Вы здесь

Третий радующийся (полностью)

Владелец художественно-реставрационной мастерской «Преображение», Борис Семенович Жохов, более известный как Жох, сидя в своем офисе в ожидании заказчиков, предавался невеселым раздумьям. А именно — о том, как досадно и нелепо провалилась придуманная им хитроумная операция по внедрению в Михайловское епархиальное управление. Хотя, казалось бы, все шло лучше некуда: новый начальник областного УФСИН Рашид Адилханов (век бы не вспоминать о том, где и при каких обстоятельствах Жох познакомился с этим человеком!)[1] устроил ему встречу с епископом Михайловским и Наволоцким Михаилом. А тот, хотя и имел зуб на человека, под предлогом реставрации похитившего из храмов его епархии едва ли не все старинные иконы, не смог устоять перед очередной хитростью Жоха. Ведь новый епархиальный сайт, пробную версию которого Борис Жохов продемонстрировал архиерею при той встрече, был сплошным панегириком Владыке. Вот он и клюнул на лесть…да и кто на нее не клюнет? Однако в Патриархии новый сайт Михайловской и Наволоцкой епархии получил иную оценку… В итоге епископа перевели в другую епархию, куда он поехал, словно в ссылку. А Жох в епархиальном управлении снова «персона нон грата». Мало того — духовные чада и почитатели Владыки Михаила ославили его на всю область. Мол, по его вине епархия лишилась любимого архиерея. Это не замедлило сказаться на доходах Жоха: число его заказчиков и покупателей резко уменьшилось. И теперь приходится думать, как поправить дела…

Тут-то к Жоху и пожаловал необычный гость. То был собственной персоной директор городского рынка, Фархад Наилевич Мамедов[2].

* * *

Они с Жохом были знакомы давно. Хотя не являлись друзьями. Прежде всего, потому, что для каждого из них превыше всего была собственная выгода. А дружба подразумевает самопожертвование. Поэтому их знакомство было всего-навсего взаимовыгодным сосуществованием. Господин Мамедов вспоминал о Жохове лишь, когда нуждался в его услугах. А Жох старался услужить богатому и влиятельному клиенту с выгодой для себя самого. И никогда не прогадывал.

Не иначе как по восточной традиции, господин Мамедов начал разговор издалека.

— Вот что, Боря. Слышал я, будто у тебя есть лицензия на реставрацию архитектурных памятников…

— А что, Фархад Наилевич, неужто вы себе памятник прикупили? — усмехнулся Жох.

— Можно и так сказать… — в тон ему ответствовал директор рынка. — Ты что-нибудь слышал о здешней старой мечети?

— Обижаете, Фархад Наилевич! Не только слышал, но даже подсобрал кое-что по теме…

— И что же ты там подсобрал? — поинтересовался господин Мамедов.

Вместо ответа Жох извлек из недр стоявшего в углу шкафа альбом в потертом переплете из черного коленкора (точнее, серого от въевшейся в ткань многолетней пыли) и открыл его… На первой странице альбома была приклеена дореволюционная почтовая карточка с изображением двухэтажного деревянного здания, увенчанного ребристым куполом. Над входом в здание высилось сооружение, напоминающее колокольню в шатровом стиле. Лишь по полумесяцу на ее верхушке (точно такой же находился и на куполе) можно было догадаться: хотя это и храм, но отнюдь не православный. О том же свидетельствовала надпись в правом углу фотографии: «город Михайловск. Магометанская мечеть».

— Вот так она выглядела снаружи. — тоном заправского экскурсовода пояснял Жох, медленно перелистывая страницы альбома. — А вот так — внутри. Вот молитвенный зал. Вот михраб[3]. Вот лестница, ведущая на женскую половину. По правде сказать, не помню, откуда ко мне эта вещица пришла. — сказал он, закрывая альбом. — Сто лет лежит. Этому зданию ведь тоже скоро сто лет будет…

Фархад молчал. Жох покосился на него. Директор рынка сидел в задумчивости, вперив глаза куда-то вдаль. Что за чудеса? Неужели господина Мамедова вдруг посетили, так сказать, мысли о вечном? Кто бы мог подумать?!..

И тут Фархад заговорил…

* * *

— Какое убожество! — презрительно произнес он. — Это же не мечеть, а сарай! Вот скажи мне, Боря… Скажи — разве можно прославлять Аллаха в таком сарае?

— Не знаю. — уклончиво ответствовал Жох, изумленный столь внезапным порывом благочестия у дельца, которого доселе интересовала лишь собственная выгода. — Я же не мусульманин.

— Вот и я о том же. — кивнул директор рынка, словно не расслышав его ответа. — А эти татары уперлись рогами, как бараны, и твердят: «надо ремонтировать, надо восстанавливать!»

— Так за чем же дело стало? — спросил Жох. В самом деле, к чему клонит господин Мамедов? Нет бы сказать прямо!

— Так сарай этот архитектурным памятником признали. — съязвил Фархад. — И поэтому чинить его могут только те, у кого есть лицензия.

Теперь Жох понял, с какой стати к нему наведался господин Мамедов. Как видно, по примеру других бизнесменов директор рынка решил заняться благотворительностью. Уделить, так сказать, толику от своих доходов на благие дела, дабы заручиться на будущее помощью Всевышнего… Что ж, Жох всегда готов услужить старому знакомому. Как в свое время он услужил михайловским попам, которые своими руками отдавали ему на реставрацию ценные иконы, получая взамен подделки, искусно выполненные в мастерской «Преображение»…

— Лицензия-то у меня имеется. — промолвил он. — Только там ведь наверняка за сто лет все сваи сгнили. В нашем болоте дерево долго не живет. А где мне хороших плотников взять?

— Будут тебе плотники. — обнадежил его Фархад. — Есть у меня знакомый мужичок — они по всей стране деревянные церкви рубят. С деньгами тоже проблем не будет. Это же на святое дело…

Жох с изумлением взглянул на Фархада. И увидел в глазах господина Мамедова то же самое, что, вероятно, читалось сейчас в его собственном взгляде…

* * *

Надо сказать, что пресловутая старая мечеть была не просто памятником архитектуры города Михайловска. Но и самой северной мечетью в России. Правда, обо всем этом вспомнили лишь спустя семьдесят с лишним лет после ее закрытия. А именно — когда известный краевед и автор серии книг, посвященных истории города Михайловска, Владимир Иванов, выпустил в свет очередной свой труд, озаглавленный — «Татарская слобода». Перед этим ряд глав из будущей книги опубликовала местная газета «Двинская волна». Вот тут-то горожане и стали вспоминать: кто — родительские рассказы, кто — покойного молочника деда Равиля с соседней улицы, кто — старых институтских преподавателей с татарскими фамилиями. А кто — тот участок на старом городском кладбище, где стояли заброшенные надгробия с выбитыми на них полумесяцами и надписями на каком-то непонятном восточном языке…

…Первые документальные упоминания о михайловских татарах, обнаруженные Владимиром Ивановым в архивах, относились к 1875 г., когда повелением императрицы Екатерины Великой в Михайловск за пособничество вору и разбойнику Емельке Пугачеву были сосланы Юсуфка Галимов, Ибрагимка Бикинеев и Ахметка Ишемятов с женами и детьми. Надо сказать, что невольные переселенцы достаточно быстро освоились на Севере. Благо, здешний климат немногим отличался от такового на их родине. Зато житье было куда легче: нет ни баев-лихоимцев, ни казиев[4] с муллами, которые ради собственной выгоды Божии и людские законы в угоду баю переиначить готовы — одно слово — такой свободы, как в этой ссылке, они отродясь не видывали! Поэтому вскоре в Михайловск уже по доброй воле в поисках лучшей доли стали приезжать многочисленные бедные родственники вышеупомянутых Юсуфки, Ибрагимки и Ахметки, которых местные жители насмешливо звали «сиротами казанскими», а то и проще — «татарвой».

Они селились на окраине города, на месте, позднее прозванном «татарской слободой». А жили и кормились торговлей овощами, фруктами да бакалеей. Правда, в отличие от местных купцов, торговали татары весьма странно. Как говорится, на свой салтык…одно слово, не по-русски…

В самом деле, зайдя в лавку к татарскому купцу, горожанин мог купить любой товар на вес. Хоть фунт, хоть полфунта, хоть и вовсе пару-тройку золотников[5]. Причем товары эти отличались отменным качеством, и были разложены на полках так искусно, что просто глаз не отвести. Казалось, они так и просят, чтобы их купили… В итоге редкий посетитель лавки, где торговал купец-татарин, не выходил из нее с пустыми руками. Вдобавок, постоянным покупателям цена сбавлялась… Таким образом, не ведая о так называемом мерчандайзинге[6], сметливые татарские купцы успешно применяли его принципы на практике. В то время как русские купцы по старинке продавали товары только упаковками. Вдобавок, норовили то обвесить покупателя, то ловко всучить ему подпорченный продукт. Ведь испокон веков торговля на обмане стоит. Не обманешь — не продашь. Да где татарве это понять?!

Сколько раз почтенные михайловские купцы пытались объяснить неразумным татарам: неправильно они торгуют! А вот как надо делать…они так всегда поступают, и всегда остаются не в накладе — в барыше. Однако татарские купцы упрямо твердили им в ответ:

— Нам так нельзя. Аллах запретил.

И что же? В недолгом времени вся торговля так называемыми колониальными товарами, да, собственно, почти вся торговля в Михайловске перешла в руки купцов Галимовых, Бикинеевых и Ишемятовых. А их русские конкуренты, гнавшиеся за сиюминутным барышом, растеряв всех покупателей, разорились вчистую. Ведь обман, особенно наглый и откровенный обман, никому не по нраву…

Впрочем, татарские купцы, даже войдя в силу, не изменили своим правилам торговли. И мудро сочетали заботы о собственной выгоде с заботами, так сказать, об общественной пользе. Они помогали деньгами и продуктами городским богадельням и сиротским приютам, благоустраивали городское кладбище, где погребали иноверцев, и часть которого была отведена для захоронения магометан. Мало того: они охотно покровительствовали различным нововведениям. Например, купцы Бикинеевы потратились на пуск в Михайловске трамваев. Могли ли в таком случае городские власти не уважить просьбу почтенных благотворителей о том, чтобы трамвайные остановки были расположены рядом с их лавками и магазинами?..

К концу Х1Х в. татарские купцы в Михайловске пользовались таким уважением и влиянием, что один из них, купец второй гильдии Ахметзян Ишемятов, был даже выдвинут в гласные городской думы. Мог ли его далекий предок Ахмет Ишемятов, привезенный под конвоем в северную ссылку, помыслить о подобном возвышении своего потомка?!

Ахметзян Ишемятов был человеком молодым и образованным. Надо сказать, что в ту пору многие татарские купцы, изрядно обрусевшие за годы житья в Михайловске и считавшие этот город своей родиной, стремились обучить сыновей в гимназии, а то и в университете. И вывести их в адвокаты, учителя или врачи. Ведь то — люди важные, чиновные, им почет побольше, чем торговым людям… Невдомек было чадолюбивым и честолюбивым купцам, что тем самым готовят они погибель собственным домам и всей татарской слободе. Ибо знание надмевает[7]. И часто случается так, что образованный человек забывает веру и традиции своего народа. Но Ахметзян Ишемятов, сам пройдя через этот соблазн, как железо сквозь огонь, понял и осознал, что сила любого народа — в его вере и традициях. И делом своей жизни положил укреплять веру и традиции татарской слободы. Да не станут его соплеменники пресловутыми иванами, не помнящими родства!

Употребив всю свою власть и влияние, Ахметзян Ишемятов добился у городских властей разрешения открыть в Михайловске школу и училище для татарских детей. А впоследствии — построить мечеть. Ведь что, как не вера, способно сплотить народ воедино?! А где есть единство и согласие — там жизнь и сила[8].

К этому времени в портовом городе Михайловске, населенном людьми самых разнообразных племен, наречии и состояний, уже имелись лютеранская кирха и англиканская церковь. А на окраине, в районе бойни, стояла хоральная синагога. Были свои часовни даже у гонимых властью старообрядцев-поповцев. А по домам и частным владениям, каждый на свой лад, молились беспоповцы разных толков, штундисты всех мастей и адепты какой-то недавно завезенной в Россию веры, последовательниц которой горожане насмешливо прозвали «еговными куколками». И вот наконец, в 1905 году, в татарской слободе, давно уже ставшей из окраины одним из центральных районов Михайловска, на участке, приобретенном на средства купцов Ишемятовых, была построена мечеть.

Ее появление вызвало бурю негодования у епархиальных властей. Но не потому, что мечеть была построена по соседству с Михайловским кафедральным собором. И не потому, что пение муэдзина угрожало нарушить покой жителей соседствовавших с нею домов. Нет, дело было совсем в ином: поморские плотники, возводившие мечеть, не имея представления о том, как должен выглядеть магометанский храм, соорудили нечто весьма похожее на те деревянные церкви, которые они навыкли строить. Именно это сходство мечети с православным храмом и возмутило епархиальные власти. Впрочем, вскоре они успокоились и смирились, получив заверения в искреннем уважении от старейшин почтенных семейств Ишемятовых, Галимовых и Бикинеевых, а также от градоначальника Мартина Оттовича дес Фонтейнеса, подкрепленные щедрым пожертвованием от михайловского татарского купечества. А тем временем в новой мечети был совершен первый намаз.

Мог ли знать Ахметзян Ишемятов — он не спас татарскую слободу. Он лишь отсрочил ее гибель.

* * *

Тем временем грянула революция. А за ней — гражданская война. После нее в Михайловск хлынули беженцы со всей России. В том числе и татары. Однако в отличие от своих зажиточных и образованных михайловских соплеменников, то были простые, малограмотные, а то и вовсе неграмотные люди. Они брались за самую тяжелую и черную работу — нанимались грузчиками, портовыми носильщиками, рабочими на лесозаводах, и довольствовались грошовым жалованьем — лишь бы выжить. С завистью и затаенной ненавистью косились они на домовитых обитателей татарской слободы. Те же смотрели на них с презрением и затаенным страхом. И, хотя все они были одной крови, одного народа, царило между ними не единство — глухая вражда.

Тем временем новая власть все больше воплощала в жизнь принцип «кто был ничем, тот станет всем». И обобранные, безжалостно вытесняемые из собственных домов бесконечными «уплотнениями», семьи татарских купцов одна за другой стали покидать Михайловск. Уехал и Ахметзян Ишемятов, на склоне лет увидевший крушение веры и традиций, укреплению которых он посвятил свою жизнь. Где нашел он пристанище и в какой земле опочил непробудным смертным сном — о том книга Владимира Иванова умалчивала. Да и кто мог знать и помнить об этом!?..

Что до татарской слободы, то вскоре от нее осталось лишь одно название. Потом забылось и оно. Дело забывчиво…

А в начале богоборных двадцатых годов была закрыта михайловская мечеть. Надо сказать, что этому не воспротивился никто из местных татар. Ни интеллигенция, считавшая веру уделом темных людей, ни беднота, помнившая дедовскую мудрость: с пустым карманом к мулле не ходят. Чуждые друг другу дети одного народа, на сей раз они явили редкостное единомыслие…

Впрочем, еще некоторое время после закрытия мечеть просуществовала в статусе клуба национальных меньшинств. Затем в ее здании разместили детский сад для детей сотрудников НКВД, затем конвойную роту УФСИН… Шли годы, одна организация сменяла другую, не заботясь о ремонте занимаемого ею помещения. В итоге, когда в конце девяностых годов городская общественная организация «Татарская слобода» обратилась к властям Михайловска с просьбой о передаче ей здания бывшей мечети, это не встретило никакого сопротивления — деревянное строение настолько обветшало, что размещать в нем какое-либо государственное учреждение было просто-напросто опасно. Однако новым владельцам было предписано восстановить переданный им объект в первозданном виде. Ибо он являлся памятником архитектуры.

А стал яблоком раздора…

* * *

На другой день после визита Фархада к Жоху, около полудня, по улицам Михайловска проследовал весьма своеобразный кортеж. Впереди, в новенькой черной «Тойоте» с тонированными стеклами, ехал сам господин Мамедов. Рядом с ним на сиденье примостился Жох. За «Тойотой» следовал синий армейский «Уазик», который вел плечистый русобородый мужичок средних лет с хитрым прищуром бегающих серых глаз и багрово-сизым носом. То был Михаил Попов, начальник бригады плотников, рубившей по всей России-матушке храмы, коттеджи, дачи — одним словом, любые деревянные постройки, в зависимости от желания и фантазии очередного заказчика. Замыкала кортеж «Волга» 21 модели[9], перекрашенная в темно-синий цвет. Впрочем, сквозь синюю краску кое-где предательски проглядывали бежевые пятна…

Свернув на бывшую улицу Энгельса, а ныне — Англиканскую, все три машины остановились возле невзрачного на вид двухэтажного здания, обитого некогда голубой вагонкой. Однако от времени и дождей шаровая краска выцвела так, что приобрела тот унылый, белесо-серый оттенок, какой в ненастную осеннюю пору имело небо над Михайловском.

Фархад с Жохом вышли из «Тойоты». Вслед за ними из кабины своего «Уазика» выбрался Михаил Попов. Однако пожилой, смуглый мужчина, сидевший за рулем «Волги», присоединился к ним лишь после того, как нашарил в дырявом кармане своей синей китайской куртки прозрачный пластиковый пакетик, извлек оттуда черный бархатный каляпуш[10] и водрузил его себе на голову. Человек, возрождающий вековые традиции предков, должен выглядеть соответственно оным традициям!

— Познакомьтесь, Борис Семенович. — произнес господин Мамедов, представляя Жоху незнакомца в черном каляпуше. — Тагир Ипатов, руководитель общественной организации «Татарская слобода». И староста нашей мечети.

— Здравствуйте…рад знакомству…очень приятно… — затараторил Тагир Ипатов, кривя тонкие губы в подобии любезной улыбки и по очереди пожимая руки Фархаду, Жохову, и даже Михаилу Попову, в расстегнутом вороте рубашки которого виднелся массивный серебряный крест-мощевик. Завершив церемонию приветствий и рукопожатий, староста простер руку в сторону здания и тоном радушного хозяина произнес:

— А теперь пройдемте внутрь!

…Едва окинув взглядом внутренность бывшей мечети, Жох понял: строение донельзя обветшало. Вон, как перекошены дверные коробки! Значит, фундамент здания «поплыл». Вовремя, однако, к нему пришел господин Мамедов — здесь можно заработать. Причем весьма неплохо…

Словно в подтверждение этому до Жоха донесся басовитый голос Михаила Попова:

— Да-а…здесь со свайного пола начинать надо…

— Что вы имеете в виду? — спросил Фархад. — Объясните.

— Придется вскрыть весь фундамент. — пояснил бригадир. — Обломать все сваи, поставить городки, потом поднимать объект на домкрате, выпилить и поменять нижние венцы, разобрать все полы и межэтажные перекрытия.

— Зачем? — недоуменно вопросил господин Мамедов.

— Чтобы облегчить здание. Как иначе его удастся поднять? Конечно, было бы проще его сломать и построить новое… Не так ли, Фархад Наилевич?

— Что!? — возмутился доселе молчавший Тагир Ипатов. — Нет! Ни в коем случае! Это же старинное здание, намоленное нашими предками! Это же святое! Как можно поднимать на него руку?! Нет, ремонт, только ремонт! А что до денег (с этими словами он покосился в сторону директора рынка) — во славу Аллаха никаких денег не жаль! Не так ли, Фархад Наилевич?!

— Что ж… — промолвил господин Мамедов тоном человека, уставшего беспрестанно слышать одно и то же. — Полагаю, что дальнейший осмотр здания не имеет смысла. Михаил, подсчитайте стоимость предстоящего ремонта. Только все учтите, чтобы потом не случилось, что всплывут какие-то дополнительные работы. А потом вы, Борис Семенович, представите мне подписанную смету. Пока же мы с вами обсудим некоторые моменты…

* * *

Обсуждение «некоторых моментов» состоялось в средоточии владений господина Мамедова — в главном здании городского рынка, где, как обычно, шла шумная и бойкая торговля. Однако в директорском кабинете царили тишина и прохлада. А монументальная ваза с отборными фруктами на столе соседствовала с бутылкой «Хеннесси» и прозрачными чайными стаканчиками-армудами[11], над которыми струился благоуханный дымок. Впрочем, как Жох, так и господин Мамедов, предпочитали пить не чай, а коньяк…

— Фархад, ты хоть представляешь себе, сколько будут стоить эти работы? — вопрошал Жох, раскрасневшийся то ли от волнения, то ли просто от выпитого. — Ведь реставрация — это не строительство. Извини за грубость, я понимаю, что мечеть — это храм… Но сейчас это здание представляет собой именно то, о чем ты говорил в прошлый раз: сарай. Да еще и насквозь прогнивший. Проще и выгодней построить все заново…

— Борис, я понимаю все это не хуже тебя. — ответствовал Фархад, отправляя в рот сочную ягоду кишмиша. — Но как видишь, мне приходится иметь дело с весьма недалекими людьми. Я бы даже сказал иначе: с фанатиками. Поверь, мне надоело слышать от них все эти глупые сказки про намоленные стены и про память о предках. Какие там предки?! Дед этого Тагира на лесозаводе бревна ворочал. А сам он кто был? После дела много храбрецов находится… Но что я могу с ними поделать? Держатся за свою старину, как будто можно прожить вчерашним днем. Однако я мыслю шире и смотрю вперед. Как ты знаешь, большинство моих земляков и единоверцев, в том числе сотрудники моей компании, живут в Ижме. Пока это окраина Михайловска, но весьма перспективная. Недавно я построил там крупный торговый центр. Но я не намерен ограничиться этим, Боря. У меня есть свои планы насчет этого района. И ты должен знать их…

Фархад направился к небольшой двери в глубине своего кабинета, и исчез за ней. Вскоре на столе перед изумленным Жохом уже возлежал массивный том в темно-зеленом переплете, на котором золотыми буквами было начертано: «Проект строительства мусульманской мечети в Ижемском районе г. Михайловска».

Внутри оного тома находились выполненные по последнему слову компьютерной техники цветные изображения величественного трехэтажного здания с куполом, способным соперничать в голубизне с небесным сводом, увенчанного золоченым полумесяцем. По сторонам здания гордо высились два минарета. Могла ли старая деревянная мечеть на Англиканской улице сравниться с этим монументальным каменным сооружением, где могло бы свободно разместиться все мусульманское население Михайловска с перспективой его прироста на ближайшее столетие! Что ж, это в очередной раз свидетельствует о дальновидности господина Мамедова…

— На первом этаже будут духовно-просветительский центр и медресе. — пояснял Фархад, явно довольный впечатлением, который его проект произвел на Жоха. — На втором — основной молитвенный зал. На третьем — помещение для женщин. Эту мечеть я назову в память своих родителей — Наильайда[12].

— Но ведь это будет стоить немыслимых денег! — вырвалось у Жоха.

— Боря, Аллах велик! — пророческим тоном произнес директор рынка. — Мои друзья и единоверцы не только из России, но со всего мира с радостью дадут деньги на строительство этой мечети. Ведь это будет самая северная мечеть в России!

— Но зачем же тогда тратить силы и средства на ремонт этого…?

— Я уже тебе говорил, Боря, это — памятник архитектуры. — в голосе господина Мамедова послышалось то же самое скрытое раздражение, что и после давешней пламенной тирады Тагира Ипатова о намоленных стенах и благочестивых предках. — Никто не позволит нам его снести. И ни один мусульманин не поднимет руку на дом Аллаха. Пусть даже его вид позорит нас перед Небесами. Поэтому, Боря, я и обратился к тебе.

— Я понял вас, Фархад Наилевич. — кивнул Жох. — А в чем в этом деле мой интерес?

— Прежде всего, у тебя будет возможность хорошо заработать на ремонте. Прежде чем ты окончательно решишь эту проблему. Ну а потом… Как говорится: свои люди — сочтемся.

В этот миг в дверь кто-то постучал.

— Извини, дорогой. — господин Мамедов поднялся из-за стола, показывая, что разговор окончен. — Дела зовут. Мой шофер отвезет тебя, куда будет нужно. А на заднем сиденье — небольшой подарок для тебя.

…Сгибаясь под тяжестью четырех пакетов, в которых что-то соблазнительно позвякивало, побулькивало и благоухало, как плодовый сад в пору сбора урожая, Жох вошел в свой офис, где одиноко, как царевна в башне, сидела его молоденькая секретарша Катюша, занимаясь художественной росписью собственных ноготков.

— Катюша, запри-ка дверь! — распорядился Жох, ставя свою ношу на пол и радостно потирая руки. — Сейчас мы с тобой отпразднуем новый заказик…

В самом деле, есть повод праздновать! Это же редкостный фарт! Две диаспоры борются друг с другом за влияние в Михайловске. А пресловутым третьим радующимся будет Жох![13]

* * *

Предчувствие не обмануло Жоха. Он и впрямь хорошо заработал на реставрации старой мечети. Ведь, как известно, лучший способ украсть — это начать строительство. Однако, чем меньше оставалось времени до окончания работ, тем сильнее Жоха тревожил вопрос: как выполнить главную часть его уговора с господином Мамедовым, сулившую такую прибыль, по сравнению с которой все, что он уже успел заработать на этом деле, покажется мелочью. Ведь ради собственной выгоды Фархад Наилевич идет на любые средства. И не жалеет средств. Итак, мечеть должна быть отреставрирована. Однако затем здание следует уничтожить. Но как? Здесь у Жоха не было сомнений: только поджог. Вот только кто его совершит? Ясно одно: это должен быть кто угодно, но не сам Жох. Хватит ему одной оплошности, из-за которой он в свое время угодил за решетку. Рисковать собственной свободой он больше не намерен. Тогда кто же это сделает?

И вот, когда Жох, сидя в своем офисе, в очередной раз размышлял над этим, к нему пожаловал…

* * *

…Увидев его, Жох встревожился не на шутку. Потому что именно он, Борис Семенович Жохов, в свое время сдал всю группу Игоря Котлова, клюквенника[14], поставлявшего ему в лавку награбленный по деревням антиквариат. Но впоследствии Котлов, всегда и во всем искавший собственной выгоды, переметнулся к конкурентам Жоха из Вологодской области. А с конкурентами и перебежчиками не миндальничают — расправляются… И вот теперь перед Жохом стоял один из членов недавно вышедшей на свободу команды Котлова: Серега Лунев. Век бы его не видать! И зачем он только пришел сюда? Что ему нужно?

Окажись на месте Жоха писатель, он бы ответил на этот вопрос сразу и не задумываясь: чтобы отомстить предателю. Однако подобное возможно разве что в каком-нибудь романе, вроде всем известного «Графа Монте-Кристо». А в среде жохов, ищущих везде и во всем собственной выгоды, живут совершенно иными ценностями. И потому поступают совсем иначе. Вот и Серега явился к Жоху совсем по иной причине…

— А я к вам, Борис Семенович. Так сказать, по старому знакомству… — заявил он с порога. — Не найдется ли у вас для меня какое-нибудь дельце?

— И что же ты можешь делать? — не без ехидства поинтересовался Жох.

— По деревням могу ездить. Как раньше… — с готовностью предложил Серега.

— Ш-ш-ш! –встрепенулся Жох. — Типун тебе на язык! Чтоб никакого криминала, слышишь! Если хочешь у меня работать… Что ты еще умеешь делать?

На сей раз Серега надолго призадумался…

— Ну-у… Плотничать умею. На зоне научился. Мы там свинарник строили…

И тут Жоха осенило. Вот он, ответ на вопрос: кто будет исполнителем! Сегодня же он попросит Михаила Попова взять в свою бригаду еще одного плотника. А там… Ведь для Сереги не существует ничего святого… разумеется, кроме собственной выгоды. И в этом едины все жохи, кем бы они ни были: просто преступниками или людьми, изо всех сил стремящимися казаться законопослушными гражданами.

* * *

Однако уже через две недели, когда в Михайловске праздновали день города, Серега явился к Жоху в весьма воинственном настроении.

— Да что же это за…, Борис Семенович! — возмущался он. — Я у них там ишачил, как папа Карло, пахал один за всех, как лошадь, а получил — овес![15] Да еще вчера этот старый чурка приканал, в черном комеле[16]… Я ему так и так: мол, праздник на носу, отметить бы надо. Так он мне знаешь, что сказал? Мол, я на эти темы даже с бригадиром не разговариваю! А ты кто такой будешь?! Вот козел! Думает, раз комель напялил, так уже начальник! Что же это за… такая, Борис Семенович? А?!

— А чего ты хочешь?! — в тон ему ответил Жох. — С твоей-то непогашенной судимостью! Так что работай и не рыпайся.

— А почему это я должен на этих…пахать? Да гори эта ихняя стройка ясным пламенем!

— Радуйся, что хоть куда-то взяли. — промолвил Жох, довольный тем, что смог направить разговор в нужное русло. Теперь никто не обвинит его в подстрекательстве: ведь первым о поджоге мечети заговорил не он, а Серега… — Зато потом сможешь неплохо заработать.

— А что я должен сделать?

— То, что ты сказал: чтобы оно все сгорело ясным пламенем. Только не сейчас. А месяца через три-четыре, когда стройка к концу подойдет. Понял?

— Как не понять, Борис Семенович!

— То-то же… А деньги… вот, возьми. Так сказать, задаток…

— Спасибо, Борис Семенович…

* * *

В тот же вечер, около десяти часов, Серега нетвердыми стопами подошел к высокому забору на Англиканской улице, за которым в полумраке белело здание старой мечети. Проскользнув в незапертую калитку, он направился к деревянному вагончику, в окне которого призывно горел свет, и постучал в дверь.

— Кто там?! — послышался изнутри хриплый голос сторожа Васьки.

— Сто грамм! — отозвался Серега.

— А-а, это ты! — ухмыльнулся сторож, впуская ночного гостя. — Заходи! А то сегодня праздник, а мне и выпить не с кем. Все ушли, а мне тут кукуй всю ночь! Вот мы с тобой на пару и бухнем!

И они пили, и вели те откровенные разговоры за жизнь, которые испокон веков сопутствуют пьяному застолью, изливая друг другу все свои обиды на весь мир, на судьбу, на людей, лишивших их возможности отметить сегодняшний праздник, как следует…

— Ишь т-ты! — заплетающимся языком промолвил сторож, когда Серега, расчувствовавшись от обилия выпитого, доверительно пересказал ему свой давешний разговор с Тагиром Ипатовым. — Они н-нас уже и за людей не считают. А мы на них пашем… к-как р-рабыня Изаура. — С этими словами он покосился на белевшее за окном сторожки деревянное здание, после чего завершил фразу. — Чт-тоб им всем сгореть!

Завершив эту тираду, сторож захрапел тут же, за столом, так и не сумев осушить до дна последний стакан водки. А в хмельной голове Сереги, как в вентиляционной трубе, вихрем проносились обрывки фраз, услышанных им за эти два дня: «Да кто ты такой…»… Радуйся, что хоть куда-то взяли… Нас уже и за людей не считают… Но вдруг одна из этих фраз остановилась в полете и ударила ему в голову сильней, чем выпитая водка:

— Чтоб им всем сгореть!

И, ведомый этими словами, Серега поднялся из-за стола, едва не опрокинув его. После чего, широко, по-матросски расставляя ноги, дабы совладать с неумолимо влекущей силой земного притяжения, вышел на улицу и направился к сарайчику, где в углу стояла канистра бензина, которым плотники заправляли бензопилы.

Чтоб им всем сгореть!

* * *

Праздник в честь дня города подходил к концу. И вот уже над Михайловском взвились разноцветные огни праздничного фейерверка, завершавшего торжества. Трескучим хлопкам ракет и петард вторили радостные, громкие крики горожан, собравшихся на Набережной, чтобы поглазеть на салют.

— Эка невидаль! — вдруг послышалось в толпе. — Да разве это салют? Вон где настоящий-то салют! Гляньте-ка!

— Точно! — раздалось в ответ. — Ух ты, как здорово! Нет, ты только глянь, а! Аж искры во все стороны летят! Оле-оле-оле-оле! Вот это салют! Ура-а-а!!!

— Странный какой-то салют… — робко проблеял кто-то осторожный. — Такого раньше не было…

— И впрямь странный… — поддержал его другой голос. И вдруг перешел в крик. — Это же пожар! Пожар!

Радостные крики народа сменились воплями ужаса. Потому что совсем рядом с Набережной, где проходила основная часть праздничных торжеств, на улице Англиканской, горело то самое деревянное здание, которое (об этом, благодаря книге и статьям краеведа Владимира Иванова теперь знали многие горожане) когда-то было мечетью. И которое не так давно начали реставрировать. Теперь же оно полыхало не как свечка — как чудовищный костер. Так что, когда к горящему зданию наконец-то подъехала бригада пожарных, им оставалось лишь поливать водой соседние дома, чтобы они, в свою очередь, не занялись огнем. Ведь всем известно: пламя может возгореться от одной-единственной искры… А тем временем огонь, словно насытившийся хищный зверь, лениво кончал свою разрушительную работу. Так что вскоре на месте недавнего костра уже чернело пожарище.

* * *

…Жоха разбудил телефонный звонок. Он наощупь потянулся к телефонной трубке, мысленно проклиная того, кто посмел прервать его сон. И это — при том, что на светящемся табло настенных часов уже почти час ночи. Кому не спится в ночь глухую?..

— С праздничком вас, Борис Семенович! — раздался из трубки радостный голос журналиста Ефима Абрамовича Гольдберга, более известного под псевдонимом — Евфимий Михайловский. С этим субъектом, из ярого богоборца сделавшегося столь же ярым православным, Жох познакомился в ИК №… И постарался исхлопотать УДО[17] не только для себя, но и для него: иметь среди своих людей журналиста — дело выгодное. Хотя от такого оголтелого фанатика, как Ефим Гольдберг, больше проблем, чем пользы. И очередное подтверждение этому — его ночной звонок. Похоже, скорбноглавый потомок Авраама окончательно сбрендил…

— Что такое? — спросил полусонный Жох.

— Чудо! Чудо! — ликующий вопль Евфимия резал уши, подобно звону будильника. — Я непременно напишу об этом! Об этом должны узнать все! Я назову эту статью: «Чудо святого Архангела». Нет, лучше иначе: «Как Архангел Михаил свой город спас»!

— Да что случилось-то? — рявкнул Жох, кляня день и час, когда ему пришло в голову вытащить этого сумасшедшего из ИК №…! Сидел бы там и дальше — меньше было бы мороки! А теперь разбуженный посреди ночи Жох должен выслушивать его бред…

— Как, разве вы не знаете, Борис Семенович? — изумился журналист. — Между прочим, я сам его видел!

— Кого?!

— Архангела Михаила! Небесного покровителя нашего города! Он был точь-в-точь таким, как на той старой иконе из собора, знаете?! И стоял на облаке, в кольчуге, опираясь на копье. А потом ка-ак ударит им по ней! Тут она как вспыхнет! И ведь сгорела, вся сгорела! Не попустил Господь! Вот чудо так чудо!

Он ликовал. В то время как на душе у Жоха становилось все неспокойней. Выходит, в городе случился пожар…

— Что сгорело? — спросил он. И, поскольку ответа не последовало, крикнул в трубку:

— Что сгорело?!

— Как что? — вновь затараторил Ефим Гольдберг. — Мечеть эта сгорела, вот что! Я напишу об этом… Пусть все узнают! Пусть теперь посмеют сказать, что чудес не бывает! Это же чудо!

Дорого бы Жох дал, чтобы услышанное оказалось всего лишь кошмарным сном! Ведь он наделся, что успеет сделать все не спеша, в свой черед, чтобы извлечь выгоду не только из реставрации мечети, но и из ее поджога. Поэтому он не спешил ни закрыть подряды, ни застраховать риски, ни подготовить промежуточных актов приемки сделанных работ — все это было выгоднее сделать поздней, ближе к завершению дела. Как же он прогадал! Теперь ни один суд не удовлетворит его иск. Вдобавок, Тагир Ипатов не пожалеет денег на адвокатов, лишь бы Жох не получил ни копейки. Жадность этого человека превосходит даже его фанатизм… Но кто знал, что мечеть сгорит именно сейчас? Жох, как всегда, рассчитал и спланировал все — только не это. В итоге все его планы и расчеты пошли прахом.

Одна надежда — что господин Мамедов сдержит слово. Ведь Жох выполнил свою часть уговора. Теперь очередь за Фархадом Наилевичем.

Долг платежом красен…

* * *

Однако господин Мамедов встретил Жоха весьма прохладно.

— Ну, здравствуй, Боря. С чем пожаловал? — спросил он, словно недоумевая, с какой стати антиквару вздумалось явиться к нему.

— Пришел напомнить о нашем разговоре. — начал Жох. — Дело-то сделано…

— А где результаты? — желчно бросил Фархад. — Чего мы добились?

— Результаты налицо. — парировал Жох. Ведь господин Мамедов, несомненно, лично посетил пожарище на Англиканской улице. Чего же еще ему нужно?

— Ничего мы не добились. — подытожил господин Мамедов. — Они же ее восстанавливать собираются.

— Как?.. — охнул Жох. В самом деле, он ожидал чего угодно, только не подобного оборота событий. Ведь у руководства «Татарской слободы» не было средств на реставрацию мечети. Именно поэтому они и обратились к Фархаду за финансовой помощью. И именно поэтому господин Мамедов был уверен в успехе своего плана. Точно так же, как в этом был уверен и Жох…

— А вот так! — прервал его раздумья голос господина Мамедова. — А нет результата — нет и оплаты. Сам понимаешь…

* * *

Вернувшись домой, Жох первым делом уселся за компьютер. После чего имел возможность убедиться: известие о том, что в Михайловске сгорела старинная мечеть, получило широчайший резонанс не только по всей России, но и за рубежом. И уже начался сбор средств на ее восстановление. Тем более, что все средства информации наперебой сообщали: это — уникальный памятник деревянного зодчества, памятник архитектуры, мало того — самая северная мечеть в России.

А это что? «Известный бизнесмен из Ахмет Ишемятов, правнук строителя мечети, михайловского купца Ахметзяна Ишемятова, после революции переехавшего к родным в город Казань…» Далее следовали строки из интервью, данного отпрыском Ахметзяна Ишемятова:

«В нашей семье свято хранится память о нем, как о человеке, много сделавшем для укрепления веры и традиций нашего народа. Это особенно необходимо нам сейчас для укрепления единства… Я намерен отреставрировать мечеть в Михайловске, построенную моим прадедом, чтобы тем самым увековечить память о нем и продолжить его дело…» Буквы, из которых состояли эти строки, фразы, слова, плясали на экране, словно ликующий победитель — над поверженным врагом. Казалось, они хохочут над тем, кто еще вчера мнил себя третьим радующимся…

Возможно, именно поэтому Жоху было нестерпимо чувствовать себя вновь побежденным…

________________

[1] А познакомился он с ним в ИК №…, где отбывал срок за хищение икон из храмов Михайловской епархии. Об этом упоминается ниже, а подробнее — в рассказе: «А виноват интернет…»

[2] Все персонажи этой истории, как и она сама — вымышлены.

[3] Ниша в мечети, обращенная в сторону Мекки.

[4] Бай — то же, что барин. Казий (кази) — судья.

[5] Старинные русские мера веса. По данным на 1899 г. фунт — примерно 400 г., золотник — около 4 г.

[6] Термин происходит от английского слова, означающего: искусство торговать. Отсюда — реклама, скидки, расположение товаров на прилавках… Цель всего этого — продать товар.

[7] 1 Кор. 8:1.

[8] Перифраз двух татарских пословиц. Ниже также цитируется несколько пословиц.

[9] Автомобиль этой модели перестали выпускать еще в 1970 г…

[10] Татарская тюбетейка с плоским верхом.

[11] «Хеннесси» — изысканный и дорогой французский коньяк. Армуды — восточные стаканчики для чая грушевидной формы.

[12] Название образовано от двух имен: Наиль («добивающийся желаемого») и Айда ((Аида) — «прибыль»).

[13] Крылатое выражение из басни Эзопа, означающее того, кто ловко пользуется плодами противоборства двух соперников.

[14] Т.е. вора, грабящего церкви (жарг.).

[15] Мелочь, гроши — жарг.

[16] Шапка — жарг.

[17] Условно-досрочное освобождение.

 

Комментарии

Инна Сапега

Очень сложная тема. Потому что затрагивает другую веру, другую культуру и другую систему координат. Но в то же время - грех везьде грех. И он сквозит через весь текст, и появляется налицо. Даже в "чуде". Эх, как любим мы посмаковать подобные "чудеса" порой.

Откуда Вы столько знаете, матушка? Вы - краевед, историк, психолог, врач и писатель в одном лице! hi

Кстати, я теперь и Фархада вспомнила. Да.

С праздником. Завтра еще и Семь спящих отроков празднуются!

Я столько и не знаю. Но есть у меня друг, фактически - соавтор: опытный и сведущий краевед, знаток реалий, каких мало. Многие мои рассказы обязаны своим существованием ему. Увы, сам он (дай Бог, если - пока) не пишет, тем паче, что дело это малопродуктивное и трудное. Собственно, ему принадлежит многое, вплоть до целых текстовых фрагментов. В этом тексте это, например, диалоги Жоха и Фархада. Я записываю-увязываю-делаю все более романным-разрабатываю мораль и психологию. В январе выйдет очередная моя книжка - с посвящением ему. Впрочем, ему посвящен и ряд рассказов, а в трех он действует, как персонаж (впервые - в "Тайне Владыки Петра"). Он, кстати, придумал Жоха и Евфимия. Другое дело, что я малость романтизировала обоих.

Это, кстати, предмет наших с ним всегдашних споров. Меня тянет в рОман. Его - в реализм. У обоих направлений, естественно, есть свои крайности.

Мечеть в Архангельске и впрямь была (есть в интернете фотографии - взгляните!). И сгорела весной сего года. Но почему - неизвестно. Вроде, подожгли. Здесь - сказочная версия поджога.

Фархад впервые появился в "Легенде о любви", но за четыре года изрядно исподлился... А был вполне милый человек... Вот до чего доводит "искание своего"!

Нина Сергеевна (квази-я) последний раз появлялась в прошлом году. Сейчас ее сменил Евфимий (тоже квази-я), впервые появившийся в истории об отсидке Жоха ("А виноват интернет...")

Да, спасибо за поздравление! И Вас - и с Казанской, и с отроками Эфесскими. И с грядущей памятью Дмитрия Солунского. Для меня "день седьмого ноября" был: днем - обязательная демонстрация. А вечером - бегство в храм, на утреню...в темноте, при свечках-лампадках, заправленных машинным маслом (в ту пору вазелиновое было дефицитом и продавалось в аптеках по рецептам). Память, милая, как новогодняя елка...

Но восхищаюсь Вашими рассказами. Какой в них свет! Пусть светит и дальше, чуждый тьме!welcome

Инна Сапега

Вчера весь день думала о Вас, Матушка. О Том, что Вы после демострации, вечером бегали на службу. Аж дух захватывает. Как переплелись времена.

У меня уже такого не было. 7 ноября помню по красной дате, по снегу, по школьным каникулам или выходным. А когда в моей жизни появился св Димитрий, 7 ноября уже не было.

С праздниками Вас!

Я прожила счастливо, уважаемая Инна. И, если бы начинать жизнь заново - выбрала бы, наверное, свою жизнь. Была очень своеобразная церковная романтика (как-никак, я пришла в Церковь из атеистов, и первыми книгами о Православной вере были у меня  "Из жизни слов" Вартаньяна и книги протоиерея-ренегата А.А. Осипова) - так сказать, борьба за идею.Конечно, дров наломано было немало...и то, что мои родные не уверовали - в этом есть и моя вина. Да, и вот это раздвоение между вынужденными походами на демонстрации и бегством украдкой на службы. Не скажу, что в храме меня встречали рай и ангелы во плоти...и для меня возможно веровать и не признавать жизни без веры...и...сегодня, например, я ходила в театр Образцова на памятную с детства "Божественную комедию" Исидора Штока. Казалось бы, парадоксы и противоречия - но во все они мирно и гармонично уживаются.

Вам досталась другая жизнь и другой опыт. Та же Аляска. Плюс - Вы - художник, а это - люди особые.

Однако, вот ведь чудо-то! - Бог призывает и приемлет, и ДЕЛАЕТ ЕДИНЫМИ всех нас, разных...

А службы на Вмч. Димитрия я помню...не забыть. Утреня в нашем, тогда еще темном, Соломбальском храме...

Вечная память, счастливое время!

С Праздниками! Господь Сил да будет с нами!newyear

Инна Сапега

Я верю Вам, Матушка!

Верю, что жизнь Ваша счастливая, и что другой Вы бы и не выбрали.

Я не застала того романтизма, о котором Вы пишите. Потому у меня захватывает дух, это время, в моем понимании, дейстивтельно, было временем истинных исканий, отважных душ и живой веры. Возможно, именно потому что Вы жили в то время, тайком убегали на службы, Вам так хорошо удается писать рассказы и повести о новомученниках. Мне очень и очень нравится Ваш "Владыка Петр", "Яблоки Амвросия", Ваша Евгения (хотя она из древних веков, но ведь время-то похожее!).

Я очень люблю Вас читать, потому что видно, что Вы неравнодушный автор, а автор болеющий.

Простите меня, я иногда пишу что-то, а потом думаю, что же я написала, ведь не для всех это верно, ведь у каждого своя правда, потому что опыт свой. Истина - одна, да, а вот правда - у каждого может быть своя. А я пишу о себе, а других невольно касаюсь, возможно больно делаю. Что-то рассуждаю, хотя какой у меня опыт в жизни? Что я вообще знаю. Ничего. Вот такая глупая!

Очень Вас люблю. И сейчас за завтраком кушала конфеты Ваши. Да. Спасибо за Вашу щедрость, душевную!

Инна

Благодарствую, уважаемая Инна! Но...Вашему духовному опыту тоже стоит позавидовать. Бог ведь каждому дает свой опыт - и слава Его мудрости - самый нужный и лучший! И, думается мне, Ваши тексты (а-а, теперь еще и переводы!) потому так интересны и трогательны, что в них проявляется Ваш духовный (внутренний) мир. Тем и интересно...помните историю Микеланджело, который изваял своего "Давида" из плиты мрамора, которую сочли испорченной? Да-да, камень, отвергнутый строителями, стал краеугольным... И боль читателю, бывает, нужно причинить. Потому что есть боль - к смерти, есть - к исцелению (чай, больные зубы мы все удаляли...бр-р-р).

Знаете, что роднит нас с Вами, несмотря на пресловутую разницу духовного опыта? Мы пришли к одному. Точнее, к Одному (Он нас призвал и привел). И еще. Это осознается не сразу. Нам дано счастье писать о том, что мы на самом деле думаем, во что верим, и что почитаем ценностью. Нам дана свобода. Пока дана. И нам дано счастье пользоваться ею и писать - правду. Немногие, почитаемые писателями и именующие себя таковыми, могут похвалиться свободой.

А темы...скоро вывешу очень страшный рассказ. После чего, наверное, возьмусь за полужитие-полуфэнтэзи. Тема, как ни странно, ненароком подсказана...Вами же!

Вот ведь как бывает!welcome

Я прожила счастливо, уважаемая Инна. И, если бы начинать жизнь заново - выбрала бы, наверное, свою жизнь. Была очень своеобразная церковная романтика (как-никак, я пришла в Церковь из атеистов, и первыми книгами о Православной вере были у меня  "Из жизни слов" Вартаньяна и книги протоиерея-ренегата А.А. Осипова) - так сказать, борьба за идею.Конечно, дров наломано было немало...и то, что мои родные не уверовали - в этом есть и моя вина. Да, и вот это раздвоение между вынужденными походами на демонстрации и бегством украдкой на службы. Не скажу, что в храме меня встречали рай и ангелы во плоти...и для меня возможно веровать и не признавать жизни без веры...и...сегодня, например, я ходила в театр Образцова на памятную с детства "Божественную комедию" Исидора Штока. Казалось бы, парадоксы и противоречия - но во все они мирно и гармонично уживаются.

Вам досталась другая жизнь и другой опыт. Та же Аляска. Плюс - Вы - художник, а это - люди особые.

Однако, вот ведь чудо-то! - Бог призывает и приемлет, и ДЕЛАЕТ ЕДИНЫМИ всех нас, разных...

А службы на Вмч. Димитрия я помню...не забыть. Утреня в нашем, тогда еще темном, Соломбальском храме...

Вечная память, счастливое время!

С Праздниками! Господь Сил да будет с нами!newyear

Марина Алёшина

Дорогая матушка!
С интересом следила за персонажами.
Но (позволите, положу ложечку дегтя?) к середине повествования мне, как читателю, стало грустно оттого, что все персонажи, в общем-то, подлецы.
Захотелось луча света в этом темном царстве...

Это читательское впечатление - к середине рассказа становится тяжело читать. Затем привыкаешь к этой мысли и дальше идет как по маслу.

Простите, коли не то сказала!

Вы, уважаемая Марина, подметили очень верно, и сказали правду и правильно. И.Р. эту тенденцию тоже заметила, сказав, что из моих текстов исчезает надежда(то, что у Толкиена именуется "эстэль": надежда-паче-чаяния). Да, тьма сгущается...и света не видать. Точнее, Свет - вверху, в выси небесной. И потому все мирские мудрецы, ищущие выгоды, оказались посрамлены.

Кстати, концепция-то эта у меня не новая, насчет подлости, как сути - просто я в нее, увы, скатываюсь... И знаю, и чувствую это.

В отличие от Инны, у которой свет сияет даже посреди темного царства.

А пьесу получила, начала читать, и смеюсь, почти как вчера в театре Образцова, на "Необыкновенном концерте"...welcome

Сергей Марнов

Если бы Жох был лыс, то носил бы кепку. Если бы он носил кепку, то его фамилия начиналась бы на Л. Если бы его фамилия начиналась на  Л, то женат он был бы на Б. И уж тогда мечеть горела бы регулярно! Построили - подожгли, построили - подожгли, построили - подожгли... но несчастный Жох, я так понимаю, не лыс, потому и кепку не носит, и фамилия его не на Л, и женат он вовсе не на Б. Что можно сказать? Не подфартило!

Одна моя знакомая художница рисовала Жоха (есть книжка, куда включены 2 первых рассказа про него). Насколько понимаю, Жох не лыс. Главное его свойство: неприметность. То есть, внешность ничем не выдающаяся. Не красавец а-ля Дориан Грэй, не урод, на манер Квазимодо, а так, просто человек. Лет ему, кажется, около сорока. Очки не носит, бороду и усы бреет. Семьи не имеет. Романов и прочей беллетристики не читает, и потому не знает, что стал героем целого цикла рассказов. А старый пройдоха-журналюга Евфимий ему это не говорит, поскольку, будучи пр-р-равославным (хотя и некрещеным!), таких рассказов не читает.

Но, помните из "Клуба капитанов", когда является князь Черногорский из "Тартарена"? Кто-то из пиратов (Негоро или Аткинс) спрашивает: на кой на князь? Он же не пират? Другой (Аткинс или Негоро) ответствует: -Успокойся, он свой малый...сухопутный пират! Есть жохи и покрупней...и выше...