Мы — ангелы 2

Глава 2. ВЛАДИСЛАВ

После тройных похорон Владиславу казалось, будто он попал в безвоздушное пространство. Тот воздух, которым он привык дышать, просто перестал существовать. Внешняя жизнь кипела, у него редко выдавались свободные минутки, но он всё реальнее осознавал тщету происходящего. Внутри зияла пустота. У нее не было зримого воплощения, у нее не было имени, у нее вообще ничего не было, но Владислав явственно ощущал, как она воцаряется в нем, выдавливая равнодушными щупальцами душевные силы и желание жить.

Профессиональный навык и умение в любой ситуации держать себя уверенно и спокойно выручили Владислава в самый тяжелый момент. Но потом, когда жизнь взяла свое и более-менее вошла в накатанное русло, настала очередь душевных мук. Может показаться странным, но тяготили его вовсе не бессонные одинокие ночи. Пыткой стало находиться среди людей. И чем кучнее они собирались вокруг него, тем шире отверзала свой леденящий зев пустота внутри. Владислав чувствовал, что сейчас он противостоит некоей силе, стремящейся во что бы то ни стало поработить его волю к жизни. Одновременно он отчетливо осознавал, что ставшая не только необходимостью, но и его личной потребностью забота о Сереге и Лике каким-то непостижимым образом противостоит этому внутреннему зиянию. И Владислав отдавал всего себя этой заботе.

Сережа рассказывал ему, как выросла после трагедии стена отчуждения вокруг Лики. Возле нее умолкали шутки и стихал смех одноклассниц. Ее очень боялись ранить словом, и подруги всё реже звонили ей, а потом телефон и вовсе замолчал. Лика с головой ушла в учебу и словно не замечала своей изоляции. А спустя год после рокового ДТП, Сергей и Лика поступили в университет. И для них настала совсем другая жизнь: лекции, семинары, студенческие будни и праздники, и Владислав с радостью отметил, что Лика повеселела, и на ее чудесном личике вновь засияла очаровательная улыбка. Вот и Одри вернулась, сказал он как-то сам себе.

У Владислава появилась мечта. Не просто мечта, а навязчивая идея. Он решил поженить детей. Ему очень хотелось обрести внуков. Первым, разумеется, будет мальчик. Он уже дал ему имя — Николай — в честь погибшего друга, Ликиного отца. Потом надо будет родить девчонок, непременно двух, дадим им «их» имена. И тогда, связав себя кровными узами через внуков, мы вернем жизнь всем троим, у кого по моей вине она была отобрана, рассуждал Владислав. В случившемся он обвинял только себя. Если бы тогда он не пожалел себя и сам сел за руль — подумать только! — все были бы живы. В этом он не сомневался. Владислав готов был хоть сейчас дать благословение на брак, хотя разумнее было бы повременить и дождаться окончания детьми университета. Он видел, что Лика с Серегой много времени проводят вместе, несмотря на то, что учатся на разных факультетах, и вопрос представлялся ему фактически решенным. Но он не учитывал одного — разделив одну трагедию на двоих, дети стали братом и сестрой. И даже думать не могли о романтических чувствах в отношении друг друга. 

Однажды Владислав увидел Лику в обществе нескладного долговязого юноши. Они брели по вечерней улице, мило болтали, совсем по-детски сцепившись мизинцами. Веточка белой сирени, выглядывавшая из Ликиной сумочки, покачивала макушкой. Сердце Владислава Виленовича упало: судьба уготовила ему очередной удар.

— Ну почему, почему, дядя Славочка, ты так против нашего брака? — заливалась слезами Лика. — И не называй его очкариком, у Пети имя есть.

— Лика, девочка моя, опомнись, — взывал к Ликиному разуму Владислав. — Какой из него муж?! Дитё, чисто дитё. Тебе мужчина нужен, а не это недоразумение.

— Не смей так говорить о моем будущем муже! Он не недоразумение, просто он весь в науке. Знаешь, какой он умный?

— Какой? Красивой девке мозги запудрил, вот и весь ум. Лика, ты что, не видишь, он не приспособлен к жизни! Ты совсем для другого создана: мужчина тебя на руках носить должен. Да ни одной пылинке не дозволять даже близко от тебя пролететь. А этого блаженного только тронь — развалится. Защитничек.

— Не развалится, — вдруг перестала плакать Лика. — Пусть только кто попробует его обидеть.

— Во-во. Твой облик уже сейчас начинает обретать милые мужские черты. Поздравляю.

После минутной тишины Лика сказала тихо и твердо:

— Значит так, дядя Слава. Я люблю Петю. И выйду за него замуж. Свадьбы не будет. Мы просто распишемся в ЗАГСе.

— Багамы… о, или нет — Мальдивы?

— Свадебного путешествия тоже не будет, — ровно, будто не замечая ёрничания Владислава, ответила Лика. — Сразу после свадьбы у Пети … у нас запланирована защита диссертации. Всё.

После того, как Лика закрыла за собой дверь, Владислав достал из бара покрытую многолетней пылью бутылку коньяка, откупорил ее дрожащими нервными руками и, вспомнив разудалую студенческую молодость, напился вусмерть, не прибегая к помощи стакана. Прежней Лики больше не существовало. Мечты тоже.

Ранним утром вернувшийся из клуба Серега с удивлением обнаружил валявшуюся у кресла в гостиной пустую коньячную бутылку с темным пятном на паркете у самого ее горлышка.

* * *

Какие небесно-синие глаза… и эти лучики морщинок, из-за них кажется, будто у бабушки не глаза, а звезды. Нет, не те безразличные светляки в ночном небе, а теплые, полуденные звездочки. Скажете, таких не бывает? Бывает. Бабушка… Как хорошо, что ты пришла. Сколько же мы не виделись? Лет сорок, наверное… Больше? Ты молчишь. Почему я опять стал маленьким? Согрей меня, бабушка, пожалуйста. Как тогда, давным-давно… помнишь? Помнишь. Ба, как тепло с тобой. Не уходи только, постой еще чуть-чуть над моей кроваткой… или… возьми с собой, а? Почему нет? Ба? Не уходи… Откуда этот холод? Боже, зачем так больно…

— Слава Богу! Вернулся. Ну и напугали же вы нас, Владислав Виленович.

Второй за три года сердечный приступ случился прямо в институте, во время лекции. Хорошо, студенты не растерялись, успели у Владислава Виленовича телефон его врача выспросить. Некоторые за любимым преподом даже в больницу поехали, правда, дальше порога их не пустили и разговаривать не стали. 

Ночь перед приступом была бессонной: вечером позвонил школьный приятель, доктор, к которому Владислав направил Лику с двухлетним Колей. Доктор назвал предположительный диагноз, от которого у Владислава волосы зашевелились на голове, и предупредил Владислава, что лекарства от таких отклонений нет, и посоветовал не питать иллюзий в отношении выздоровления мальчика. А маме… маме этого знать не надо пока, для нее сейчас позитивный настрой важен. Пусть регулярно появляется, будем наблюдать малыша, поддержим, насколько возможно, медикаментозно и подберем хороших специалистов для развивающих занятий. А вообще, мальчик еще слишком мал, чтобы делать окончательные выводы о диагнозе.

— Неужели ничем нельзя помочь, как же так? — недоумевал Владислав.

— Ну, знаешь, человеческий мозг еще недостаточно изучен. Изменения происходят на молекулярном уровне. Не подобрались пока к таким тонким материям. Но в моей практике улучшения состояния встречались, некоторые мои пациенты даже высшее образование получили. Будем надеяться на лучшее.

После телефонного разговора Владислав внезапно ощутил прилив бессильной ярости: очкарик виноват, всё из-за него. Ах, Лика, Лика, что же ты наделала.

Всю ночь в готовое разорваться сердце Владислава стучалась народная мудрость об осинке, от которой не родятся апельсинки.

За пятнадцать минут до звонка будильника ему все-таки удалось заснуть. Владиславу привиделся кошмар из детства: спиральный спуск внутри огромного деревянного цилиндра — такой был в Детском городке, куда его дошкольником водила бабушка. Зимой спиральную дорожку заливали водой, и он превращался в ледяную горку, летом же дети устраивали там веселую беготню. В этом сооружении не было окон, непонятно откуда просачивался тусклый свет. Примерно на середине спуска ветхий настил был проломан, и зазевавшийся бегун рисковал провалиться. Видимо, взрослые ничего не знали об этой особенности строения, иначе аттракцион давно бы закрыли. А дети этой тайны не выдавали. Славику очень нравилось испытывать силу воли, и он вновь и вновь поднимался наверх, чтобы, разогнавшись, затормозить в самый последний момент. Остановившись, он осторожно ступал на самый краешек обломанной доски, и, балансируя, заглядывал в бездонную кромешность. Сердце колотилось то ли от бега, то ли от страха, пятилетний Славик сжимал кулачок и грозил кому-то внизу: врешь, я сильный, и я тебя не боюсь. Маленькому Славику не приходило в голову, что под проломанным полом этого витка спирали находится следующий виток, а вовсе не бездонная пропасть, как ему казалось. Он частенько видел во сне эту черную амбразуру, каждый раз тонкая доска под сандаликом с хрустом ломалась, и он проваливался в бездну, из глубины которой доносилось чье-то хрипящее дыхание.

Сон повторился точь-в-точь как в детстве, с той лишь разницей, что хрип стал громче, а жаркое дыхание ближе.

* * *

Спустя несколько дней Владислава перевели в палату. Он заметно лучше себя чувствовал, и к нему уже пускали сына, правда, ненадолго. Стараясь отвлечь отца от невеселых больничных мыслей, Серега передавал ему последние новости, приветы и поклоны от коллег и соседей и между прочим рассказывал о своем участии в новом перспективном проекте, затеянном кафедрой с целью получения гранта на дальнейшие исследования. Успехи сына на научном поприще, конечно, придавали сил Владиславу. А ведь было время, и совсем недавно, когда тусовочная среда чуть не засосала парня в свое болото. Хорошо, Сережка вовремя с очкариком сблизился благодаря Лике. Даром что блаженный, а положительное влияние на моего оболтуса оказал и на путь истинный наставил,- констатировал Владислав. 

В палату заглянула медсестра Мариночка.

— Владислав Виленович, сейчас в наше отделение батюшка придет, молебен будет служить в больничном храме. Хотите, я попрошу его к вам зайти?

— Дела мои настолько плохи? Может, заодно нотариуса позовешь? — улыбнулся Владислав.

Мариночка вскинула тонкие брови:

— Ну что вы говорите, Владислав Виленович, да ну вас. Я просто…

— Ладно-ладно, Мариночка, не обижайся, зови святого отца. Все ж какое-никакое разнообразие в моей унылой жизни.

Против ожидания, священник Владиславу сразу понравился. Лишних вопросов не задавал, не поучал, ни к чему не принуждал, не придавал своему лицу сочувствующее выражение. Заговорили о каких-то будничных вещах. Неожиданно выяснилось, что у них есть общие знакомые в преподавательской среде, и тогда разговор принял характер дружеской беседы, чего Владислав ну никак не ожидал. Между прочим батюшка поинтересовался, крещен ли Владислав Виленович, тогда Владислав рассказал ему о своей синеглазой бабушке, которая тайком от родителей окрестила внука в храме на Лосинке.

В палату постучали и с разрешения пациента вошли две женщины средних лет, певчие.

— Здравствуйте, простите за вторжение. Отец Василий, молебен.

— Да-да, иду. Что ж, Владислав Виленович, очень рад был познакомиться с вами, поправляйтесь. После молебна к вам Ирина зайдет, я передам вам с ней крестик нательный, негоже христианину без креста быть.

Отец Василий тихо помолился и положил ладонь на голову Владислава. Оттого ли, что батюшка помолился о нем, оттого ли, что едва уловимый запах ладана, исходивший от поручей, вернул какие-то смутные детские воспоминания, Владислав почувствовал, как среди вечной мерзлоты, сковавшей его душу, повеяло теплом и надеждой.

Спустя полчаса в дверь опять постучали: Ирина принесла крестик.

— Простите, Ирина, так неловко. Столько из-за меня беспокойства.

— Какое же это беспокойство? Это радость, когда человек крест принимает.

— Как вы сказали, Ирина? Радость, когда крест принимает? Это вы метафорически?

— Можно сказать, и так. И метафорически тоже.

Ирина продела шнурочек в ушко крестика и протянула его Владиславу.

— Нет-нет, вы уж мне помогите, пожалуйста. Такой ответственный момент, я ведь никогда крестик не носил. Волнуюсь даже.

Владислав оторвал голову от подушки, Ирина помогла ему надеть крестик.

От Ирининых рук тоже исходил легкий запах ладана, и Владиславу неожиданно захотелось рассказать этой тихой женщине всю свою жизнь.

— Ирина, могу я вас попросить уделить мне некоторое время?

Ирина ответила внимательным взглядом.

Владислав хорошо умел читать по глазам. Большей частью в женском взгляде он видел банальный бабий интерес. Как же, завидный жених, хоть и в возрасте. Успешен, состоятелен, красив, в конце концов.

Во взгляде Ирины было совершенно иное. Владиславу вдруг показалось, что с ней можно говорить, не произнося слов. Просто отражаться в ее внимательных лучистых глазах и всё. Этого достаточно, чтобы быть понятым до самого донышка.

И Владислав, не дожидаясь ее ответа, начал говорить. Он сам не понимал, как это произошло. Человек крайне осмотрительный, привыкший взвешивать каждое свое слово, никому не позволявший нарушать внутреннее свое пространство, он вдруг раскрылся настежь перед незнакомым человеком. Он говорил и говорил, и чувствовал, как с каждым словом непосильная ноша души становится легче. Ирина всё молчала, но Владислав ощущал ее активное участие в разговоре. Он слышал ее вопросы. Он слышал ее понимание. И он слышал, какой болью отзывается его история в ее сердце. В конце концов он спросил:

— Ирина, как вы это делаете?

— ?

— Вы говорите без слов, а я вас слышу. Кто вы по профессии, если не секрет?

— Врач. Реаниматолог.

— Кто?!

Номер своего телефона Ирина оставить отказалась. Есть причины, по которым этого не стоит делать, сказала она. Если будет серьезная, она подчеркнула — серьезная необходимость обратиться к ней, ее можно будет найти в Покровском храме, она поет на клиросе на ранней Литургии.

— У вас тяжелый крест, Владислав Виленович, — Ирина поднялась со стула, поправила кружевную шаль на плечах, — Очень тяжелый. Лику берегите, помогайте ей. Только…

— Что? Только что? — нетерпеливо переспросил Владислав.

— Делайте это так, чтобы никто не знал об этом. Прежде всего Лика. Не заставляйте ее быть вам обязанной. Будьте просто безымянным ангелом-хранителем.

— Ну какой из меня ангел? Ангелы в небесах, с красивыми крыльями. А я… не очень-то я на ангела похож.

— Ангел Небесный и так хранит ее, а вы будьте его земным посланником, — Ирина впервые за время разговора улыбнулась. — И не сомневайтесь, крылья у вас тоже есть. Только они пока льдом скованны. Скоро оттают.

— Откуда вы знаете, что скоро оттают?

Ирина опять улыбнулась:

— Знаю. О вас теперь молиться будут.

— Молиться? Кто?

— Да вот хотя бы отец Василий. Уже молился о вас — когда молебен служил. До свидания, Владислав Виленович. Храни вас Господь.

— До свидания, Ирина… спасибо вам…

Владислав прикрыл глаза. Что-то произошло очень серьезное и очень доброе. Что?! Крылья оттают. Надо же, как сказала. О вас теперь молиться будут. Кто? Отец Василий. Будут? Значит, кто-то еще? Неужели она? Храни вас Господь, говорит. Владислав улыбнулся. 

Он вдруг почувствовал большую усталость. Ему очень захотелось спать. Перед тем, как окончательно провалиться в сон, Владислав нащупал крестик и сжал его в ладони. И вас храни Господь, Ирина.

* * *

Мариночка готовилась сдать дежурство. В ожидании сменщицы разносила полусонным больным градусники. Совершенно невообразимую картину она застала у Владислава Виленовича: перед распахнутым окном он активно отжимался, упершись руками о край подоконника.

— Владислав Виленович, что же вы делаете, вам нельзя так нагружать сердце, немедленно прекратите, я все доктору расскажу, — испуганно затараторила Мариночка.

— Мариночка, заботливая ты моя, я совершенно здоров, бодр и молод! И я привык начинать день с зарядки, а не с манной кашки. Зови своих эскулапов, пусть немедленно меня выписывают. Дел, знаешь ли, много на воле, некогда мне разлеживаться по больницам!

Однако, как ни хорохорился Владислав, выписывать его доктора не торопились. Зато разрешили неограниченные посещения близким. Да только навещать его, кроме Сереги, было некому. Пару раз забежала Лика, оставив Колю на очкарика.

Владислав очень ждал Ирину. Он понимал тщетность своих ожиданий, но все же надеялся на чудо. Владислав пытался разобраться в себе. Нет, это не было заурядным интересом мужчины к женщине. Хотя, надо признать, Ирина была выразительна и по-своему красива. Здесь было что-то еще, с чем ему, тонкому психологу и знатоку человеческих отношений, встречаться не приходилось. Он нисколько не жалел о своем порыве откровенности, как это бывает, когда вдруг нечаянно, поддавшись настроению, разоткровенничаешься не с тем человеком. Наоборот, с каждой минутой своих раздумий он убеждался в правильности внезапного решения. Он чувствовал, как ручеек света потек сквозь его больное измученное сердце. Зияющая пустота внутри впервые за много лет закрыла свой алчущий зев, и Владислав услышал, с каким грохотом и скрежетом рушится и разлетается на куски лед, сковавший его душу. Еще не было вполне тепло, но мрачные мутные потоки уносили льдины прочь, и Владиславу вдруг вспомнилось, как празднично и солнечно жилось ему в детстве. Что-то забытое возвращалось к нему, что он мудро знал, будучи мальчиком, и что так глупо забыл, став взрослым. С его крыльев со звоном откалывались льдинки. И он совершенно определенно видел в том, что сейчас с ним происходит, заслугу Ирины.

Как родному Владислав обрадовался отцу Василию, когда спустя несколько дней увидел его в больничном коридоре. Певчие едва поспевали за стремительным пружинящим шагом батюшки. Наш человек, подумал Владислав, не чужд спорту, видно сразу. Ирины среди певчих не было.

— Здравствуйте, отец Василий, молебен служить?

— Здравствуйте-здравствуйте, а вы молодцом, Владислав Виленович. Пойдемте-ка с нами, помолимся вместе.

Небольшой больничный храм был полон. Немало удивился Владислав, увидев преимущественно молодые лица. Никакого смущения, какое бывает у людей, впервые оказавшихся на богослужении, Владислав не испытывал. Но и восторженных чувств неофита тоже не появилось. Зато исчезло ощущение фатального одиночества, что каждый раз посещало его при скоплении народа. Владислав поймал себя на мысли, что ему вдруг стало очень жалко окружавших его людей.

После молебна Владислав подошел к батюшке.

— Скажите, отец Василий, вы на все вопросы знаете ответ?

— Нет. Не на все. Владислав, почему бы нам не прогуляться по чудесному больничному саду? Вам и мне свежий воздух только на пользу. У меня целый час в распоряжении. Отдаю его вам.

Отцу Василию Владислав изложил свою историю куда менее эмоционально, чем Ирине. Да и короче как-то вышло.

— И вот я никак не могу понять, — говорил Владислав, — в чем смысл всего того, что на нас обрушилось. Ведь были мысли, честно скажу, избавить себя от этой жизни. Но и эту роскошь я не мог себе позволить, как вы понимаете. Просто вечные муки какие-то. Потом улеглось, что ли. А Лике в глаза смотреть до сих пор нет сил. Я ведь убийца, по сути. Я ее сиротой сделал. Своего сына матери лишил. Друзей убил! Три жизни на моей совести… Как с этим жить, отец Василий, как? Мало этого, теперь еще ребенок больной, будто мало девчонке страданий выпало. Очкарика ее видеть не могу, батюшка. Ненавижу просто. И… знаете, отец Василий … я на Бога восставал. Если Его нет, то нет никакого смысла в поисках истины, ни в радости, ни в страдании, жизнь бесцельна и бессмысленна. Только откуда тогда любовь и совесть… А я ведь, отец Василий, Бога… садистом обзывал… простите… Потом, правда, сам испугался, страшно стало. Но ведь вопрос к Богу так и остался вопросом. Зачем это случилось, зачем?!

— Едкая мазь целительных страданий…

— Что-что, отец Василий?

— Ты колол сердце мое стрекалом своим, чтобы не было мне покоя, пока не уверюсь в Тебе внутренним зрением. Опадала надутость от тайного врачевания Твоего, и расстроенное, помутившиеся зрение души моей со дня на день восстанавливалось от едкой мази целительных страданий.

— Если не ошибаюсь, блаженный Августин?

— Читали?

— Немного знаком. Поверхностно, несколько цитат на слуху, не более того.

— Прочитайте «Исповедь». Уверен, вы многое проясните для себя. Понимаете, человек не знает сам себя. Человек задуман Господом как существо совершенное. И он может и должен таким быть. Но не становится, хотя у него всё для этого есть. Есть и дарованная Богом свобода воли. Вы задумывались, Владислав, над тем, как человек использует эту свободу? Каждый день, каждую минуту человек делает не то. Думает — не то, совершает поступки — не те. И увязает в грехе, как в паутине. Заметьте, происходит это по его доброй воле. И душа начинает болеть. Посмотрите вокруг. Много ли счастья в глазах людей? Вроде бы всё у них есть: и теплые квартиры, и достаток, и дети здоровы. А счастья в глазах нет. Простого человеческого тепла — нет! Почему, как вы думаете? Поломка в душе произошла, неверные ориентиры выбраны. Но это исправимо, если Господь вразумит. Вот для вразумления и посылаются испытания, страдания. Чтобы познакомить человека с самим собой, с собой настоящим, очистить его от коросты мнимого комфорта. Это лекарство. Горькое, очень горькое, но лекарство. По-другому человек отказывается лечиться. А цель… Цель у нас одна — спасение бессмертной души для Царствия Божия.

- Отец Василий, но ведь далеко не все осознают необходимость лечения, живут как жили и довольно неплохо себя чувствуют. Для них то, о чем вы говорите, навязывание выдуманных проблем. Вы считаете, души этих людей обречены?

- Если не услышат Господа и не исправятся - да. Они не спасутся. 

Владислав молчал какое-то время. 

— Наверное, вы правы, отец Василий. Просто я должен о многом подумать, прежде чем согласиться с вами. Не хочу лукавить, мне пока трудно принять некоторые ваши слова. Но я обещаю — подумаю, обязательно подумаю. И блаженного Августина прочитаю, тут у меня и профессиональный интерес имеется. Батюшка, скажите, вы тогда специально ко мне Ирину направили? Простите, конечно, за вопрос.

Отец Василий улыбнулся.

— Нормальный вопрос, Владислав. Да, в некотором роде, специально. Ей полезно с людьми пообщаться, печаль развеять.

— Какую печаль? Хотя… простите. Если это личное, мне, наверное, не следует проявлять любопытство.

— Не беспокойтесь, Ирина не делает из этого тайны. Сын у нее в монастырь ушел, к постригу готовится. Она, конечно, благословила его на этот шаг. И, как глубоко верующий человек, радуется за него. Но он — единственный ее ребенок, и ей надо привыкнуть к мысли, что у нее никогда не будет внуков.