Осень в Москве. Середина октября. У нас в Ростове ещё солнышко светит, тепло. А в Москве уже настоящая осень. Дождь то моросит, то опять выглянет солнышко и веселее на душе, хотя и погожий день сейчас меня не радует. Спустившись в метро, я решила съездить на Чистопрудный бульвар, в недавно открытый кафетерий. В прошлый свой приезд я покупала там молотый кофе. Очень даже приличный. Заодно пройдусь по осенней кленовой аллее, хотя бы почувствую, что в Москве нахожусь. Купив кофе, прогулявшись по бульвару до пруда, посидев на лавочке напротив «Современника», я присела на каменную скамейку около памятника Грибоедову.
— Сестричка, дай, сколько не жалко! — прервал мои грустные размышления чей-то голос. Подняв голову, я увидела женщину неопределенного возраста. Лицо её ещё не до конца было обезображено «стилем жизни». Одета она была, видно, из «сэконд хэнда», но опрятно. Белые чистые кроссовки. Видно, что-то прочитав в моих глазах, незнакомка сказала:
— Не дашь — не обижусь! Нет, так нет! Просто так пивка хочется, а денег не хватает.
— Я тебе больше дам, ты только не пей, поешь лучше, — ответила я, вытаскивая из кошелька бумажную купюру.
— А вот это тебя не касается, — агрессивно ответила женщина. Но бумажку взяла.
— Спасибо, сестра, даёшь больше, отказываться не буду, но пить мне или не пить, тебя не касается!
Я уже не рада была, что вообще вступила с ней в диалог. Видно, свою боль или дурость она не совсем ещё залила выпивкой. Не успела деградировать полностью. Женщина отошла от меня, потом тут же вернулась:
— Ты мне дала как?
— Не поняла?
— Нет, ты мне от себя дала?
-То есть?
— Как тебя зовут? — спросила она меня.
— Вероника.
— Что, Вера что ли?
— Ну да.
— Не врёшь? — удивилась она.
— С чего я тебе врать должна?
— Да нет, имя сейчас редкое, да ладно. Слушай, Верунь, ты мне как дала, ну, от себя? — От себя. Кстати, тебя как зовут?
— Светка!
— Наверное, ты спрашиваешь, от души ли я дала?
— Да знаю, что не от души.
— Ошибаешься, от души, но без удовольствия. Жалею, что потратишь на выпивку.
— А я тебе сказала, не твоё дело!
На нас уже стали обращать внимание отдыхающие на скамейке люди. Я, честно говоря, испугалась, что буду бита, с такой агрессией Света мне это говорила.
— Ладно, Свет, давай без выяснений. Дала и всё. Иди.
— Нет, ты скажи, от себя?
— Да, от себя.
— Все, спасибо дорогая, сейчас еще стрельну у кого-нибудь, за твоё здоровье выпью! И тут же она подошла к сидящему рядом мужчине преклонного возраста. Не знаю, какой он был национальности, но на русского явно не походил. Полный, скорее толстый, с одышкой мужчина брезгливо посмотрел на Светку.
— Дядечка, будь добреньки, дай сколько можешь!
— Пшла отсюда! — прошипел мужчина.
— Что такое «пшла»? — возмутилась Света, — я вам не нагрубила, не оскорбила вас. Не хотите, не давайте!
— Пшла сказал, отсюда, мразь!
— Чем это я мразь? И почему вы меня оскорбляете? — разозлилась Светка.
— Свет, отойди, не приставай! Ступай себе! — миролюбиво, желая разрядить обстановку, попросила я её.
— Нет, Вер! А чего он: «мразь»! Чем это я мразь-то? Я его что, оскорбила? Чего он моё достоинство задевает?
— Нечего разговаривать тут, пошла отсюда!
— А вот и не уйду! — на удивление спокойно ответила Света, — извините, это ваши чипсы? — она взяла в руки оставленный кем-то полупустой пакет с чипсами. Мужчина брезгливо отодвинулся от него.
— Понятно! Не ваш! Вер, это не твой? Можно взять? У нас демократия. Где хочу там и сижу. Ля-ля, — стала напевать Светлана в то же время нарочито громко хрустя чипсами.
— Чего это я мразь, я такой же человек. Да, не повезло в жизни. Не ваше дело! Хочу — сижу, хочу — пою, хочу вот — чипсы ем!
Встать и уйти было неловко. Но слышать этот треск чипсов! Мне, с детства не переносящей ни малейшего звука за столом, было невыносимо.
— Света, зачем ты раздражаешь мужчину, не надо!
Ладно, я пойду! — она положила, наконец, ненавистный мне пакет на скамейку.
— А вы, дядечка, не правы! Нельзя так с людьми! Не принимаете — и не надо, но не унижайте. Мы и «сами с усами».
Мужчина повернулся в сторону уходящей Светы и, обращаясь ко мне, с вызовом произнес с акцентом:
— Это вы во всём виноваты! Добренькие! Зачем вы им даёте? Бездомную собаку если кормить — и то обнаглеет. Такие сами себе должны пропитание искать! Они хуже собак! А вы, сердобольные, балуете!
Его грозная тирада, наверное, не прекратилась бы, если бы я ему тихо не возразила:
— Вероятно, вы правы. Но, возможно и нет.
Он зло посмотрел на меня и махнул рукой, что-то пробормотав на своём языке. Я медленно пошла к метро, а за спиной остался мой любимый Чистопрудный бульвар со своей бурной жизнью. С памятником Грибоедову, с каменными скамейками и с людьми. Разными людьми.
С ужасом и страхом я каждый раз вхожу в метро! При входе наткнулась на двух милиционеров, которые никого не стесняясь, били своими резиновыми палками какого-то немыслимо грязного старого с непонятной бородой человека. Он, сидя на мокром полу, защищал от ударов голову своими скрюченными со страшно длинными ногтями руками. Я не могу смотреть в глаза, полные беспомощности и непонимания. Затравленный взгляд у многих таких же, скорее всего по своей воле и прихоти, людей, заполонивших улицы и вокзалы Москвы. Жестокость, непонимание и безразличие вокруг.
— И я такая же! Я как многие из этих пробегающих мимо людей, прячу глаза, отвожу взор, прохожу, пробегаю мимо этих уродов в милицейской форме, мимо беспомощных стариков, мимо одиноких малышей с протянутой рукой. Я одна из них, потому, что ничего не могу, не знаю как, а может, подсознательно не желаю что-то сделать для этих потерянных людей, — размышляла я, стоя в вагоне метро.
Час пик. Толчея страшная. Люди спешат, торопятся, бегут, влезают в вагон, раздвигая руками закрывающиеся двери. Хотят, наверное, быстрее попасть домой в свой пусть маленький, но закрытый от всех мирок. Где чисто, тихо и спокойно. Где всё принадлежит тебе. Пусть не острова в океане, не вилла в Монако, а старенькое, но удобное кресло. На него почти никогда не садятся дети — это папино кресло. Где жена, услужливо кладёт газету рядом с тарелкой вкусного борща, где можно полулёжа на своём любимом диване, и накрыв лицо всё той же своей газетой, в полудрёме слушать последние и такие криминальные новости, происходящие в разрушающейся и вечно кем-то обворованной, но своей стране.
— Подайте тётенька на пропитание! — из тяжёлых раздумий меня вывел тоненький голосок белобрысого мальчугана.
Он стоял с протянутой грязной рукой и жалобно моргал своими длиннющими ресницами. К нему пробирался такой же мальчик с кепкой для подаяний в руках. Казалось, что они братья. Я почувствовала, что мои нервы на пределе. Сдерживая слёзы, глотая ком, который подкатил к горлу не давая вздохнуть, я положила в грязную кепку деньги. Двери открылись. Толпа вынесла меня вместе с ними на остановке. Ребята, прошмыгнув между торопящимися людьми, заскочили в следующий вагон состава. Глаза белобрысого славного мальчугана так и остались в моей памяти.
Поднявшись по лестнице для перехода с кольцевой линии на радиальную и уже еле передвигаясь по длинному переходу, соединяющему две станции я услышала звуки скрипки. Скрипач выводил берущие за душу звуки знаменитой мелодии из «Порги и Бесс» Гершвина. Не смотря на толчею и беготню вокруг, человек моих лет, стоял и выводил эту сладостную мелодию. Люди подходили и кто с удивлением, кто с восхищением, а кто с усталым взглядом останавливался и слушал. Видно было, что грустно всем, что сейчас каждый думает о своём. Что-то вспоминает. Вокруг музыканта образовалось кольцо слушающих его людей. Я невольно остановилась поодаль, достала носовой платок, так как из глаз произвольно полились потоки слёз. Перед глазами всплыли счастливые давние года. Мы с Лёлькой сидим, обнявшись на диване, а Алька рассказывает нам о Гершвине, о его опере «Порге и Бесс», объясняя, что Бес — мы не правильно говорим, надо произносить Бэсс, так как это имя девушки и наигрывал на фоно эту мелодию. Ещё немного и я разрыдалась бы в голос. Но тут, музыкант, видно увидев всеобщую тоску, ударил смычком по струнам и заиграл «Венгерский чардаш». Люди стали приходить в себя, на лицах появились улыбки и, кидая в футляр скрипки мятые купюры, все стали расходиться по своим делам.
Положив с благодарностью свою купюру в старенький футляр, я услышала подбадривающий голос музыканта:
— Не плачь, сестрёнка, всё будет хорошо! У тебя всё получится, — он с жалостью и нежностью посмотрел на меня.
Спасибо хороший человек. Иногда слово поддержки от незнакомых людей, которые не могут быть в курсе твоих событий, но каким-то чутьём угадывают твоё нынешнее состояние души, становится словом не только моральной поддержки, но прозорливым напутствием. А это многого стоит.
