Лепестки твои,
нежный цветок –
хризантема,
лепестки цвета сливок
ощутили прикосновение
ноября…
Ты слегка увядаешь…
Сухость бежевой кистью
прошлась
по краям лепестков
цвета сливок…
Благородно-изысканна
зрелость твоя,
хризантема…
Лепестки твои,
нежный цветок –
хризантема,
лепестки цвета сливок
ощутили прикосновение
ноября…
Ты слегка увядаешь…
Сухость бежевой кистью
прошлась
по краям лепестков
цвета сливок…
Благородно-изысканна
зрелость твоя,
хризантема…
Без времени, вне всяких форм —
безлика буддийская дхарма,
и занесла свой топор
по кругу бегущая карма.
«Дзен»-мудрости прелесть вкусив,
на крик не получишь ответа;
коль «посоха нет» — не проси,
отнимут и то, чего нету.
Октябрь поёт романс, и дождик ритмом вторит,
Танцует жёлтый лист свой медленный фокстрот.
Осенний дилижанс стремителен и вскоре
Промозглым ноябрём свернёт за поворот.
С холодною зимой, увы, не жажду встречи
И у седых ночей прошу один аванс:
За упокой любви пока не ставить свечи…
Немного задержись, осенний дилижанс.
Дождь-барабанщик бьёт по крышам и дорогам,
И золотистый клён прощается с листвой.
Осенний дилижанс, притормози немного
И забери меня в край листопадный свой.
Я точкой в плоскости координат
Быть не желаю, и моей душе
Милей не ось абсцисс иль ординат,
А драйв спирали – крутость виражей.
Живут во мне спирали ДНК,
В витке спирали повторяю род,
Пружинкой вьётся локон у виска…
Мне интересен новый поворот.
И есть одна, но чуждая спираль –
Души извилистый лукавый серпантин.
Двойная не приемлема мораль:
Я – за прямую в дружеском пути.
Сегодня осень
в рыжем кимоно
Мне пела
о далёкой Фудзияме,
Кружились листья
за моим окном
Фигурками цветными
Жаркий август смыт дождём акаций,
Лето унеслось за горизонт,
И, сменив тональность декораций,
Осень декларирует сезон.
Пёстрый водевиль, ненастья драма,
Шорох ниспадающих кулис –
Жизни круговая панорама…
В ней кружит, кружит осенний лист.
Я иду по судьбе,
Оставляя следы,
И с другими я связан судьбою:
Значит, след мой – в тебе,
Свой оставишь мне ты,
Побратимы следами с тобою.
Травы след не хранят,
И песку – не сберечь,
Уничтожен он будет дождями.
Слово-гнев, слово-яд,
Слово-боль, слово-меч –
Остаются на сердце следами.
След – стогранный алмаз,
Многоликий актёр,
Он невидим и также реален.
Следом – пращуры в нас,
Путь он в «завтра» простёр,
Но ещё след живёт в вертикали.
След, как Логос, как Бог,
Как Спаситель-Христос,
Он во мне и ведёт за собою.
И средь сотен дорог
След мой в Божию врос,
Став навечно моею судьбою.
Море съело старый причал,
Повзрослела давно Ассоль:
Одиночество – на плечах,
На висках серебрится соль.
Приходили к ней паруса,
Капитаны, да, всё – не Грей;
Каждый в сердце якорь бросал,
Но ветрила их – цвета «grey».
Может, счастье её не там,
Не под парусом на волне,
Может, вовсе – не капитан,
А прекрасный принц на коне?!
Мудрой стать бы на склоне лет,
Не тревожить в душе мозоль…
Но мерещится алый цвет
Над простором морским Ассоль.
Grey[grei](англ.) – серый.
К Тебе, Господь, слегка я прикасаюсь,
стяжаю искорки Небесного Огня;
и влагой слёз, когда сердечно каюсь,
Ты бережно касаешься меня.
Я вижу – Ты проявлен в мирозданье:
в травинке, бледном профиле Луны,
но в сердце скрыт, и в том моё страданье:
мне не достигнуть этой глубины.
Сквозь тусклое стекло смотрю, и всё же
в душе не гаснет огонёк мечты:
Твои касанья, блики, искры, Боже,
собрать в одну картину Полноты.
Среди гламурных новеньких подруг,
Попавших в ток модернового ветра,
Старинная скамейка в стиле «ретро»,
Стоишь и завершаешь жизни круг.
Люминесцентным взором фонари
Легко твои морщины обнаружат
И в окруженье лавочек досужих
Посмеиваться будут до зари.
А ты была когда-то молода!
В сосновой, ярко крашеной одёжке,
В изящных металлических сапожках
Желанна, привлекательна всегда.
И пусть являлась просто всем слугой,
Усталость отнимая у кого-то…
Теперь к тебе садятся неохотно,
Лишь воробьи тревожат твой покой.
Всему начало есть, и есть конец,
И блекнут краски жизненного спектра.
Как и скамейке ветхой в стиле «ретро»,
Наденет старость мне седой венец.
Когда-то «мудрый» гýру изрекал:
устроены зеркально «низ» и «верх».
И я – одно из множества зеркал,
в котором есть штрихи небесных сфер…
Как óтзвуки… Их неземных частот
не слышит дух, низвергнутый ко дну, –
воздушный повреждён мой эхолот,
им не измерить неба глубину;
не тысячи туманных «Андромед»
помехой стали на пути, увы! –
Туманность Эго зáстила мне свет –
я обернулась зеркалом кривым…
И, если б царство порченых зеркал –
уродливых осколков ярких звёзд –
«верх» необъятный просто отражал,
повелевал бы вечностью хаóс.
Но для Любви туманных нет дорог:
Греховный «низ» преображает Бог.
Бывает, летом странно сердце бьётся –
хоть август не звонит ещё в набат,
а в синеве небесного колодца
ловлю я осени случайный взгляд.
И ветра суховатые ладони
воздушный поцелуй сентябрьский шлют,
и брызги солнца в золотистом тоне
предвосхищают лиственный салют.
И пусть ещё не раз с беспечным летом
по-братски выпьем мы на «брудершафт»,
осенним благодарна я приветам,
и близость встречи празднует душа.
Птица-жизнь машет крыльями, вновь
Рассекая простор временной.
Позади, в обиталище снов,
Вёрсты, вёрсты дороги земной.
Сколько их ещё там, впереди? –
Птице б краешком глаза взглянуть;
Но не в сроке земного пути,
В нём самом, непосредственно, суть.
Для летящих – задача проста:
Не противиться силе ветров,
Покорится тому высота,
Кто потоку отдаться готов.
Кто крылами в бессилье не бьёт,
Вниз не падает, крылья сложив,
Кто смиренно вершит свой полёт,
Тот – над временем, в вечности, жив!
Другой, не такой, как Я,
Мне сердце своё показал,
Но сердце моё – не вокзал,
Где нужно встречать поезда,
В которых много других,
Не таких, как Я.
Тревожно гудит паровоз,
Другого поезд увёз.
Увёз на другой вокзал,
Чтоб сердце он показал
Другому, не такому, как Я.
А Я? Я ни при чём.
Мне не нужно другого плечо.
(Говорю Я с испугом).
Вдруг тот, не такой, как Я,
Стать мне захочет другом?!
Я должен буду менять бытиё,
Мне страшно показывать сердце своё
Другому, не такому, как Я.
Пусть это будут другие,
не такие,
как Я.
Где живёт вина в моей душе?
На каком ей место этаже?
Может, переполненный чердак,
Где царит из мыслей кавардак?
Но соседство не сулит успех –
Там оправдан будет всякий грех.
Это и не цокольный этаж.
Правят в нём кокетство и кураж.
По любому случаю – наряд,
И вину сокроет маскарад.
Спальный будуар души хорош!
Но со спящей проку ни на грош.
И в столовой не прожить вине –
Истина там – в пище и вине.
Знаю келью, где живёт вина:
Сердцем называется она.
Здесь душа смывает пёстрый грим
И стоит пред Господом одним.
И в моменты покаянных слёз
У души вину берёт Христос.