Вы здесь

Лазурь Преображенская (Эмилия Обухова)

Борис Пастернак

Памяти Бориса Пастернака

Этот удивительный человек родился и умер почти в точности в дни рождения и смерти Пушкина, только наоборот. Возможно, числа эти и в самом деле имеют особую энергетическую наполненность, и кажется, что необыкновенная природная одаренность в разных областях Бориса Пастернака все же как-то связана с магическими пушкинскими датами. Ведь так странно совпало…

Пастернак оставил человечеству свои стихи, музыку, прозу, глубокие мысли и тонкие наблюдения в письмах и беседах с современниками — и если представить, что после него искусство исчезло бы совсем, а осталось только сделанное им, то и это одно могло бы бесконечно питать умы и души нескольких поколений. Сам он ощущал себя все времени (Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?) и человечество поколениями не разделял и никогда бы не сказал, как Пушкин: Здравствуй, племя младое незнакомое! К Пастернаку Вознесенский совсем юным приходил и ему, подростку, поэт говорил серьезнейшие, «взрослые» вещи.

Во времена Пастернака в России уже не писали Памятников, как в пушкинские. Никто не решался утверждать «Нет, весь я не умру!» в те годы, требовавшие особой осторожности. Но Пастернак, как видно, и не склонен был писать именно «Памятник».Предчувствия и пророчества появлялись в его стихах редко и то в форме переживаемых сновидений, воображаемых сцен. Он не планировал итоговых, завещательных стихов и следовал за стихией своего воображения. Таково его прощальное стихотворение «Август».

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

1953

Поэт пересказывает свой сон, который представляется ему пророческим. Голос свой он называет «провидческим», а в трех последних прощальных строфах названо то самое дорогое, с чем ему расставаться тяжелее всего — природа, любовь и поэзия. Но стихи были написаны не во сне, а после пробуждения, они только описывают приснившееся, и потому видение прочно связано с реальностью.

О том, что стихи оказались действительно провидческими, уже написано в десятках мемуарных статей. И что всё так и случилось: тихий редкий переделкинский лес, шаги бредущих среди деревьев друг за дружкой провожающих… Только дата не та, не август, а май стал роковым месяцем для Пастернака. Трагические майские события к тому моменту были уже фактами его биографии: смерть отца 31 мая 1945 года и за месяц до этого 30 апреля, накануне 1 мая умер его пасынок, двадцатилетний Адриан Нейгауз, сын жены Пастернака, Зинаиды Николаевны. Традиционно нарядный и праздничный месяц май Пастернак готов был позднее принимать и таким, но нюансы горьких предчувствий, словесные негативы в нескольких его «майских» стихах все же произносятся, хотя, скажем, негромко. В стихах о дне накануне 1 Мая он писал:

Как горы мятой ягоды под марлей,
Всплывает город из-под кисеи.
Текут шеренги малорослых карлиц.
Бульвары тянут сумерки свои.
И это еще смягченный вариант строфы, а было:
По улицам шеренгой куцых карлиц
Бульвары тянут сумерки свои.

Задолго до скорбных дат, в 23-ем году Пастернак описал зрелище первомайского города, когда советская традиция еще только набирала силу:

Тем солнцем в то утро, в то первое мая
Умаяв дома до упаду с утра,
Сотрите травою до первых трамваев
Грибок трупоедских пиров и утрат.
Пусть взапуски с зябкостью запертых лавок
Бежит, в рубежах дребезжа, синева
И, бредя исчезнувшим снегом, вдобавок
Разносит над грязью без связи слова.

Что значит каждая из этих строк? То ли это о прошлом, досоветском сказано «Грибок трупоедских пиров и утрат» или таким образом (и как точно!) представлено поэтом ежегодное будущее первомайских торжеств, где остается грязь после движущейся вдоль улиц толпы и звучат бессмысленные одиночные слова, которые эта толпа выкрикивает.

И, несомненно, это было связано с каким-то особым отношением, которое было у Пастернака к каждому времени года — «бредя исчезнувшим снегом», как будто мысленно он продолжает ряд: зима, чистота, синева, снег. С зимней ясностью Пастернак сталкивает атрибуты мая — мятая марля, карлицы, грязь и, самое отвратительное — разрушенная речь, слова без связи. Борис Пастернак блаженствовал зимой, после Пушкина воспел, как никто другой, зимние пейзажи, и лучшие события души в его стихах случаются зимой, с ее, зимы, каким-то трогательным участием.

Таково «Свидание» — возможно, лучшее стихотворение о любви во всей нашей литературе прошлого века и одно из самых известных.

Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынка, и фигура,
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

Эти стихи тоже, как и «Август», о том, чего не было в действительности: не встреча, а только предчувствие встречи и попытка предсказания.

Поэт видит, как наяву, совсем близко, у своего порога неожиданную и невозможную встречу с любимой женщиной. Все происходит, как всегда: он работал и вышел пройтись, «размять ноги», но вернее — он интуитивно встал и пошел к двери, почувствовав присутствие родного человека. На самом деле Ольга Ивинская уже несколько месяцев как была арестована и находилась в момент написания этих стихов очень далеко от двери дома Пастернака. Тогда вряд ли можно было предположить столь скорое ее возвращение. Но Пастернак упорно продолжает, усиливает картину видения все новыми подробностями и таким образом пытается воплотить воображаемое, утверждить новую реальность. И в этом ему помогает зима. Она окружает еще бесплотный образ со всех сторон реальным фоном:

Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

На этом фоне с каждой строкой все четче проступает из полумрака живой портрет возлюбленной. Знакомыми нюансами зимних ощущений он словно оживляет свое видение.

Течет вода с косынки
По рукаву в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах

Или такое:

Снег на ресницах влажен…

А Ивинская вернется только через четыре года, и вовсе не зимой, но эти стихи ведь и не предсказывали дату ее возвращения — они заклинали, как и их название, неоспоримое и однозначное.

Свои прощальные стихи Пастернак назвал «Август» и сразу таким образом обогатил это слово, наполнил явление особым смыслом. Август — не дата ухода и не стихи-завещание. Август для Пастернака имел особое значение. Этот месяц в истории русской поэзии навсегда остался месяцем гибели трех больших русских поэтов — Блока, Гумилева и Цветаевой, близкого и дорогого Борису Пастернаку человека.

Смерть Поэта, пророка, мученика реально и символически связывалась у него с представлением о Библейском событии Преображения Господня, которое случилось 6 августа на горе Фавор.

Это, как известно, произошло незадолго до окончания земной жизни Христа и было как бы божественным подтверждением Его величия и славы. Лицо Его стало подобным свету молнии, одежды — белыми, как снег. Он стоял, окруженный сиянием, как солнце лучами. Тогда явились два пророка: Моисей и Илия и беседовали с Ним. Считается, что это была беседа о Голгофской жертве, о предстоящих Христу страданиях и о том, что грехи человеческие будут искуплены Его кровью.

Пастернак сознавал акт Преображения как особую перемену в личности. Его падение с лошади в юности случилось именно 6 августа и он был убежден, что это преобразило его и определило избрание им судьбы поэта. Но Библейское Преображение означает еще и окончание одной жизни и переход к другому состоянию. Акт Преображения Христа стал началом Его пути к кресту, а после — к бессмертию. В стихотворении «Август» у Пастернака описан сон, в котором он умер, но с ним самим в действительности этого не случилось. Пастернак, как видно, воспринимал сновидение как событие Преображение, как свой переход в иное состояние, в другое знание — «провидческое».

Он написал свой «Август» за семь лет до смерти. Причиной его предчувствий скорей всего стала болезнь — тяжелый инфаркт, перенесенный за год до появления этих стихов. Уже тогда был «…продуман распорядок действий и неотвратим конец пути».

В сновидении своем Пастернак видел бредущих по лесу людей:

Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Их лиц не видно, они идут, словно тени, живые вместе с мертвыми. Все молчат, и только кто-то один произнес слова о шестом Августа. И стал преображаться лес — вдруг стал «имбирно-красный лес кладбищенский», так несомненно напоминающий о Марине Цветаевой, о ее стихах: «Красною кистью рябина зажглась». И хоть до ее рябинового сентября в тот день 6 августа было далеко еще, но для Пастернака ведь времени здесь в обычном смысле нет. И в той необъяснимой реальности лес загорелся красным, цветаевским огнем.

Стихотворение «Август» написано особым блоковским размером и звучит той светлой и грустной мелодией, в которой чуть слышится стук колес близкого поезда:

Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит как живая…
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая
(«На железной дороге»)

В «Август» Пастернака можно вчитываться бесконечно и находить в нем всё новые смыслы, совпадения и ассоциации. Все, что было главным в прошедшей жизни, является поэту здесь, на этой последней дороге. И вот уже начало августа незаметно превращается в «осень, ясную, как знаменье» — такой она бывает уже совсем в октябре — в пушкинскую осень с ее торжественной прощальной красотой преображенной перед смертью природы. Таким и был уходящий Поэт. Неразделимый с природой, он так же, как она, был прекрасен в преобразившем его предсмертном сиянии.

www.port-folio.org