Белокаменный, многокупольный
Православия монастырь
Людьми верными храм облюбленный,
Для заблудших чад поводырь
Не пройдёшь мимо – остановишься,
Дух захватит, вдруг, несказанный вид.
В Боголюбово, как сокровище
Чудодейственный Божий храм стоит.
Здесь паломники Богу молятся
За себя, родню - всё, как надобно.
Над святым ручьём, за околицей
Золотым шитьём шита радуга.
Мы, люди, всю нашу надежду после Бога возложили на заступление Богородицы. Мы эти слова повторяем часто, они нам стали привычны. А вместе с этим, перед лицом того, что совершалось вчера и сегодня, эти слова непостижимо страшны. Они должны являть или удивительную веру в Богородицу, или являют на самом деле, что мы не глубоко пережили в течение своей жизни этот призыв к помощи Божией Матери.
Перед нами гроб Господень. В этом гробе человеческой плотью предлежит нам многострадальный, истерзанный, измученный Сын Девы. Он умер; умер не только потому, что когда-то какие-то люди, исполненные злобы, Его погубили. Он умер из-за каждого из нас, ради каждого из нас. Каждый из нас несет на себе долю ответственности за то, что случилось, за то, что Бог, не терпя отпадения, сиротства, страдания человека, стал тоже Человеком, вошел в область смерти и страдания, за то, что Он не нашел той любви, той веры, того отклика, который спас бы мир и сделал невозможной и ненужной ту трагедию, которую мы называем Страстными днями, и смерть Христову на Голгофе.
Великая пятница.
В белых розах плащаница,
Из свечей небесный круг...
Приложиться вереницей
Православные идут.
Люди в траурном и лица
В ожидании конца;
В центре церкви - плащаница
В завершении поста.
Гвоздь - как костыль - в ладонь...
Прочен шершавый крест...
Вспыхнет в ночи огонь -
Здравствуй. Христос воскрес!
Тысячи долгих зим...
Тясячи долгих лет...
Плачущий херувим...
Много грехов и бед.
Голубь летит к плечу...
Вод иорданских муть...
Где-то внутри печёт...
Вновь ускользает суть...
Отец протодиакон был знаменитостью. Послушать его громогласный бас тайком в собор приходил даже первый секретарь обкома. Областная филармония тоже не могла обойтись без такого шикарного голоса. Одна лишь загвоздка - священнослужитель. Звали и в москву отца Михаила, да не куда-нибудь, а в Большой театр. С одним, правда, условием, что тот от сана отречется. Однако подобное для соборного протодиакона было немыслимо. Любил отца Михаила и архиерей, управляющий на тот момент аж тремя епархиями. К тому, что протодиакон иногда пел в филармонии, и архиерей, и власть светская относились благосклонно. Но больше всего отец Михаил любил богослужение.
Оторвалась ветка от дерева. Лежит под деревом и вздыхает: ох, как хорошо было мне на дереве вместе со всеми. Я бы стала зеленеть, цвести, людям свежий воздух дарить, а в жару - прохладу. Что мне теперь делать? Кому я нужна?
Увидели ветку и поставили в вазу с водой: набухайте почки, зеленейте листочки, цвети. Не понравилось ветке в вазе ютиться. Выскочила и снова под дерево легла; вздыхает, мечтает: мне бы сейчас птицам помогать, укрывать их от ветра, дождя.
Взяла птичка ветку в клюв и понесла себе в гнездо. Не понравилось ветке на дне гнезда лежать. Вылетела и опять под дерево упала; лежит, охает: мне бы, чтоб у всех на виду быть.
Подняли ребятишки ветку, кончик остругали, к лодке приделали, парус натянули, пустили в ручеек. Не понравилось ветке по морям-океанам плавать, ветру подчиняться; вырвалась она и опять под дерево упала. Долго вздыхала, пока совсем не высохла.
Кто-то мимо проходил, наступил на ветку, она хрустнула и стала трухой.
Помолись за меня и открой для души моей двери.
Укори, пожури, но на плаху судьбы не кидай.
Я иду за тобой, ошибаюсь в пути, но я верю,
Что еще пролечу белой птицей над полчищем стай.
Помолись за меня, хоть за то, что росла сиротою,
Что никто не погладил меня материнской рукой.
Я за души борюсь: за свою, за твою, за святое,
Помолись за меня, помолись за любовь и покой.
Пол ночи над миром горела звезда,
Под утро сорвалась, упав на просторы,
Предвестница утра, сиянье отдав,
Мелькнула, снимая рассвета затворы
Планеты печальной, где каждый устал
Брести словно нищий - на паперти света
От станции юность до той, где причал
Наметил прозренье, но сонная Лета
Храброе сердце над шумом, над миром,
В ритме упрямом, в рывке над судьбой,
Ставит преграды неведомым силам,
Бьётся в бою, забывая покой.
Скомкано болью, горит не сгорая,
Храброе сердце стучит день и ночь.
В каждом ударе любовь созидая,
Силится сердце грехи превозмочь.
Кладу на стол ручку, а вместе с ней и тень её кладу. Тень в нашем мире всегда преследует предметы.
Но далеко не всегда тень легко обнаружить. Надо хорошо высветить предмет, чтобы заметить и его тень. Тени прячутся, они не любят выставлять свою теневую суть напоказ. Теням хочется казаться предметами. Хочется быть больше и значительнее предметов. И, при случае, они непременно попытаются обмануть наблюдателя. На то они и тени, чтобы быть понарошку.
И нельзя ничего создать, чтобы не появилась следом за созданным и его тень. Таковы правила игры. Главное — не перепутать тени и вещи.
В доме празднично и радостно пахло ванильным тестом. В чистой мисочке разноцветным бисером красовалась пасхальная посыпка на куличи. Вдруг раздался громкий звонок в двери, так что мама даже руками всплеснула: пасхальное тесто не любит шума! Оказалось, это к Диме пришел товарищ, его одноклассник Паша. «Идите-ка лучше погуляйте на воздухе, - сказала мама.- Не мешайте мне. Когда куличи испекутся, приходите. Вместе будем яйца раскрашивать».
Мальчики вышли на улицу.
- А у нас дома куличей не пекут, - вздохнул Паша.- Мама говорит: «Зачем возиться, если в каждом хлебном киоске купить можно». А ты в церковь на Всенощную пойдешь?
- Родители обещали взять, если днем посплю хоть немного, - ответил Дима. – Праздник же какой! Воскресение Христово!
- Ну, это так считается… - усомнился Паша. – А на самом деле, может, праздник люди сами себе и придумали?
-Да как ты можешь так говорить! – взвился Дима. - Ты хоть раз Евангелие читал?
- Евангелие – это для вас, верующих. А ты мне можешь на исторических фактах доказать, что Христос и вправду существовал, а потом еще и воскрес после распятия? Ты не обижайся. Я не спорю, мне даже самому интересно? Где-нибудь еще это написано?
Фрагмент из поэмы «Мёртвые души»
Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!
В храме шла служба. Сосредоточены лица, опущены взоры, собраны в молитве мысли. Раздался чей-то приглушенный телефонный звонок. Прошла секунда, вторая, третья, а он звонит все сильнее. Уже многие стали проявлять недовольство поворотом головы. Меня тоже этот настойчивый телефон вывел из сосредоточения на молитве: «Когда же услышит хозяин и отключит телефон, — думаю, — это просто безобразие заходить в церковь с включенным телефоном!» Вон уже и певчие поглядывают по сторонам. Он звонит! «Совести совсем у кого-то нет. Чей же это телефон?» — я поворачиваю голову туда-сюда. Никто к телефону не подходит. А он все громче и громче звонит! Уже многие начинают перешептываться, искать хозяина. Я тоже негодую: «Кто же это такой безразличный? Видно только себя любит, о других душа не болит.
Метёт муку холодный ветер
Асфальтной гладью по селу,
Кружат снежинки, словно дети,
Пробилось солнышко сквозь мглу.
Резвятся псы на покрывале,
Что выткала с утра зима,
Дома спросонья смотрят вяло,
Их не тревожит кутерьма.
А я иду в свою церквушку,
Легко звонят колокола,
И Ангел мой летит послушно,
Неся мне капельку тепла.
И в самом деле, едем. Я с мамой впереди, она - за рулем, а за нами – Аришка с попугаем, да наша бабушка Евдокия. Микешину клетку мы к самому окну устроили, вот он и разговорился: «Микеша хор-р-р-роший, Микеша хор-р-р-роший... ».
- Хороший, хороший, пока кошка спит, - ворчит бабушка и пытается накинуть на клетку платок.
- Бабуль, зачем? – протестует Аришка, и тянет платок на себя, - ему же тоже хочется посмотреть, какие тут большие сосны растут, он же не видел.
- Насмотрится, успеет, а покуль пусть спит, отдышится от Еремина сраженья.
На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения. Отсутствие того или иного термина в словаре какого-нибудь народа не всегда означает отсутствие соответствующего понятия, однако мешает полноте и точности его понимания. Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом «пошлость», рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определенного целого.
ВЕЛИКАЯ ПЯТНИЦА
Утром Лёля нашла на столе догоревший огарок своей свечи, поднос, накрытый стёганным колпаком, и записку:
«Дорогая Лёля! Сегодня послушаний у тебя не будет. Посвяти этот день молитве и чтению.
Я принесла тебе чай и булку. Общая трапеза состоится после выноса Плащаницы.
Отец Митрофан ждет тебя вечером!
Твоя А.»
Как это Тоня всё успевает? – подумала Лёля. – Сейчас, наверное, ещё и семи нет.
Ольге было немного досадно, что сестра не разбудила её, но в то же время к досаде примешиалось чувство удовлетворения. Какая радость – она, наконец-то, была предоставлена сама себе!
Умывшись, переодевшись, и испив ароматного чая с ещё теплой булкой (уж не мать Пелагея ли её испекла?), Лёля села на своё излюбленное место у окна и открыла Тонину тетрадь.
Когда-то соловушкой пела
В небесных семи садах.
Потом ворковать полетела
На лютых семи ветрах.
Спускаясь все ниже к земле,
И так высоту теряя,
Свивала гнездо в траве -
У самого пропасти края.
Стараясь беду отогнать,
Не пела уже - кричала.
Врагам становилась под стать -
Зверела душа помалу.
Пытаясь взлететь, страдала.
Как будто всегда бескрылой
Была... Лишь во сне летала.
А как наяву - забыла.
(Сб. "Стопами любви")
Все началось, как обычно — с телефонного звонка.
— Здравствуйте, Нина Сергеевна! — послышался в трубке знакомый голос отца Александра. — А у меня к Вам дело…
По правде сказать, Нине Сергеевне совершенно не хотелось разговаривать с отцом Александром. В самом деле, что за бестактность — вспоминать о человеке лишь тогда, когда в нем возникла надобность? Ведь пошел уже третий месяц как с тех пор, как новый Владыка Михайловский и Наволоцкий, епископ Михаил перевел отца Александра с его отдаленного прихода в Н-ском лесопункте в Успенскую церковь, стоявшую на окраине города Михайловска, посреди старого кладбища. Причем не просто перевел, а назначил тамошним настоятелем, вместо отца Богдана Л-цкого, подавшегося в одну из южных епархий к своему земляку, тамошнему Владыке Игнатию. Да, с тех пор пошел уже третий месяц.
У дивана стоят носки. Любуются собой. Один говорит другому:
- Этот противный запах портит всю нашу яркость и изящность. От кого это так несет?
Рядом на коврике лежала кошка с котятами.
- Да вон от них, - махнул в сторону носок.
С дивана упала газета.
- А может от нее, – махнул другой.
Кто-то бросил огрызок от яблока.
- От него, наверное, - уточнил один.
Муха села на яблоко.
- Точно от нее, - возразил другой.
Носки вертели носами, вертели, пока кошка не увела с собой котят, не улетела муха, а хозяйка не подобрала газету с огрызком от яблока.
Оглянулись носки – вокруг никого, а запах – то остался. Посмотрели носки друг на друга и заголосили:
- Неужели этот запах от нас?
