На мосту самоубийц

Это была обычная городская река, закованная в бетон, отравленная городскими нечистотами и мутная от тюремного заключения в мегаполисе. Но было одно особое место, у самого истока, куда ещё не проникали ни грязь, ни муть, ни серость, ни тлен человеческих поступков. Известный архитектор выстроил над рекой диковинный мост, готовый раскрыть объятия молодым влюблённым и начинающим великим поэтам. А власти города наложили запрет на любое строительство в этом районе, дабы не оскорблять величия природы и в будущем выстроить здесь или посёлок для элиты, или какой-нибудь мини-парк, привлекающий и местных жителей, и туристов, и деньги в казну города. Однако в один далеко не прекрасный день репутация этого романтического места была безнадёжно испорчена. С новенького моста в прозрачную воду бросился никому не известный человек. Спасти его не удалось, тело обнаружено не было, и чёрные слухи и сплетни зловещим облаком накрыли и мост, и реку, и берега. Ни один влюблённый не сможет шептать прекрасной девушке на ушко о свадебном путешествии, если оба будут знать, что где-то внизу, возможно, плавает утопленник.

И вот в один колдовской лунный вечер у реки, не сговариваясь, сошлись трое. Они не были знакомы, но мгновенно уловили на лицах друг друга какую-то особую печать. Каждый втайне надеялся, что непрошенные соседи не выдержат и уберутся с вожделенного моста, но никто не уходил. Луна в драпировке лохматых туч казалась жёлтым совиным глазом, пристально наблюдавшим за странной компанией и делавшим свои выводы.

Повинуясь внезапному порыву, первый из незнакомцев обратился к непрошенным сотоварищам, причём его глухой голос ломался и срывался, как у подростка:

— Надеюсь, никого не смутит, если я прыгну в воду?

— Ну а Вас-то что подвигло на самоубийство? — отозвался приятным баритоном самый высокий.

— Ишь ты, — хмыкнул третий, — и вы все туда же. В кино бы увидел — ни в жисть не поверил.

Первый из говоривших был невысоким худеньким субъектом с бледным лицом и кругами под запавшими глазами. Под ними залегли мазки кисти художника, известного под псевдонимом Смерть.

— Эти мясники дали мне полгода. Максимум, — просипел поблёкший.

— Братки? — сочувственно и удивлённо осведомился второй.

— Нет, люди в белых халатах. И… какая это будет жизнь: боль и участь отщепенца, от которого все шарахаются. У меня СПИД.

Бритоголовый машинально отшатнулся, но потом, вспомнив, с какой целью он сам стоит на мосту в лунную ночь, придвинулся обратно.

— А меня вот свои же приговорили, — печально проговорил он, — конец будет, типа того, быстрым, но бесславным и болезненным. И главное: у меня нет времени ни на алиби, ни на бегство, ни на юридические прыжки и уловки.

И он грязно выругался. От этой фразы, ставшей уже привычной, мрак сгустился ещё больше. Дорогой пиджак, так старательно пригнанный по фигуре, обвис и казался поношенным и грязным. Мощный торс на глазах оплывал, а его хозяин неимоверно быстро старел и горбился.

— Нет, лучше я сам. Здесь, мне верный человек шепнул, особое место. Вода, вроде, спокойная, а где-то посередине… как в Бермудском треугольнике: секунда — и нет человека. Ну а ты, тоже решил эту канитель прекратить? — спросил он у третьего собеседника.

— Это неважно, — отрезал тот, но, увидев изумление на лицах сотоварищей, махнул рукой:

— Просто уже устал от бессмысленности. Я военный. Строил-строил свою жизнь, а что толку? Родине классные спецы не нужны, жена, оказывается, пока я интернациональный долг выполнял, на мои же денежки в моей же квартире свила себе гнездо с другим соловьём. По ночам война снится, а из-за ранения со мной никто контракт не заключит. Я либо пойду черепа проламывать, либо свою голову сверну.

Все трое молчали, уставившись в манящие воды реки, а кто-то неведомый, казалось, шептал им: «Ну же, скорее, несколько секунд — и все твои печали «под тёмною водой»! И всё закончится. Не будет ни боли, ни страха, ни терзаний. Вода сомкнётся — и больше ничего не будет!»

— Да врёт он, старый лжец, — раздался негромкий старческий голос, — ничего у вас, детушки, не закончится. Только начнётся. И так, что ни в какой сказке не скажешь, ни в каком вашем ужастике не покажешь.

Как незнакомый старичок возник среди трёх самоубийц, непонятно: то ли подошёл тихонечко, то ли из воздуха внезапно материализовался. Но отчаявшиеся люди почему-то не удивились ни его появлению, ни умению читать мысли, словно так и должно было быть, словно лимит странных и загадочных совпадений ещё не исчерпался и неизвестно, когда ему придёт конец.

Лицо у старичка было какое-то светлое, чистое, глаза ясные, а в голосе ощущались и властность, и мудрость, и сила, и знание.

Всем троим почему-то захотелось сделать для старичка что-то хорошее. Словно было очень важно, запомнит ли их этот древний старец, будто не было ничего важнее и необходимее.

Не сговариваясь, бритоголовый вынул из кармана бумажник, подумал-подумал — и отдал весь, не скупясь напоследок и даже почему-то нисколько не красуясь.

Бледный снял с пальца перстень, а бывший военный сдёрнул с плеч добротный плащ — уже начинало холодать.

С трепетом ожидая, что старичок откажется от подаяния, они облегчённо вздохнули, когда тот с поклоном принял все дары и сложил их в ветхую свою котомку. Окинув всех троих пристальным взглядом, он одёрнул свою тёмну одежонку («Ряса, кажется, называется», — тоскливо подумал военный), а старческий голос произнёс поистине загадочную фразу:

— Ну, вы, я вижу, твёрдо надумали. А передумаете — позовёте. Милостынька — она горы двигает. Да и день Ангела у вас. Помолюсь о душах заблудших.

— Вот-вот, помолись, батя, — выдохнул бритый.

— Помолюсь, чадо, пока можно, — смиренно ответствовал старец и, не отвечая на немой вопрос, застывший в глазах трёх самоубийц, произнёс: Хотите окунуться в небытие? Я вам помогу.

В следующий миг с моста, оттолкнувшись от перил, летели три тёмных силуэта. Ещё через миг вода, до поры до времени нежно и мирно поблёскивавшая в лучах красавицы-луны, вдруг с неистовой силой ринулась в их лёгкие, вытесняя последние остатки воздуха и отвоёвывая себе всё большую и большую территорию. Словно река вся напиталась злой энергией человеческой воли и в один миг из живой превратилась в мёртвую. А ещё через несколько мгновений все трое открыла глаза. И увидели, что находятся на самом дне, и ужаснулись содеянному, и поплыли наверх. Но когда один из них оглянулся, то издал крик, который привлёк остальных. Среди камней и водорослей лежали три утопленника. То, что осталось от бритоголового Серого, болезненного Сержа и по-военному подтянутого Серёги. И смотреть на эти жалкие останки было страшно.

В тот же миг все трое в безумной панике ринулись вверх. И пулей выскочили на берег недалеко от места, где хотели свести счёты с неудавшейся жизнью... а свели сами с собой.

Выбравшись из воды, они с удивлением осознали, что живы. Думают — даже яснее, чем обычно, видят — и значительно зорче прежнего, слышат — причём более отчётливо, чем в прошлом.

Но не успело чувство облегчения и неимоверной радости согреть их надежду, как её спугнули смрад, дикий визг, вой и, наконец, появление каких-то мерзких тварей. Часть из них бросилась на несчастных и схватила их, а один, самый омерзительный и неимоверно огромный, ходил вдоль образовавшегося строя, потирая руки. При ближайшем рассмотрении руки превратились в лапы с длинными когтями, а несчастные пленники поняли, что перед ними тот, в чьё существование они доселе не верили.

— Ну, что, шеф, этих на мытарства тащить или сразу к нам? — прохрипела вертлявая козявка, шнырявшая у нижних лап главного.

— Сразу. Эти сами себе приговор подписали. Обжалованию не подлежит. Тю-тю.

— Это замечательно! — юлил мелкий. — А то, сами знаете, какие накладки случаются. Недавно один (людишки таких называют теперь «новыми русскими») никогда не каявшийся мытарь избег справедливого возмездия! В недобрую для нас минуту он отдал набитый купюрами бумажник. И кому?! Горячо ненавидимому нами попу Амвросию.

— И ведь никто не принял во внимание, что был тот банкир в лёгком подпитии, а это значит, что трезвым он мог поступить и по-другому! — вставил реплику красноносый уродец, от которого несло нестерпимым перегаром. — Не для того я лично ему водки подливал! Жаль, не смог совсем напоить.

Главный нервно ходил взад-вперёд и напоминал Серому надзирателя, Серёге — главу банды, а Сержу — почему-то… фашиста времён Великой Отечественной. Но все трое понимали, что они себя обманывают: перед ними расхаживал самый настоящий бес. А это значило только одно: они всё же умерли, утонули, и сейчас их души трепещут в руках мучителей. «Бабушкины сказки» вмиг стали страшной и неотвратимой реальностью.

А бесы тем временем продолжали:

— А этот Амвросий… бумажник принял и, что бы вы думали, разделил всё отданное на три части. И вложил… в приют да в богадельню. А, что он для алтаря на оставшуюся треть купил, я и говорить не рискну. Ну… и в вечное поминовение включил, и со всеми своими подопечными о нём молился. А через неделю «нового русского» «новые кавказские» убили. И нам из-за этого кошеля вволю теперь над ним поиздеваться нельзя! А ко всем прочим несчастьям, поп тот узнал о катастрофе и теперь непременно станет этого мафиози отмаливать! И, что самое гадкое, один без корысти отдал, а другой без неё, родимой, теперь Небеса тревожить будет. Потому заключаю, что, от покойника, как понятно, никакой мзды не получишь!

При рассказе о «кошельке» в душе бритоголового ожила и затрепетала надежда. Словно лёгкая ласточка, принесла она весточку из другого мира, мира настоящей и непреходящей Весны.