Дед Матвей

Дед Матвей старый. Как он говорит: «Столько нынче не живут». Правильно, наверно, говорит, потому что ровесников его в округе не осталось, тем более тех, кто войну прошел. Фронтовую войну: с окопами, атаками, ранениями и прочими страхами, о которых мы теперь только по фильмам и книжкам судить можем. Свидетелей уже нет. На погосте все, или почти все.

Дед Матвей еще живой. Он — исключение, как и некоторые его ровесницы. Бабушки — они больший век имеют и, проводив своих дедов, тут же начинают рассуждать, что и им скоро за мужьями собираться. Иногда по два, а то и три десятка лет все готовятся. И, слава Богу.

Дед Матвей, перехоронив своих одногодков, а также, как он говорит, «молодых пацанов и девок» (это тех, кому за семьдесят-восемьдесят было), умирать не собирался. Он поставил пред собою цель — дожить до 60-летия Победы.

— Я, когда война закончилась, тридцать лет справил, и мне сам командующий, когда орден давал за освобождение Праги, сказал, что третью часть жизни я всего прожил. Так что еще 60 лет я по приказу должен жить.

И жил, как все, но вот только всех и вся пережил. Приказ — куда денешься.

Вид у деда Матвея — военный. Неизменные сапоги, мне кажется, что он их и не снимает вовсе, галифе, непонятно как сохранившееся, и картуз времен начала хрущевских семилеток.

Память вот только, в последнее время, стала деда Матвея подводить, поэтому в кармане его всегда лежит мелок, которым он на всех возможных и невозможных пустотах родной усадьбы пишет себе и своим домочадцам наряды, то есть то, что надобно «зробыть». Куда не пойдет, где не присядет передохнуть, тут же перед ним новое задание. Расслабляться некогда.

Еще одна отличительная дедовская черта — бережливость. Нет, не скупость. Для дела или нужной нужде дед Матвей ничего не жалеет, но вот чтобы у него в хозяйстве что-то валялось «неприбранным» или не на месте, исключено. Причем, «прибирает» дед так, что кроме него никто не найдет. Лозунг деда Матвея: «Подальше положишь, скорее найдешь» всегда современен, хотя дети, внуки и правнуки вечно недовольны и всегда, когда к ним не зайдешь, что-либо ищут.

Когда оформляли и расписывали купольную часть храма, меня художники просили:

— Батюшка, убери ты этого Матвея от нас. Пока мы вверху что-то делаем, он, внизу, весь инструмент «поприбирает», да так, что без него ни одна милиция не найдет.

Да я и сам на матвеевскую бережливость попался. В один из летних воскресных дней привезли мне в подарок большой, килограммов на шесть, арбуз. Решил я его после службы с алтарниками съесть. Положил на стол в келье, совершенно не обратив внимания на крутившегося рядом деда, и отправился служить. После литургии дед Матвей подошел к кресту и сказал:

— Батюшка, я там у келии вашей арбуз прибрал.

Прибрал, так прибрал. Что там той кельи? Четыре стены, стол да шкаф с диваном.

Зря я так подумал. Арбуз мы найти не могли. Ни я, ни трое алтарников.

Послали за дедом. Он нашел. Здесь же, где мы и искали. Оказывается, в кармане у деда лежит авоська, помните, были такие плетеные сумки лет двадцать назад? Дед положил арбуз в авоську (нынешние кульки такую массу могут не выдержать) и повесил его на крючок вешалки. Сверху набросил висящую тут же годами мою зимнюю рясу.

Вы могли бы предположить, что арбуз висит на вешалке? Вот и мы не смогли.

Как-то обвинил я деда Матвея во мшелоимстве. Есть такой грех. Он страсть корыстную к ненужным вещам определяет. Дед промолчал. Но когда мне понадобился хитрый болтик с гаечкой, которых нынче просто не выпускают, Матвей, покопавшись в своих сусеках, отыскал и дал. Затем не преминул напомнить, что я его грешным словом обозвал. Пришлось прощения просить.