Отрешенному духу легко бытие открывать,
И слова на гончарном кругу расплавляя до глины,
Обжигать их до формы любой и от круга срывать,
Точно время пришло, притяжение времени скинув.
Так рождается древо из семени в плодной земле,
И, расправив одежду листвы, напитается соком,
День играет тенями прозрачными тысячу лет,
Задевая прохожих случайных порой ненароком.
А где-то есть и радуга и свет,
И тайна, что томит теплом надежды,
А хватит ли любви на этот век?
А подорожник все такой, как прежде.
Здесь под ногами жухлая трава,
И пастухом записан милый сердцу,
Семь лет идет по городам молва,
А я наощупь прохожу сквозь дверцу.
И плач Рахили громом прозвучит,
Оплакивать любовь привычно миру,
Там женщина о вечности молчит,
Здесь приготовили глухим секиру.
Именовать печаль никак не стоит,
Она, вплетенная строкой в размер
Времен, все так неведомо утроит,
Что и в страданье выжжет меру мер.
Крамольная стезя отринет время,
Мирская вырвет свой пустой устав,
Заплачет горько только тот, кто в стремя
Истопников мирских не пал, устав.
Предложено: пустые дали жизни,
Сырая мякоть не поспеет в срок,
И будут силиться оклеить тризной
И святость, и размеренный порок.
Если осень причислить к зиме,
То продлятся томления дни,
Что мне холод? Симметрия мер
Снеговые воздвигнет огни.
Этот путь для иных - скобы льда,
А для странников — вечный побег,
Он растянут на мира года
И прикован к планетной судьбе.
Все едино — в едином искать
Своего. Обессолена ль суть?
Жертва миру - без мудрости мысль,
И с пути так легко не свернуть,
А лопатой не выкопать смысл.
Разве что простоять до утра
В покаянной молитве до слез.
Здесь земля еще плодна, пора!
Лишь бы веры росток не замерз.
Несмелый изгиб полевого цветка
Отбросил дрожащую тень,
Я глупая с дрожью иду волоска,
До мудрости долго лететь.
До утра часы, а сходить до глубин,
С глубин возносится до звезд,
А солнце на небе — лучей исполин,
Не хватит измученных грез,
Храбриться на дали и мира моря,
Придумать бы вещее снов,
Все это не просто! Все это не зря!
Сгребаем мы мусор с основ.
А я сегодня горести
Хлебнула впрок глоток,
Из мира гладкой повести
Связала узелок.
На память — из условности,
На сердце копоть — тлен,
От немоты с готовностью
До крыльев встав с колен.
А там — легки и пламенны
Лучи к лучам сошью,
А люди снова каменны
На камни воду льют.
Сегодня сзывали героев
С окрестных дворов на войну,
Я плакала. Вышли и строем
Шагали и пели: Вернусь!».
В холодном тумане чеканным
Казался размеренный шаг,
В пивной отзвенели стаканы,
Теперь только швабры шуршат.
Навстречу с бессмертьем спешили.
«Любимый, куда ты, куда?»,
До славы мы горькой дожили,
«Мой милый, а если беда?».
Не строят стены из песка
У океанов мира грозных,
Где ветер волны гонит вскачь,
Их не сковать и злым морозам.
Страшней огонь — непримирим!
Еще мгновенье и захватит
И древний город мира Рим
С венецианской черной знатью.
И многоликий Вавилон,
Тот пал давно, смешав наречья,
А острия земных корон
У края жизни бью картечью.
Здесь за стеклянною домов границей
На подоконник падают лучи,
Стоят цветы с фарфоровою птицей,
На табуретке чашка и ключи.
Я вглядываюсь в глубину проема
И, кажется, там мира силуэт
И кто-то тайный сдернул штору с дома,
Другой повесил на десятки лет.
Разломан хлеб и наперед разделен,
И жизнь похожа на секунд челнок,
Один себе и ожиданью верен,
А вот иной себя найти не смог.
А на Синайских песках лучи
Падают, вглубь стучат,
Свет утром легок, как гор ручьи,
Солнца горит свеча.
Старец спешил за земной причал,
Здесь, как всегда жара,
Шли и другие, а мир качал
Звезды, как тень гора.
Тайну любви обретал монах,
БОсым - по всем камням,
Ну а случайный сказал - "Пустяк"!
Зло пришпорив коня.
А на скалах играли ветра,
Так пустыня звучит,
Синайская всем ветрам гора
В колокола стучит.
