Сомненья тают, словно снег,
Приятны города объятья,
И фонарей печальных свет
Струится сказочною явью.
Спокойно музыка звучит,
Танцуют статные деревья,
Фонтан сверкает и молчит,
И незаметно тает время.
Нет одиночества и зла,
Весь мир вмещается в молитву,
И догорает день дотла,
И ночь летит седой орлицей.
Расскажу я тебе сказку, которую услышал от православных арабов из села Бетджала, близ Вифлеема. В давние, давние времена, задолго до рождества Христова, жил в Вифлееме человек, по имени Иессей, сын Овида, внук Вооза и Руфи. Было у Иессея восемь сыновей; самого младшего сына звали Давид. Был он пастухом, пас вифлеемских овец.
Священное Писание говорит, что был он отроком стройным, светловолосым и красивым (см.: 1 Цар. 16:12). Был этот молодой красивый пастух удивительно сильным и храбрым: если лев или медведь похищали овцу из его стада, он легко настигал зверя, вырывал ее из кровожадной пасти и убивал похитителя (см.: 1 Цар. 16:18; 17:34—35). Итак, был наш Давид воистину добрым и верным пастырем белоснежного своего стада. И отца своего почитал, как велит Господь.
Часто ночевал он в поле, на широкой земной постели, укрытый златотканым покрывалом звездного неба. Но то, что расскажу тебе, произошло не в поле под звездами, а в одной каменной вифлеемской пещере.
Темная декабрьская ночь. От холода жители Вифлеема и многочисленные гости укрылись в теплых домах. И лишь Спасителю мира нет места в доме. Пречистая Дева Богородица со своим обручником Иосифом нашли ночлег в пещере для скота.
Именно в этом скромном Вифлеемском вертепе благоволил Богочеловек родиться в наш грешный мир. И вот уже больше двух тысяч лет место Бога — на задворках нашей жизни, а не в центре всего нашего существования, как должно было бы... Христос родился! И лишь далеким восточным волхвам и малограмотным пастухам открывается эта тайна. Волхвам — потому как они искали надмирной мудрости, того, что превыше всех прелестей и соблазнов мира. Пастухам — потому что они, проводя большую часть своей жизни в единении с природой, сохранили естественную простоту и чистоту.
1
Шестого марта в НИИ Ортопедии и протезирования намечался грандиозный концерт с участием самой Эдиты Пьехи. В палате, где лежала Елена Леопольдовна, делались последние приготовления: снимались бигуди, подкрашивались ресницы, мазались губы. Больные становились женщинами.
Мороз сковал холмы и долы
В час предрассветной тишины.
Плоды незримой мандрагоры*
Благоуханием полны.
Всё погружая в сон летящий,
Посеребрила мир зима.
Уж близок день - душа обрящет
Тепло и радость торжества!
Господь – Спасение от тлена,
И разрушение оков,
Освобождение из плена.
Не форма, а суть – в вере,
Младенец родился в хлеве,
родился для нас, втайне,
не взирая на крайний
и холод, и мрак условий,
открыв родство не по крови.
И шепчет теперь на ухо
слетевший к нам ангел Духа,
и открывает завесу,
и служит тому интересу,
который всего важнее,
который теплом на шее,
и чуть отворяет дверцу
в замерзшее наше сердце.
Я не могу наполовину
Сжигать мосты.
Так лучше, если выстрел в спину,
В мои кресты.
Удары липнут бестолково:
Один разбит.
Но ослепительное Слово
На нем звенит.
Неужели я увижу, как несёт Славутич волны
Между снежных берегов?
Ожиданием томимый и предчувствием исполнен,
Я свободен от оков.
Наслаждаюсь стылым ветром, робким снегом-недотрогой,
Жарким трепетом горя.
Дух Рождественский витает, и ведёт меня в дорогу,
В светлый праздник января.
Гой ты, край мой родной! Корабельные сосны
И рябые от первого снега поля!
Да грядут чередой лета, зимы и вёсны,
И высоко звенят вдоль дорог тополя!
***
А над лесом закат. Серебристые кроны,
С тёплых крыш к облакам в трубы стелется дым,
И похож на щенка ветерок несмышлёный:
Потешается, кружит над храмом седым,
Треплет косы берёз и озябшие клёны,
Алые бубенцы разрумяных рябин,
И плывут над родной стороной моей звоны,
Над рекой в хрустале и над полем рябым.
Внизу стоит мама. Кажется, она зовет меня куда-то, потому что каждая клеточка моего существа ощущает ее настойчивое призывное ожидание. Если я на нее посмотрю, — непременно сорвусь: узкий ржавый карниз гнется под ногами. До поворота осталось сантиметров пятьдесят. Только бы ухватиться за угол дома, а там уже спасительное открытое окно моей комнаты. В неясном низу – смерть, в открытом окне – жизнь, с развевающимися шторками и громким звонком, который из комнаты перемещается в мою голову, настигает врасплох не успевший спуститься в нижнюю фазу сон и сразу обнаруживает его абсурдность.
— Ух.…Слава Богу – приснилось…. Спустить с кровати ноги…. Перекреститься. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.
Накрапывает унылый осенний дождик. Тревожное серое небо, серая вода в пруду, серые утки (как же их много!), — все совпало: погода, природа, одинокая старость с больными ногами и палкой. Настроение — швах. Радоваться такому тусклому дню может только отпущенный на волю заключенный.
Неожиданно утки дружно, по неведомым людям законам стаи, гогоча и размахивая крыльями, как на водных лыжах пробороздили пруд.
Их цель — сделать православие разменной монетой общегуманистических практик, устранив, таким образом, опасного конкурента. Продажа стула или автомобиля безразлична для предмета купли-продажи. Но продать веру — значит уничтожить ее. Они это прекрасно знают. Поэтому борются с религией как с чудаком, который грозит «обрушить рынок». Ведь с узколобой монетарной точки зрения принципы и вера — это лишь задирание цены. Что дешевле, купить или уничтожить? «Гуманизировать» православие или объявить ему открытую войну? Втянуть в оранжевые проекты или сделать мишенью антицерковного оранжевого проекта? Именно такой ультиматум нам выдвинут сегодня. Нас склоняют к почетной капитуляции. Надо лишь согласиться стать либеральными. Либерализм — идеология, которая рассматривает остальной мир и любые другие формы власти как некие бренды. И церковный мир для них — просто одна из полочек в громадном мире-супермаркете.
Статья «Симуляция веры» о Болотном богословии и Майданном богословии написана в середине декабря 2013 года. И, честно говоря, я планировал её опубликовать не раньше февраля-марта 2014-го года, когда майданные страсти в Киеве окончательно стихнут. Но Антуан Аржаковский под Рождество выложил в Сети блестяще написанный текст «Я не могу молчать», который развивает (фигуранты моего текста — школьники, по сравнению с Антуаном) «площадное» богословие (примат политического над церковным). Круг замкнулся — Болотная, Майдан, Pigalle. Смысла держать мой текст взаперти не осталось.
Великой Империи жалкий осколок,
Так как же случилось, всё тщусь разгадать,
Как нашу державу, хранимую Богом,
Смогли так легко и предать и продать?
Все, что по крупицам сбиралось веками,
Все, что надлежит пуще жизни хранить, —
Без супостатов, разрушили сами.
И разорвалась жемчужная нить.
С возрастом (может, мы стали мудрее?)
Кажется всё очевидней ответ:
Всем и всегда воздаётся по вере.
Там, где нет Бога, — Империи нет.
Пока ещё не срок для солнечных капелей,
пока ещё вдали весеннее тепло,
Рождественская ночь кружится каруселью,
и Ангел распахнул прозрачное крыло.
Пройдёт всего лишь час, и снова, неизменно,
как было в январях всех прежних, прошлых лет
настанет яркий миг, и в сумрачной Вселенной
миров, судеб и душ родится Добрый Свет –
Свет Правды и Любви, которым нет преграды,
Который нас хранил и в бедах защищал…
Предвестная Звезда - высокая награда,
Явленье Рождества, Начала всех начал!
Может, и вправду какой-нибудь Дитрих живёт в Германии, сын мой. Если так, ему уже пятьдесят три года. Дмитрием навряд ли назвала, побоялась, скорей всего…
Долго мечтал увидеть Ирэн. Знал, что никак невозможно. Да и где её искать? Где? В ГДР? ФРГ? Но мечтал, как мальчишка. Хотел обнимать её, целовать, слушать ночной шёпот, в котором понимал только «майн либер» и ничего больше. Свои дети уже, а случалось, жена спит, а я смотрю в темноту и вспоминаю наши с Ирэн три с небольшим месяца.
В те годы попробуй сунуться в серый дом «пустите в Германию, поискать знакомую», могли и законопатить. Думать бесполезно. И работал на режимном предприятии.
Предощущения реальней,
чем это кажется,
итог известный и печальный:
они расстанутся.
Понятней Дантова тоска
всем разлучившимся,
рожденье Сына - главный миг
Сколько людей — столько лиц,
сколько людей — столько границ.
А за пределами — свет и мрак,
а вне пределов — дурак, чудак.
Я и не я, он и не он —
каждый по-своему заключён,
каждый по-разному потерялся,
каждый один на земле остался.
Ищет, безумный, себя и другого,
но не находит до встречи с Богом.
Не проникает свет в безумство,
Не льётся жизнь – замкнулся круг.
Непроницаемость – уродство
В слащавой свите пьяных слуг.
Своей рукой - отринут пламень,
Своею волею – во тьму.
Гнёт до земли пудовый камень
В душе, не нужной ни-ко-му...
На улице нынче холодно. Снежный декабрь укутал землю белым покрывалом, сковал реки ледяными цепями, разметал по улицам снежинки-звездочки, морозными узорами окна разрисовал. Искрятся они на солнышке разноцветными огоньками: то голубыми, то желтыми. Танюшка сидит возле окна, любуется, а еще отца ждет. Тот обещал елку живую принести. На Рождество без этой лесной красавицы не обойтись.
-Что-то долго, бабуль, устала я ждать,- вздыхает Танюшка.
-А ты делом себя займи. Глядишь, и время быстрее пролетит.
Облако-лошадь с длинною гривой
Мирно плывёт по небесной реке,
Кружатся всюду снежинки игриво,
И горизонт утонул в молоке.
Радостно птицы любуются высью,
Ель нарядилась в цветной серпантин,
Дремлют слова и сомненья, и мысли,
Облако-лошадь давно уж в пути.
Ночью хрустальною спустится тихо,
Быстро помчится по мёрзлой земле,
Облако-лошадь сказкою вспыхнет,
И растворится средь сонных полей!
