИ НЫ, ВЛАДЫКО

Течение времени поменяло берега. Человек никуда не торопился. Он покинул горделивый многопалубный лайнер и взялся за весла утлого суденышка. Его почти не волновало, сколь долго продлится остаток путешествия. Греб, не торопясь. А иногда и вовсе сушил весла, отдавшись созерцанию.

Поначалу он боялся спугнуть диковинную птицу, посетившую сад его сердца. Человек приглядывался к крылатой гостье, делая осторожные шаги навстречу. Птица терпеливо ждала его приближения. В конце концов, человек подошел так близко, что мог дотронуться до нее рукой. Птица не собиралась улетать. Человек вдруг понял: она улетит лишь в том случае, если он сам прогонит ее своей неприглядностью. Но ведь он этого не сделает. Никогда. Он не совершит надругательства над ниспосланной ему любовью.

Все прежнее будто превратилось в мятый фантик, который хочется стыдливо спрятать в кулак и никому не показывать. Идол был повержен, и Владислав вкушал смиренную радость победы. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что победа промежуточная, а впереди еще много сражений, и все — главные. Он успешно шел на поправку. И, хотя немного приволакивал правую ногу и с трудом ворочал языком, он верил, что в скором времени здоровье наладится.

По совету Ирины Владислав переместился в хорошо знакомую ему больницу. От главврача по старой дружбе получил он персональную палату, больше похожую на номер в курортном отеле, и лучшего лечащего врача отделения. Внимание больничного руководства Владислав принимал как должное: в свое время он оказал пустяшную услугу тогда еще завотделением, тот оказался благодарным человеком, вот и всё. Нет. Не всё. Не за просто так Владислав был щедр на помощь много лет назад. С прицелом благородничал. Знал, с его здоровьем не всё в порядке. Значит, помощь перспективного доктора когда-нибудь, да понадобится, и минимальные вложения в виде доброй услуги принесут в назначенный срок ожидаемые дивиденды.

«Совесть колет, — думал Владислав, собираясь на прогулку в зимний сад. Именно к зимнему саду была обращена открытая дверь его vip-палаты. — Но так весь мир на том стоит: люди используют друг друга и не видят в этом ничего противоестественного». Хотел было усмехнуться своей неожиданной совестливости, как вдруг вспомнил Тимофеича. Окажись старик в этой больнице, лежал бы двумя этажами ниже в продуваемом всеми сквозняками коридоре и терпеливо ожидал места в душной палате, населенной трухлявым старичьем.
— Рановато решил праздновать победу, — мысленно укорил себя Владислав Виленович. — Не дорос ты пока до таких праздников.

Владислав передумал отдыхать в зимнем саду. Вместо этого он проехал на лифте два этажа и очутился в пахнущем щами и лекарствами больничном коридоре. Как люди выдерживают этот запах? Владислав поморщился и затосковал о комфорте. Дородный санитар вкатил в коридор гремучую каталку. Не глядя на больного, с грохотом придвинул ее к стене. Человек под простынкой негромко охнул. Владислав опять вспомнил Тимофеича. Движимый любопытством, он подошел к каталке. Старичок с пергаментным лицом безучастно глядел в потолок и что-то нашептывал. Может, просит о чем, подумал Владислав и наклонился к больному, пытаясь расслышать, что же тот говорит. Дедушка ничего не просил и тихо матерился. Вздохнув, Владислав двинулся по коридору дальше.

За одной из открытых дверей раздался дружный смех. Смех затих, как только зазвучал голос. Анекдоты рассказывают, от скуки спасаются, решил Владислав. Он подошел ближе и с удивлением узнал голос рассказчика. Открытую дверь палаты придерживала внушительная фигура медсестры. Она загораживала говорившего, но Владислав и так уже точно знал обладателя бархатного баритона. Радость встречи мгновенно сменила досада. А ведь обещал сразу зайти, как только окажется в больнице, обиделся Владислав. Ему неловко стало обнаруживать свое присутствие, и он решил вернуться в свою палату. Едва он успел развернуться, как услышал веселый голос:
— Нет-нет, Владислав, не уходите. Идите к нам. Мы тут армейские истории вспоминаем.

Меньше всего Владиславу Виленовичу хотелось сейчас участвовать в больничных посиделках, но отказаться он не мог. Пришлось прошаркать в палату. Мужчина в красной футболке с советским гербом и надписью «Сделан в СССР» оглянулся на Владислава и хлопнул широченной ладонью по краю койки: «Садись, отец». Владислав покосился на желтоватый застиранный пододеяльник с пулеметной очередью дырочек и сделал знак рукой, означавший вежливый отказ. На мгновение Владислав попал в центр внимания, а в следующее мгновение о нем забыли, переведя взгляд на батюшку.
Отец Василий оказался великолепным рассказчиком, но Владислав почти не слушал его, ибо всё громче и громче звучал другой голос — голос обиды. Пользуясь тем, что всё внимание было приковано к отцу Василию, он изучал обитателей палаты. В душе поднялась волна раздражения против этих людей, отнимавших у священника время. «Отец-то хорош. Балагурит, байки травит, — злился Владислав, — Артист». Настроение его окончательно испортилось. «И зачем только сюда потащился, сидел бы в зимнем саду, канареек слушал».

— Ну что, дорогие братья болящие, — отец Василий поднялся из обшарпанного кресла. — Послезавтра приходите на соборование. Помолимся.

— Благословите, отче, — «Сделанный в СССР» подошел к батюшке и сложил ладони лодочкой.

Владислав побрел к лифту. Нажал кнопку, но лифт и не думал ехать. Теперь Владислав злился на лифт и на тех, кто держал его этажом ниже.

— Бабуля одна плоха совсем, батюшку просила, а потом сразу к вам, Владислав, как договорились, — отец Василий подошел к лифту. Он проехал один этаж. На выходе бросил, не глядя на Владислава:

— От ить батюшка хорош. Всё байки травит. Одно слово — артист!

Владиславу показалось, что его ударило током.

* * *

Коля стоял перед мысленным взором Владислава. Так уж устроен человек, что по-настоящему понять страждущего он может, только примерив на себя его одежды. Поначалу невозможность полноценного общения не сильно беспокоила Владислава, но когда вскоре после инсульта он встал на ноги и почувствовал возвращение сил, немота легла на его душу тяжким грузом. Иногда ему очень хотелось выплеснуться воем на весь мир, и тут вновь перед глазами возникал Коля. Каково ему, маленькому, нести это мученическое бремя молчания. Владислав вспоминал, какое раздражение у него вызывал Колин крик. Как отчаянно он презирал мальчика за неполноценность, за то, что, по его мнению, этот ребенок исковеркал Лике жизнь и просто за то, что был сыном очкарика.

Владислав сидел в кожаном кресле под широкими опахалами веерной пальмы и разглядывал зеленые зернышки на ветвях кофейного дерева. Память кинопленкой прокручивала вечер, проведенный с Ириной в арабском ресторане. Закончившийся инсультом день был начат утренней пробежкой: доказывал самому себе физическую состоятельность, хотя знал, что с сердцем с каждым днем становится всё хуже. Но кто согласится добровольно отдаться старости? Желающих мало. Мертвой хваткой будешь держаться за иллюзию молодости. Не зубами, так зубными протезами. Подходя к дому, увидел Колю, забравшегося на скамейку. Перед скамейкой прыгал воробей, и Колины глаза были полны ужаса. Владиславу тогда ничего не стоило прогнать воробья и успокоить испуганного мальчика. Но он прошел мимо и лишь злорадно усмехнулся, пожелав птичке крепкого здоровья. Выскочившая из подъезда Лика показалась бегуну малость не в себе, а ведь она всего лишь волновалась за Колю, убежавшего на улицу вперед нее. Впрочем, кажется, он пожелал ей удачного дня тогда. Как давно это было... Будто в какой-то прошлой жизни. Месяц назад. Владислав потер ладонью лоб: к вечеру голова наливалась тяжестью. Простишь ли меня, ангел Коля, — вздохнул Владислав. — Ты ведь знаешь обо мне много больше меня. Простишь ли, Господи?
Владислав бродил по закоулкам неухоженного сада. Ничто не утешало его взор. Плоды, что еще недавно тешили самолюбие, отдавали гнильцой. Страшнее всего было думать о Сереже. Чувство вины перед ним разрывало душу. Это при его попустительстве в сердце сына вползла многоголовая гидра, алчно пожиравшая всех и вся на своем пути. Простишь ли, Господи? Оправдаться нечем. Как страшно.

Вспомнил давний разговор с отцом Василием. Тогда принципиально важным представлялось ответить на вопрос «за что». Как это в корне неверно. И смешна, и грустна наивность вопроса. Поди, не свят... Как спастись — вот единственный вопрос, имеющий право на существование. А ведь отец Василий говорил — человек должен познакомиться с самим собой. Почему не прислушался? Гордость не пустила. Если бы не случилось то, что случилось... Как это говорится? Слава Богу за всё? Да, именно что — за всё. Права Иринушка: жизнь начала по полочкам раскладываться. Только становится ли от этого легче? Едва ли. Простишь ли... Господи...

Владислав раскрыл ноутбук. С недавних пор он стал записывать всё, что считал нужным донести до отца Василия: события жизни, вопросы, цитаты. Некоторые мысли были зафиксированы предельно подробно, другие конспективно. Накапливался внушительных размеров архив, который Владислав чаял вручить отцу Василию в устной форме, как только состояние речи позволит это сделать. Владислав готовился к исповеди основательно. Скрупулезно, шаг за шагом, исследовал свою жизнь. Только одно он не мог доверить виртуальной бумаге. Это опыт выхода из тела и возвращение в него. Было в этом опыте что-то тайное, к чему нельзя прикасаться чернилами, пусть даже виртуальными. Всему свое время, сказал себе Владислав.
Между тем, на электронную почту приходили сообщения. Зная, что Владиславу Виленовичу трудно говорить, студенты не обременяли его звонками, а посылали трогательные знаки внимания — кто добрые слова поддержки, а кто (конечно, девочки) открытки с цветочками. Владиславу было приятно это незатейливое проявление внимания. Он знал доброе, а иногда и восторженное отношение к нему студентов. Что-что, а держать аудиторию в течение двух академических часов он умел блестяще. К тому же, был лоялен на экзаменах, особенно к хорошеньким девушкам, ибо считал, что многознание красавицам ни к чему.

Но были и другие письма, от коллег. Преподавательскую нагрузку распределили между собой полюбовно, а с административной возникли проблемы. Желающих, пусть временно, но возглавить кафедру, было несколько. И каждый потенциальный и.о. считал своим долгом заручиться письменным согласием Владислава Виленовича. Особенно усердствовал молодняк. "Да уж... подросли волчата, голодные да зубастые",- думал Владислав, читая похожие на доносы сообщения. На эти письма он отвечал сдержанно и дипломатично, готовясь принять соломоново решение. Впрочем, он не рассчитывал долго отсутствовать. Семестр заканчивался, впереди были летние каникулы. А то, что к началу учебного года он будет в состоянии вернуться к своим служебным обязанностям, Владислав не подвергал никакому сомнению. Решимости ему было не занимать.

— Электричество экономите или сумерки любите? — Владислав вздрогнул от внезапно включенного отцом Василием света. Разом загорланили задремавшие было канарейки и попугаи. Батюшка расположился визави к Владиславу на кожаном диване. Прищурил весело глаза.

— Ну что, Владислав, поборемся?

Сильно и по-мужски прозвучало это «поборемся». Владислав вдруг почувствовал жгучее желание жить. Он поднял указательный палец вверх, дав понять батюшке, что хочет что-то сказать и развернул к нему экран ноутбука. Отец Василий немного задержался взглядом на лице Владислава, потом перевел глаза на экран и, улыбнувшись, одобрительно закивал головой. Синими крупными буквами среди прочего текста была выделена цитата от блаженного Августина:

Кто узнал истину, узнал и этот Свет, а кто узнал Его, узнал вечность. Любовь знает Его. О, Вечная Истина, Истинная Любовь, Любимая Вечность! Ты Бог мой, к Тебе воздыхаю днем и ночью. И как только я узнал Тебя, Ты взял меня к Себе: да увижу, что есть Тот, Кого я пытался увидеть, и что я еще не тот, чтобы видеть. Ты ослепил слабые глаза мои, ударяя в меня лучами Твоими, и я задрожал от любви и страха. Я увидел, что далек от Тебя в этой стране, где все от Тебя отпало, и будто с высот услышал я голос Твой: «Я пища для взрослых: расти и ты вкусишь Меня. И не ты изменишь Меня в себе, как телесную пищу, но ты изменишься во Мне».

* * *

В больничном храме было тесно. Пришедшие собороваться, негромко разговаривая, выстраивались ровными рядами. Владислав выбрал место справа от солеи. Неожиданно для себя он разволновался. Свеча в его руке стала мягкой и теплой.

— Здорово, отец. Вот, держи,- оказавшийся рядом с Владиславом давешний «Сделанный в СССР» протянул ему пустой больничный бланк.- Воткни в него свечку, а то воск на руку потечет.

— Хоть тут кому-то отец,- подумал Владислав, вяло улыбнувшись соседу. По его примеру соорудил свечке бумажное блюдце. Сердце больно уколола мысль о сыне.

Стремительным шагом вошел в храм отец Василий. С ним были еще два священника. Приложились к праздничной иконе, прошли в алтарь. Стало очень тихо. Владислав почувствовал гулкое биение в районе солнечного сплетения. Он никогда не ощущал ничего подобного: нарастающее напряжение, в котором воедино сплелись страх, надежда и ликование. Словно электрические искры пробежали по кровеносным сосудам, будя застоявшуюся кровь. Жизнь пришла изгнать из тела умирание и, в ожидании сигнала, едва сдерживала свой мощный напор. Владиславу казалось, продлись это состояние еще минуту — он не выдержит и закричит. Или умрет. Его лоб блестел от выступивших капелек пота.

На солею вышел отец Василий, сказал несколько предваряющих Таинство соборования слов. От свечи к свече волной прокатился по храму огонек. Стало заметно светлее. Волнение улеглось. Началась молитва.

Владислав внимательно слушал Евангелие, стараясь не пропустить ни единого слова. Поначалу он думал, это ему показалось, но на третьем чтении увидел закономерность: на чтении Евангелия становится легче дышать.

— Услыши ны, Боже, услыши ны, Владыко, услыши ны, Святый...

Владиславу очень хотелось участвовать вместе со всеми в этом молитвенном прошении, но непослушная мускулатура лица упрямо не позволяла сделать это. Господи, помоги же! Стоять было трудно, но среди молящихся не было тех, кому легко.

— Отче Святый, врачу душ и телес, пославый единородного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, всякий недуг исцеляющего и от смерти избавляющего, исцели и раба Твоего... — священник поднял глаза на Владислава. «Ваиаф,»- попытался он ответить.
— Владислав он, — пришел на помощь «Сделанный в СССР».
— ... раба Твоего Владислава от обдержащие его телесные и душевные немощи и оживотвори его благодатию Христа Твоего.

Елей ложился крестами на лица и руки болящих. Слабые голоса страждущих вливались в соборную мощь молитвы. Вновь звучало Евангелие и вновь невидимые силы наполняли утомленное болезнью тело.

— Помилуй ны, Боже, помилуй ны, Владыко, помилуй ны, Святый...

И миловать-то не за что... По велицей милости Твоей, Господи. Помилуй. Ради тех, кому остался должен. Ради любви, которую Ты мне дал, Господи...
Владислав повел ссутулившимися за время болезни плечами — они неожиданно легко расправились. Глаза стали искать место, куда бы пристроить палочку, с которой не расставался с тех пор, как поднялся с больничной койки. На седьмом чтении Евангелия по всему телу разлилось мягкое тепло. Внутри будто зажглась свеча, рассылающая свой свет в самые дальние и темные уголки неуспокоенного сердца.

— Исцели ны, Боже, исцели ны, Владыко, исцели ны, Святый.

Исцели-и, ны, Святый, — прошептал Владислав и вздрогнул. Перехватило дыхание. Не может быть... Это я сейчас говорил? Почудилось? Нет же... Владислав осторожно потрогал щеку и пошевелил языком. Щека почувствовала прикосновение, а язык вернул себе прежнюю подвижность. Владислава охватил похожий на панику восторг. Он замер, боясь пошевелиться: вдруг чудо исчезнет. Господи... Оказывается, это так страшно. Ты только что коснулся меня! Меня, Господи?!
Божия помощь была настолько явной, а потрясение настолько сильным, что Владислав всерьез испугался, выдержит ли сердце. Тем временем, вокруг него всё пришло в движение. Люди ставили на подсвечник свечи, улыбались, промокали салфетками лбы и руки, но Владислав никого и ничего не видел. Свеча в его руке продолжала гореть и ронять восковые слезы на бумажное блюдце.

— Бать, ну ты чего расклеился. Мужики не плачут. Свечку свою вот сюда поставь, — не услышав отклика от Владислава, участливый сосед забрал у него свечу, снял с нее бумажное облачение, и, найдя ей место на подсвечнике, вздохнул: — Бывает...

Когда принимающие Таинство окружили батюшку и преклонили колена, Владислав оказался ближе всех к отцу Василию. Раскрытое Евангелие легло на голову Владислава.

— Господи Иисусе Христе, не мою руку грешную полагаю на головы пришедших к Тебе просить оставление грехов; но Твою руку крепкую и сильную, которая в этом Святом Евангелии, и молю Тебя с ними, Спаситель наш, Сам прими рабов Твоих кающихся и подай им прощение...

Уходя из опустевшего храма, отец Василий услышал тихий голос за спиной:
-Пожалуйста, не уходите, отец Василий.
Он оглянулся и с удивлением обнаружил Владислава, склонившегося в земном поклоне перед Голгофой. Опираясь на палочку, Владислав тяжело поднялся с колен.

— Отче... скажите... речь вернулась... это ведь чудо, да?

Отец Василий сдвинул брови.

— Это Божия помощь, Владислав. Слава Богу за всё!
Священник перекрестился.

— Что я должен теперь делать?

— Что делать? Бога благодарить.

— Просто благодарить? И... и всё?

— Владислав, благодарить Бога — это не просто свечку поставить под образом и «мерси боку» сказать. Господа благодарить — значит, начать жить по-христиански. Для начала приходите на исповедь.

— Да, отец Василий. Обязательно.

Вернувшись в палату, Владислав извлек из тумбочки телефон. Он торопился, и пальцы не слушались, путая клавиши. Ему не терпелось поделиться великой своей радостью.

— Иринушка...

— Я на работе, перезв... Вла... Ты?!

* * *

Ирина пожалела, что поехала через центр. Ночная столичная жизнь бурлила, и на Бульварном кольце пришлось постоять в пробке. Казалось, дороге не будет конца. Она торопилась услышать голос человека, столь неожиданно ставшего для нее дорогим. В том, что это так, она уже нисколько не сомневалась. Сердце не обманешь. Она сознательно перестала руководить своей жизнью, полностью положившись на волю Божию. Стало вдруг легко — так, как бывает только в ранней юности.

Владислав ждал Ирину в зимнем саду. Широкие, будто лакированные, листья монстеры отражали тусклый коридорный свет. Владислав не дремал, но весь был в себе и не заметил, как перед ним оказалась Ирина. Воистину, чудеса продолжались. Она тихо смотрела на него, боясь нарушить его уединение. Ее глаза лучились неземным светом. Небесная... Его руки почувствовали ее легкое прикосновение. Едва заметным движением пальцев он ответил ей. Они долго сидели молча, глядя друг другу в глаза и, не произнеся ни слова, не могли наговориться. Прерывать тишину словом произнесенным казалось кощунственным. Чьи-то добрые крылья ограждали сейчас двух немолодых людей от всего мира.

За окнами зимнего сада послышались первые птичьи голоса, небо стало светлеть. Ночной мрак уступал место предрассветным сумеркам. Птицы сидели на ветках, повернув клювы на восток, и небо на горизонте вот-вот должно было окраситься розовыми красками.

— Иринушка, — голос Владислава звучал очень тихо. — Я должен сказать тебе...

— Может, не...

— Пожалуйста. Выслушай меня. Выслушай...

— Прости, — едва слышно ответила она и опустила глаза.

— Оказывается, немота — это тяжелое испытание. До сих пор не могу поверить в чудо исцеления. Словно во сне нахожусь и вот-вот проснусь в реальность, в эту пытку молчанием. Знаешь, как всё кричит внутри, когда не можешь произнести ни слова... Но это время вынужденного молчания не прошло напрасно. Никогда я не думал о себе так много. Сутками, неделями — о себе. Я столько раз за это время представлял, какие слова скажу каждому, когда и если смогу говорить. Знаешь, мне казалось, первое, что сделаю — расскажу тебе обо всём, что случилось со мной за это время. Но сейчас намного важнее другое.

Владислав бросил на Ирину пристальный взгляд.

— Помнишь, я говорил тебе о празднике, на который не может попасть ребенок?

— Да.

— Я попал на этот праздник. И только тогда понял, что могло пройти мимо, не случись со мной то, что случилось. Мне стало очень страшно. По-настоящему страшно, как никогда. Я мог уйти из жизни не один раз, это так легко, как оказалось. Я мог уйти, так ничего и не узнав. Но Бог был милостив ко мне, Он показал мне краешек того мира, куда уходят и не возвращаются. Мне дарован шанс, и я обязан правильно им распорядиться. Я еще не тот, кем должен стать за отпущенный мне срок. Но, смею надеяться, теперь я говорю с тобой на одном языке. Я не могу откладывать этот разговор до лучших времен. Вдруг речь вернулась на короткое время, и я просто не успею. Поэтому беру на себя смелость опередить события и сказать тебе то, о чем следовало бы говорить в другое время и при других обстоятельствах.

Владислав потянул цепочку на шее и достал нательный крестик.

— Нет ничего случайного, ты это знаешь лучше меня. Вспомни обстоятельства нашего знакомства. Это тот самый крест, который ты надела на меня. Сколько же в этом смысла. Знаешь, что я понял? Мы оба прикоснулись к этому кресту — не только я. И ты тоже, — Владислав с грустью улыбнулся. — Мне до тебя дорасти надо. Вряд ли успею... Когда я очнулся в реанимации и увидел тебя, почти не удивился. Только подумал, видно, так низко пал, что Бог вразумляет через такую немощь...

Ирина подняла глаза на Владислава:

— Поверь, иногда телесная немощь надежнее бряцающих доспехов. Верхом, с копьем наперевес, о душе не думают.

— Да, ты права, конечно. Только принять это сложно.

Владислав взял Иринины руки в свои. Ему нужно было прикоснуться к ее теплу. Так было легче.

— Ир, всё выстроилось. Истинная цель бытия. Ничего не надо придумывать. Просто следовать. Быть там, где Господь определил быть. Где и с кем. Я тебе говорил тогда, помнишь, что ты мне очень нужна. То, что я к тебе испытываю, никакими словами не объяснишь. Это намного выше обычного земного чувства. Тут даже взаимность не главное: я счастлив тем, что ты просто существуешь. Что украсила мою жизнь и помогла сделать ее осмысленной. Будь у меня больше здоровья, я бы сейчас просил твоей руки, дабы не терять ни минуты драгоценного времени. Мое нездоровье избавляет тебя от необходимости обдумывать ответ. Я не имею права обременять тебя собою. Но я очень прошу не оставлять меня. Если ты не согласишься, я приму от тебя и это с благодарностью.

Ирина молчала. Владислав отпустил ее руки и поднялся из кресла. Прихрамывая, подошел к окну. Утренние лучи слепили глаза, но он не отворачивался от солнца. Проснувшиеся стрижи приветствовали друг друга, радостно расчерчивая голубое небо. Стайки воробьев с дружным чириканием перелетали с места на место. Первые прохожие зашагали по улице. Рождался новый день. Владислав не поворачивался к Ирине, дав ей возможность подумать: ведь и для отказа нужно подобрать верные слова.

Ирина подошла к Владиславу и встала рядом с ним. Какое-то время, задумавшись, смотрела в окно. Потом сказала просто:

— Я бы хотела познакомить тебя со своим сыном.

(окончание следует)