За некрашеным столом
Бог сидит в пол оборота,
Терпеливо ждет кого-то,
На доске чертит гвоздем.
Остывает самовар,
Пар под потолок струится.
Кошке мышь во сне приснится,
Пауку в окне - комар.
Будет ноша по плечам,
Будет каждому немного.
Будет путнику дорога,
Мир - натруженным рукам.
За окном холодно и темно. Я чувствую кожей спины, как угольные тени старого осеннего сада подступают все ближе и ближе к стенам дома. Но мне не страшно. Сейчас они несут не страх, а тишину. Молчание.
Невидимые, но ясно ощутимые ветви скребутся о крышу. Осторожно, слепо. Я прислушиваюсь к этим звукам и чувствую, как они проникают в меня.
Ночь. Октябрь. Западный ветер. Сад. Темнота. Низкие непроглядные облака. Целый мир. Другой, чужой, загадочный.
На стене гипнотически тикают часы-кукушка. Я каждый день аккуратно завожу старый изношенный механизм. Часы безжалостно врут, но мне нравится механическая эстетика прошлого.
Ты стояла в притворе храма,
Все заглядывала за спины,
Там святые из крашеной глины,
И курения фимиама.
Вот вошли рыбаки, за ними
Пастухов палестинских ватага,
Не могла ты сделать и шага,
Ноги были словно чужими.
Ты ладони испуганно сжала,
Губы сами молитву шептали.
У порога сбросив сандалии,
Ты всю ночь в пыли пролежала.
Я умру, растворюсь среди трав,
Разольюсь по полям как вода.
Вдруг усну, от дороги устав,
И не встану уже никогда.
Утону в первых проблесках дня.
Разобьюсь о рассветную рань.
Что-то мягко коснется меня,
Подтолкнув за последнюю грань.
Нет и ночью покоя,
Но камень к жаре привык.
Вышли из города двое -
Юноша и старик.
Пахнет земля в Иудее
Солнцем и молоком.
Нужно идти скорее
Еще неостывшим песком.
Старик бы летел как птица,
Но силы уже не те.
Как влага сквозь пальцы струится,
Так тянется жизнь к пустоте.
Когда Гомер искал свои глаза,
Руками узловатыми папирусов касаясь,
Когда по лику Богородицы бежала вниз слеза,
О золото оклада спотыкаясь,
Когда Писатель жег в камине свой роман,
Пытаясь сердце отогреть в груди холодной,
Когда искал Ребенок, глядя сквозь туман,
Сиянье Истины бесхитростной, свободной,
В старенькой церкви, с высокими темными сводами,
Кованной дверью - входом и выходом между мирами,
Сонмом горящих свечей, Иисусом и водами
Странной священной реки под ногами,
Пахнет пустыней, камнями и старой смоковницей,
Рыбой, вином, колосками пшеницы.
Хочется руки сложить и вторя за древней пословицей -
Богово Богу, за кесаря тихо молиться.
Как сон - полузабытый полустанок,
Здесь сосны начинают свой разбег,
И станционщик - старый печенег,
Сменил свой лук на гвозди и рубанок.
Он вечно заряжает свой фонарь,
Он пыльные вагоны провожает,
Грибы по воскресеньям собирает,
По вторникам смывает с окон гарь.
Глава 1. Сладкое вино.
Февраль, 1976 год, Ялта
Где-то за стеной тихо играет музыка. Уютно поскрипывает игла по виниловой пластинке. И кажется, что вместе с музыкой в свежем морском воздухе разливается электричество.
Мелодия касается круглых столиков кафе, сложенных на них стульев, открытых окон и качающихся на теплом ветру дымчатых, застиранных занавесок.
В очах у птаха сині океани,
Та подих щастя зліва під крилом.
Свобода вмить усі затягне рани,
Не дасть посивіти ні серцем, ні чолом.
Лети ж, лети за край роспатланого неба!
Колись і я с тобою, друже, полечу.
В ту мить землі мені не буде треба,
В ту мить я сокілом у небі закричу.
Я чистил рыбу когда они пришли.
Так хотел наварить к ужину ухи.
Стоял, сутулясь над столом и чистил купленных в магазине карпов. На плите варился картофель. В дверь позвонили именно тогда, когда я пытался припомнить — все-таки солил я варево или нет.
Кто это может быть?
Пролейся свет на все ее шаги,
На все ее сомненья и печали.
Пусть станут прахом все ее враги,
Все, кто ее когда-то обижали.
Пусть мир придет в ее просторный дом,
И счастье пропитает эти стены.
Пусть все, что отложила на потом
Вдруг сбудется, без всякой перемены.
