Интервью журналу «Банки и деловой мир»
Осенью 2007 года выступление Михаила ХАЗИНА на экономической секции Родосского форума собрало большинство его участников. Речь шла об экономике США, а точнее о её сбоях, растревоживших мир. Их, правда, ещё долго представляли как локальные просчёты двух национальных ипотечных игроков — FreddieMac и FannieMae. Докладчик же сразу заговорил о начале общемирового системного кризиса. Опираясь на работу, изданную вместе с другими авторами ещё в 2001 году, он доказывал, что ипотечные «пузыри» — только первые его симптомы. А суть в том, что, столкнувшись с объективным падением спроса конечных потребителей, Штаты решили искусственно его стимулировать — через принудительное кредитование. Но законы рынка неумолимы, и временное благополучие на одном его сегменте отозвалось серьёзнейшими системными дисбалансами. А поскольку американская валюта давно уже стала мировой, метастазы проросли повсеместно, и теперь для восстановления равновесия предстояла «посадка» ведущей экономики мира. Произойти она могла в двух форматах. «Мягкий» предполагал согласованные действия всех ведущих мировых игроков и опирался на их общую заинтересованность в благополучном исходе. «Жёсткий», или неуправляемый, скорее всего приведёт к большой войне, на которую и будут списаны сумасшедшие невозвратные долги.
Жизнь, как водится, выбрала собственный путь. И хотя из кризиса мир так и не выбрался, восемь лет «посадки» экономики США и других стран существенно изменили его общую картину. Каким теперь видится его дискурс? С таким вопросом я и обратился к Михаилу Хазину всё на том же благословенном острове Родос.
Надо признать, что Соединённым Штатам удалось-таки реализовать свою давнюю задумку. В Великую депрессию 1930-х они испугались последствий и не решились, в 1970-х у них просто не получилось, и вот теперь, наконец, факт налицо — они осуществили крупномасштабную эмиссию, не вызвав при этом инфляционных эффектов.
Следует, однако, понимать, что эмиссия, предпринятая для стимулирования спроса в 2000-е годы, была кредитной, а не денежной — когда центробанк непосредственно печатает дополнительные деньги. В данном же случае эмитентом выступали коммерческие банки, а в результате кредитный мультипликатор в США вырос до семнадцати! При норме — от 4 до 6. Но при этом денежная база оставалась практически стабильной, и в 2008 году она составляла всего $800 миллиардов.
Печатный станок был включён уже на следующем этапе — после того как разразился мировой кризис и потребовались срочные меры, чтобы предотвратить крутое пике национальной экономики. Эти меры получили название политики количественного смягчения и проводились на фоне резкого кредитного сжатия. В результате сегодня мы имеем диаметрально противоположную картину: кредитный мультипликатор снизился к 2014 году до четырёх, потом он, правда, подрос на полпункта, а денежная масса прыгнула до $3,3 триллиона! Иными словами, кредитный мультипликатор упал в 4 раза, а денежная база в те же 4 раза выросла, что, однако, позволило безболезненно напечатать $2,5 триллиона и не вызвать инфляцию, так как расширенная денежная масса осталась практически неизменной.
— То есть весь манёвр был проведён за счёт внутренней структуры, когда огромная масса находящихся в обороте кредитных денег была перекачана в формат наличных. Очень красивая рокировка. И если бы за эти восемь лет ещё и удалось справиться с кризисом, то США оказались бы в исключительно выигрышной позиции?
— Теоретически — да, а практически — опять в тупике. По банальной причине: если кредитный мультипликатор падает ниже четырёх, начинается процесс, который у нас в 1990-е годы был назван кризисом неплатежей. Тогда, если помните, практически полностью прекратились нормальные расчёты между экономическими субъектами.
— Вы имеете в виду ситуацию, когда кредитных денег начинает не хватать даже для рефинансирования оборотных средств?
— Именно. Правда, в России тогда кредитный мультипликатор опускался до 1,2 — и кризис приобрёл у нас совершенно дикий характер. Но экономике США для кризиса вполне достаточно и совсем небольшого дискомфорта в этой сфере: в первую очередь от него пострадает сердцевина американской экономики — высокотехнологичные производства, поскольку они связаны с поставщиками длинными и разветвлёнными цепочками кооперации, и сбой в любом звене вызывает общий обвал.
С другой стороны, структурные перекосы тоже никуда не делись. Эмиссионные деньги вводятся в экономику и должны где-то концентрироваться. А поскольку механизм стимулирования частного спроса остался прежним — кредитным, то эмиссионные деньги идут по кругу: основную массу ФРС направляет в бюджет, дальше — частным гражданам и производителям, а в конечном счёте всё это абсорбируется финансово-кредитной системой. Так что финансовый сектор и сегодня сидит с деньгами. Вот только куда их девать — не знает, вложить их куда-то с прибылью крайне сложно, можно только надувать локальные «пузыри» на финансовых рынках. В результате они продолжают надуваться, а экономическая модель по-прежнему исходит из обязательного роста.
Её неадекватность стала очевидной уже в 2014 году, когда вплотную подошли к барьеру: если и дальше продолжать печатать деньги, начнётся неконтролируемая инфляция. А в соответствии с моделью она должна быть небольшой — как следствие экономического роста, который допускает и даже требует некоторого опережающего кредитования. Тогда ФРС может отслеживать рост мультипликатора и регулировать его за счёт того же резервирования. Но времена, когда можно было перенаправлять крупные кредитные потоки за счёт отдельных глобальных инвестиционных проектов, увы, прошли. За окном сегодня иная жизнь, и ей нужны иные экономические модели.
— Но об этом все говорят уже как минимум пять–шесть лет. И если спрос столь очевиден, то почему не возникает предложение?
— А потому что среда агрессивная. Бреттон-Вудская модель, принятая в 1944 году, сформировала три международных института: Мировой банк, МВФ и ГАТТ (организация, которая теперь называется ВТО). И вся эта тройка изначально была нацелена на увеличение роста мировой экономики. ФРС — как четвёртый институт — в тот момент тоже уже существовал, но со временем он качественно переродился — приобрёл принципиально иной вес и влияние. И по факту стал международным финансовым регулятором. Но при этом сохранил статус национальной структуры, а стало быть — право и обязанность проводить национальные интересы.
В этом корень противоречия. Чтобы быть международным регулятором, ФРС должен учитывать и отражать интересы других финансовых систем. А для этого как минимум включать в себя их представителей, как принято в МВФ, Мировом банке и ВТО, куда разные страны делегируют своих директоров и специалистов. Можно спорить, каким реальным весом они обладают, но ведь вот какой удивительный факт: даже формальным представителям иных национальных финансовых систем доступ к «кухне» ФРС наглухо перекрыт.
Суть же сегодняшнего момента усугубляется тем, что США столкнулись с проблемой, которая в 1944 году никому и в голову не приходила. Тогда доля экономики США превышала 50% мировой. Сегодня, по разным данным, Штаты производят только 16–18% мирового валового продукта, а потребляют существенно больше. Этот разрыв неуклонно нарастает и стал дамокловым мечом, не позволяющим в том числе и перераспределять эмиссионные деньги в безинфляционном формате. С точки зрения баланса доходов и расходов финансовая система США — планово-убыточная. И не может стать иной, потому что выстроена под перераспределение эмиссионных — то есть дополнительных денег. А значит, «нормальная» прибыль (то есть положительная разница между доходами и расходами) по определению отсутствует уже в базовой её конструкции.
Таким образом, на первый план выходит извечный вопрос: кто даст деньги? Эта всегда непростая задачка усугубляется тем, что сегодня в Соединённых Штатах продолжают надуваться «пузыри» и нарастает перекос баланса — прежде всего из-за разрыва в доходах и расходах домохозяйств. Поэтому в практической плоскости ответ сводится к двум взаимоисключающим системным вариантам: либо поддерживать мировую финансовую систему — за счёт экономики США, либо поддерживать экономику США — за счёт мировой финансовой системы.
— С учётом двойственного характера нынешнего глобального финансового регулятора выбор, как говорится, неуместен, и решение может быть только одним — в пользу США. А в чём это проявляется на практике?
— Переломным, на мой взгляд, можно считать 2011 год. Тогда была ликвидирована попытка превратить ФРС в реальный наднациональный регулятор и создать таким образом «центробанкцентробанков». При этом операцию провели исключительно жёстко и демонстративно — через «дело Стросс-Кана». А ещё через год вопрос был закрыт окончательно — после того как по инициативе Обамы из ФРС вывели представителей крупнейших международных банков, не будем показывать пальцем, все знают каких.
— Можно сделать вывод, что ситуацию американцы прекрасно понимают и, естественно, пытаются развернуть её в своих интересах. Им это неоднократно удавалось, может, и на это раз получится?
— Понимают-то они её давно, и тенденции правильно выстраивают. Но ведь — не боги. Во-первых, они недооценивают масштабы дисбаланса, а во-вторых, не осознают его структуру и реальное наполнение. Традиционно в Штатах хорошо отслеживают финансовые потоки. Считают они и межотраслевые балансы, но поскольку все там — сплошь монетаристы, то и расчёты эти используются исключительно для выявления тенденций, а вот при решении практических задач и выстраивании реальных моделей развития ими просто пренебрегают.
Масштаб дисбаланса доходов и расходов мы оценили в своей работе ещё в 2001 году, и это, кстати, лишний раз подтверждает, что российская экономическая наука в этой сфере как минимум на шесть–семь лет опережает зарубежных коллег. Что же касается реальных программ развития событий, на мой взгляд, существует три варианта. Самый страшный — общий хаос: долларовая система неуправляемо рассыпается, вызывая неизбежный обвал торговли, и мир погружается даже не в 1930-е, а куда-то в конец XIX века.
Вариант второй — оптимистический, который мы ещё тогда предлагали. Он исходит из того, что ориентиры рынка определяют конечные потребители, и при отсутствии спроса домохозяйств исчезает поддержка инвестиционной деятельности, поскольку рынок утрачивает чёткие ориентиры, позволяющие определить, куда нужно вкладывать деньги, чтобы вернуть их с прибылью. Быстро восстановить этот механизм в случае исчезновения доллара можно только на уровне регионального объединения экономик — на основе единой для них валюты и своего эмиссионного центра. У таких центров две основные задачи. Направлять инвестиции в инфраструктуру там, где, как в России, её недостаёт. А для развитых стран главным направлением становится полная перестройка всей промышленности.
— Но какая в том необходимость?
— Во-первых, нынешние производства выстроены под глобальный рынок с его сверхбольшими объёмами, а нужда в них исчезает в результате регионализации экономики. Второй фактор — переход к изменившейся модели получения прибыли. Не берусь судить, какой она будет в деталях. Но хочу напомнить, что в период классического капитализма в основе модели лежал простой баланс между доходами и расходами. Однако сегодня в большинстве случаев этот баланс — отрицательный. И неслучайно мы наблюдаем, как, подстраиваясь под эту реальность, быстро растёт практика перекредитования — под будущую, более высокую капитализацию. Но по сути своей это уже не экономика, а рулетка. В реальных условиях такая модель очень плохо работает: множится число крупных проектов в металлургии и других отраслях, которые не смогли выйти на требуемые параметры, их долги приходится списывать, создавая угрозу банковской системе и исключая таким образом сам механизм капитализации. Поэтому, хочется или нет, но придётся возвращаться к классическим принципам, когда производитель честно работал, ориентируясь на баланс спроса и предложения. В сочетании с регионализацией рынка это и потребует иного характера производства.
— Для американцев такую перспективу можно, наверное, отнести к самому последнему из того, что они хотели бы для себя?
— Безусловно. По сути это будет означать их изоляцию. Почему, собственно, они и выбрали третий вариант. Он тоже региональный, но доллар они, естественно, сохранят. Однако охватывать он будет уже не весь мир, а только США и их сателлитов, зато его зона должна быть самой крупной по сравнению с другими валютными образованиями. И самой продвинутой, поскольку все остальные просто сбрасываются со счетов — им предоставят возможность жить по своему разумению, и предполагается, что очень скоро они окажутся если не в каменном веке, то в средневековье.
Этот вариант американцы продвигают сегодня через два партнёрства — Трансатлантическое и Транстихоокеанское. Их логика исходит из того, что Штаты сейчас не могут оторваться от своего главного геопротивника — Китая, поскольку связаны с ним экономической пуповиной. Это безусловная заслуга китайцев, которые извлекли уроки из распада СССР — выстроив отношения таким образом, чтобы поставить США в зависимое положение и исключить возможность прямого военного конфликта.
— Американцы ещё и сами на это напросились: они добровольно перенесли в Китай массовые производства дешёвого ширпотреба и открыли для него свой рынок.
— Ну да — чтобы высвободить деньги своих граждан для покупки гаджетов и другой высокотехнологичной продукции. Но если сегодня отсечь Китай, джинсы для американцев станут дорогими, и они не смогут обслуживать кредиты под новые гаджеты. А значит, упадёт спрос и на высокотехнологичную продукцию. Поэтому Штаты решают две задачи. Во-первых, нужно перенести из Китая часть производства дешёвого ширпотреба в другие, более мелкие и управляемые страны. А заодно распространить на них свою юрисдикцию. Для этого в конструкцию партнёрства вводится институт внешнего арбитража, который без оглядки на национальное законодательство должен решать хозяйственные споры и прежде всего — отсекать в общем потоке китайскую продукцию (в Малайзии 80% экономики принадлежит китайцам). Действовать предполагается без затей. Если во Вьетнаме или в той же Малайзии станут возмущаться избирательным доступом на американский рынок, им скажут: ваш экспорт за год вырос на 40%, а те компании, по которым мы бьём, на самом деле вовсе не ваши, а китайские.
Таковы планы разрыва пуповины. Но этого мало. Процесс переноса — дело не быстрое, а главное, нужны дополнительные рынки. Единственный подходящий такой рынок — Евросоюз. Отсюда вторая задача — выстроить ещё одно плечо: Трансатлантический пакт.
Китай, разумеется, не станет пассивно наблюдать. Свою стратегию он связывает с Шёлковым путём, который нацелен на тот же европейский рынок. Поэтому американцы взрывают эту магистраль в Ливии и на Украине. А следующий удар, я думаю, будет нанесён по Средней Азии. Для этого, собственно, и был выращен ИГИЛ. Правда, теперь уже, очевидно, придётся отказаться от плана распространения исламского государства от Ирака до Средиземного моря — чтобы из Катара гнать в Европу газопроводы, альтернативные российским. Но логика Трансатлантического партнёрства сохраняется. А она требует, чтобы Европа была полностью отсечена от Востока. В такой ситуации ВТО естественным образом развалится. Нефть и газ станут для европейцев полностью американскими, продовольствие местное или тоже американское. Китайские товары, само собой, с этого рынка уйдут. С экономической точки зрения это, конечно, дико невыгодно для европейцев. Но кто же их будет спрашивать?
— Не думаю, что так уж легко удастся сбросить со счетов интересы Европы, особенно «старой». Да и Китай давно уже не та страна, которую легко накрыть ладошкой на карте…
— Нейтрализовать его должно Транстихоокеанское партнёрство. Это чисто антикитайский проект. А что касается Европы, то в Германии да и в других странах есть по крайней мере две силы, которые будут активно сопротивляться. Это континентальные элиты, связанные с землёй и ведущие свой род ещё со времён Германской, Австро-Венгерской, Османской империй, — им всё ещё хотелось бы взять реванш за 1918 и 1945 годы. А вторая группа — Виндзоры, у которых давние счёты к Америке, лишившей Великобританию колоний и мировой валюты. Сейчас ей оставлено пусть и небольшое, но влиятельное место на карте, а предлагается — совсем уж никчёмная перспектива: стать одной из стран Евросоюза, который сам превращается в протекторат США. И когда Брюссель объявил о готовности подписать Трансатлантическое партнёрство, Британия сразу же назначила референдум о своём выходе из Евросоюза. И опросы показывают, что большинство избирателей идею поддержит. А совсем недавно министр иностранных дел и вовсе выступил с ультиматумом: Великобритания выйдет из европейского сообщества, если будет объявлено о его реформировании, под которым понимается, естественно, подписание Трансатлантического партнёрства. Ответ, кстати, последовал незамедлительно: в прессе появилась информация о том, что Кэмерон — наркоман. Ничего личного, как говорится, a laguerrecomme à laguerre.
Добавлю к этому ещё одно уязвимое место, которое пока не видят инициаторы очередного глобального перекраивания мира. С их точки зрения, баланс финансовых потоков в результате реализации обоих проектов сходится, что называется, тютелька в тютельку. Цепочку с Китаем заместит Транстихоокеанское партнёрство, а дисбаланс доходов и расходов удастся устранить за счёт европейского рынка, которому, естественно, предстоит сужаться, но при этом доля американского экспорта на нём увеличится. Таким образом, им кажется, что на ближайшие 10–15 лет выстраивается достаточно стабильная перспектива.
Проблемы, однако, сразу же проступят и разрушат благостность ожиданий, если рассмотреть предполагаемое развитие событий с точки зрения межотраслевых балансов. Евросоюз сегодня покупает продукцию у Китая на те доллары, которые получает от экспорта своей продукции в США. Но при полномасштабной реализации американской операции совершенно неожиданно и обязательно выяснится, что рынки Евросоюза резко схлопываются, потому что одно из условий партнёрства — свести экспорт европейцев к минимуму. А с учётом этого обстоятельства складывается совсем другой баланс, который способен обеспечить США не $5 триллионов, которые им необходимы, чтобы заткнуть свои дыры, а в лучшем случае полтора триллиона. Но пока те, кто просчитывал обоснование проектов, этого не понимают. А это значит, что весь план обречён на провал. Впрочем, поскольку других, более оптимистических вариантов, не просматривается, остаётся реализовывать этот. И надеяться на лучшее.
— Думаю, что добавит аргументов и реальная жизнь, которая всегда непредсказуема. Кто ещё вчера мог предположить, что в Европу хлынет сумасшедший поток беженцев? А ведь объективно это опять-таки льёт воду на мельницу противников партнёрства, подталкивая их к мысли, что уж лучше вовсе развалить Евросоюз с его брюссельской бюрократией и проамериканскими восточными странами.
— Я тоже так думаю. Ни в коем случае, однако, нельзя сбрасывать со счетов, что мы имеем дело с американцами, которые уверились в необходимости для них затеянного переустройства мира с главным акцентом на ликвидации Китая как могущественной глобальной державы. А главное, они уже приступили к реализации этих планов, и теперь миру предстоит иметь дело уже не с намерениями — нужно будет остановить маховик этой колоссальной машины. А это очень не просто.
Ну и в заключение: что бы там ни происходило, ключевой момент — принципиальное изменение той хозяйственной среды, в которой будут находиться практически любые компании. Будут меняться не только масштабы доходов и расходов, но и их структура. Будет меняться механизм получения прибыли, а значит, предстоит принципиально менять модели управления. Здесь ещё масса открытых вопросов. Но суть момента в том, что времени на их осмысление уже нет. Нужно принимать конкретные решения — чтобы быть готовыми к столкновению с очень серьёзными проблемами.
Беседовал Виталий Коваленко
