«Гордость житейская не есть от Отца, но от мира сего»

Беседа о гордости с протоиереем Петром Винником

Преподобный Иустин Попович, как и другие святые, учит, что всякий грех является грехом лишь по причине гордости, и сатана есть сатана по причине гордости. То есть, если бы не существовало гордости, то не существовало бы и греха ни в ангельском, ни в человеческом мире. Гордость — порождение падшей во грех природы, падшего во зло мира, «ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (1 Ин. 2:16). Постичь, что такое гордость, как она в нас действует и преодолеть её — главнейшее дело жизни, без которого и жизни в подлинном смысле слова быть не может. Нет человека, не заражённого этим духовным вирусом, и до смерти каждый человек, даже достигший духовных высот, рискует оказаться под её властью, если упустит из виду эту змею, если перестанет блюсти себя от её яда.

— Что такое гордость житейская?

— Присвоение тварью того, что по праву принадлежит только одному Создателю — это преступление гордости. Произошло оно в духовном мире задолго до появления первого человека. Денница был первым преступником. Этот архангел, одеянный божественной светлостью, сияя паче других высших сил по щедродательности Творца, возомнил, что этим блеском премудрости и этой красотой добродетели, какими украшался по благодати Творца, обладает он естественными своими силами, а не по великодаровитости Божией.

Лазарева суббота

Изыди, Лазарь!
И рассыпалось эхом и росами,
Степным рассказом
Над плечами речными, плёсными.

Над лесом вечным,
Над вершинами, нам не видеть их.
Дугою млечной,
И гудит, и гудит: Изыдите!

Всуе...

Ах, Боже мой, какой холодный век!
Пурга. Обледеневшая дорога.
Бредущий человек. Слепящий снег.
Далёкий путь — до Божьего порога.

Ах, Боже мой — как хочется тепла!
И чьих-нибудь — коленей и ладоней.
Хотя бы и объедков со стола...
И обещаний — что никто не тронет.

Летящий снег. Ледащий человек.
Замёрзший человек... Приду — согреюсь.
Ах, Боже мой — какой холодный век!
На выдохе... Пока живу — надеюсь.

Время

Именовать печаль никак не стоит,
Она, вплетенная строкой в размер
Времен, все так неведомо утроит,
Что и в страданье выжжет меру мер.
Крамольная стезя отринет время,
Мирская вырвет свой пустой устав,
Заплачет горько только тот, кто в стремя
Истопников мирских не пал, устав.
Предложено: пустые дали жизни,
Сырая мякоть не поспеет в срок,
И будут силиться оклеить тризной
И святость, и размеренный порок.

Страшная история

Страшная история на маленьком сельском приходе, рассказанная Саней, верным помощником и водителем настоятеля.

«После трудного дня ехать домой в город сил не было, и мы с отцом заночевали на приходе. Ранним утром к нам кто-то постучал. Батюшка первым проснулся и пошел открывать. Прислушиваюсь..., женский молодой голос..., вроде все мирно..., пошли в храм... Снова погружаюсь в сладкий сон.

После завтрака отец говорит:

— Тут утром девушка приходила каяться, просила еще дом освятить. Нечисто там, надо перед вечерней службой успеть заехать.

Зависти злой не верьте

Пилы надрывно визжали.
Сердце пронзила молния —
я же им всем чужая! —
пусть добрых чувств исполнена.

Я закричу: «Родные,
зависти злой не верьте!
Иначе станет отныне
она для вас хуже смерти».

Ольге Ивановне Л.

Скорбями Бог лепил твой чистый лик —

из пены будней облик твой возник,

просоливаясь по́том: каждый миг

сверкаешь белым, как небесный блик.

Знакомый миг

Знакомый миг: в свинцовом блеске
Висит дождя живая нить.
И снова не с кем, не с кем, не с кем
Тоску залётную убить.

И, словно чёрно-белый снимок, —
Печаль окна на вздохе дня,
Где полосой неразделимой
Закрылось небо от меня.

Весь мир — глаза бы не глядели,
И, как всегда, чего-то жаль.
В непредсказуемом апреле —
Невыразимая печаль.

Большое начинается с малого

Никто ж не требует отречься от Христа, просто зачем иконы в государственном учреждении — устраивайте иконостасы у себя дома. Зачем Молитвенные комнаты какие-то, нам и самим для работы места мало — вон — пусть идут в свои храмы, в них недостатка нет. Это мысли наших руководителей, равнодушных пациентов и других хороших людей. Спешу поделиться бедой, пока не остыла боль, да, может и проблемы вовсе нет, посоветуйте.

Мера бытия (глава из книги)

Только для Омилии, представляю главу из моей книги о блокаде «Мера бытия». Книга стала лауреатом премии ИС РПЦ «Просвещение через книгу» в номинации «Лучшее художественное произведение».

В библиотеке, где работала Вера, стена в читальном зале покрылась инеем. Между стеллажами лежал лёд, звонко похрустывающий под подошвой валенок с галошами. Одевайся — не одевайся, всё равно озноб проберётся под одежду и выкрутит тело глухой болью. Окна заколочены, света нет. Голод, холод и темнота выматывали и отупляли. Растрескавшиеся от мороза пальцы с трудом держали перо, а чернильницу приходилось отогревать на буржуйке. 

Сначала топили списанными книгами, но бумага прогорала моментально.

— Будем сжигать стулья из читального зала, — распорядилась заведующая библиотекой Галина Леонидовна. — Пусть я за порчу имущества под суд пойду, но смерти сотрудников на моей совести не будет. 

   К декабрю их в библиотеке осталось всего двое — Вера и Галина Леонидовна. Несколько библиотекарей эвакуировалось, две женщины от слабости перестали ходить на работу, а заведующая детским абонементом сошла с ума от голода.

Ход Истории

Ты двери в прошлое толкни:
Услышишь крик толпы забитой:
«Распни Его! Распни, распни!»
Врага увидишь с его свитой.

…Что изменилось в наши дни?
Толпа, по-прежнему забита,
Кричит: «Распни Его! Распни!»
И тот же враг, и та же свита…

Зигзаги

Увидел я зигзаги на оконных стеклах
Колеблющихся веток, линий проводов сети
На фоне неба хмурого и туч поблеклых,
В причудливом рисунке детском взаперти.
А были в юности мои пути свободны,
Бродил я в самости запутанных дорог,
Немало веток изломал я в дебрях непроходных,
Истратив сил, вернулся к дому на порог.
Теперь смотрю в распахнутое сердце,
Изглажу в нем я хитростный зигзаг.
Сплету крест-накрест с веток гибких дверцу
И затворюсь, оставив позади неверный шаг. 

Страницы