Минус четыре. Часть I

Глава 1

Стив высунул из-под простыни вялую руку и нащупал на журнальном столике пачку сигарет. Она шелестнула под дрожащими пальцами и упала на пол.

— Б….!

Он свесил ноги с кровати. Сначала — левую, потом, с легким суставным скрипом — правую. Голову лучше держать вертикально и избегать ненужных поворотов шеи. Колокольный звон в черепной коробке громыхнул между полушариями и звонким стихающим переливом перекатился к правому уху.

— Теперь — отлить…

Он вернулся из ванной, щелкнул зажигалкой и подошел к окну. Узкая рама скрипнула и полезла вверх.

Стив протиснул наружу растрепанную голову и руку с сигаретой. Солнце заставило его сощуриться, но через две затяжки он уже разглядел группу разноцветных панков, сидевших прямо на тротуаре у входа в паб. Их вожак с малиновым петушиным гребнем и серьгой в левом ухе оживленно спорил о чем-то с маленьким туристом в черном костюме.

«Японец…» — лениво констатировал про себя Стив.

Дальневосточный гость часто кивал головой и тыкал пальцами в сторону панков. Потом показывал на висевший у него на шее «Никон».

— Что он ломается? — раздраженно подумал Стив, — я бы и по-японски понял чего ему надо!

Вожак с гребнем просто набивал цену. Наконец они ударили по рукам, и панки быстро соорудили перед туристом некое подобие живой пирамиды. Японец защелкал камерой. Получив две синенькие бумажки, разноцветная стая исчезла в дверях паба.

«Маркхэм», — прочитал Стив тысячи раз виденное слово, прочел его снова — задом наперед, потом пересчитал позолоченные буквы, приклеенные над деревянными полуколоннами — получилось семь.

— Стив!

Он обернулся.

— Ты всегда куришь натощак?

Пыльный луч солнца позволял составить полное представление о соседке по постели. Редкие белесые волосы, блеклые глаза, кожа — бледно-розовая.

Она попыталась улыбнуться и повернулась на бок: полные веснушчатые груди вывалились из-под простыни, и Стив подумал, что еще не все потеряно. Она встала с постели, и он понял, что потеряно все.

«Ну, зачем ей такие свиные ляжки? Я же не мясник!»

Она вернулась из ванной в полном облачении и даже с накрашенными губами.

— Что ты делаешь?! — в ее голосе послышалось удивление пополам с испугом.

Стив отхлебнул из двухлитровой банки и сморщился.

— Проклятый уксус!

Он повернул банку к свету и задумчиво посмотрел на плавающий в ней одинокий огурец.

— И укропа нет…

— Что это — «укроп»?

— Тебе не понять. Здесь на острове он не растет. И потом, ты от похмелья все равно таблетками лечишься.

Она придала лицу задумчивое выражение и, старательно выговаривая слова, понесла до боли знакомую чушь: — Я не знаю, что ты обо мне подумаешь. Сразу — так… Это так непривычно для меня. Я бы ни за что не пошла с тобой, просто это чувство одиночества, большой незнакомый город. Наверное, все потому, что…

…я запарковал «Феррари» слишком близко от паба. Твой северный акцент усиливался с каждой новой пинтой, сколь ни пытайся говорить на «квинсинглиш», но твой родной выговор пробивался наружу как надушенный пердежь. Мы здесь называем таких «слоан рейнджер» — всеми правдами и неправдами пытаются выдать себя не за тех, кем являются. Тебе не мешало бы переменить стиль и тактику — милые непосредственные простушки из провинции имеют больше шансов, чем недоделанные дамы полусвета. Позавтракать можешь в «Челси Китчен» — в двух кварталах отсюда, за тридцать пенсов получишь целую миску вареных бобов…

Рука у северянки оказалась тяжелая, и когда входная дверь хлопнула, Стив приложил холодную банку к горящей щеке.

— Тут тебе и рассол, тут тебе и компресс, чем не жизнь…

Заверещал телефон. Стив снял трубку и пробормотал свой номер — неписанное английское правило.

— Господин Рондорф?

—Да.

— Простите за беспокойство, инспектор Буллок, «Скотленд Ярд». Право, не знаю, с чего начать…

— С начала.

— Хорошо. Ваш отец, Саймон Рондорф, вчера вечером был убит в своем доме. Я звоню из «Грейс мэнор». Мы хотели бы видеть Вас здесь как можно скорее, идет следствие.

* * *

О чем принято думать, когда тебе сообщают о смерти отца?

Стив мчал по крайней правой колее автострады М 3 по направлению на Саутгемптон. К ветровому стеклу куском скотча наскоро была приклеена фотография.

Гладкое выбритое лицо, седой клок волос, чуть надменная и, вместе с тем неуверенная улыбка. Почти англичанин. Человек на фотографии сидел за столиком под толстым гладкоствольным кедром рядом с пожилой грустной женщиной. Она протянула руку к фарфоровой чайной чашке, когда щелкнул аппарат. Так и осталась на фотографии — с опущенными глазами.

Прислуга долго пыталась выговорить «Александра Ивановна», пока не бросила никчемные старания и не стала называть ее просто «миссис Рондорф», а то и короче, — «мэм». Она не спорила — пусть будет «мэм».

Когда умирает отец… Нужно вспомнить что-то хорошее. Он учил Стива метать нож. Сначала — на два оборота: «Держи его свободно и мысленно выбирай в воздухе точку, где он должен перевернуться, чтобы угодить острием в цель, представь его увеличивающуюся в полете тяжесть, регулируй размах, бросок!» И нож — будь то короткий финский, или тяжелый штык — с чмоканьем впивался в мякоть древесины.

Потом — на три оборота. Стив отметил все кедры вокруг белоколонного «Грейс мэнор». Вскоре для него не составляло большого труда, не меняя позиции, за шесть секунд тремя ножами поразить три цели.

Потом — стрелковый клуб. Отец настоял на пистолете, хотя Стив сначала выбрал винтовку.

«На Британских островах зайцев было меньше чем людей еще при Виктории, сегодня все кролики уже пронумерованы. В кого ты будешь стрелять из винтовки?»

— А в кого — из пистолета?

Отец нахмурился: «Когда тебе представится такая возможность, времени на тренировку может не оказаться. Учись, пока я жив!»

Саймон Рондорф держал тяжелый «Энфильд-Альбион» возле телефона, а экзотический японский револьвер «Хино» — на каминной полке в холле. «Чтобы не бегать на второй этаж, если вломятся в дверь, и не спускаться на первый, если влезут в окно» — объяснял он прислуге.

Стив так и не научился разбирать «японское чудовище», хотя отец не раз показывал ему, как левая стенка вороненого корпуса откидывается, вращаясь на вертикальной оси. «Что ты понимаешь! 26-й год эры Мэйдзи, 1893-й — по-местному». На рукоятке — выгравированная стайка пауков-иероглифов. На расспросы о том, что означает надпись, отец отвечал, что китайские еще немного помнит, но японских не знал никогда.

Потом — Кембридж, исторический факультет, скандал с профессором. Отец услышал о решении Стива и принял его весьма сдержанно: «Еще одним неучем больше. Что ж, будешь помогать мне вести дела фирмы. Как насчет отдела рекламы? Тем более что сигареты «Самсонофф» в ней не очень нуждаются…»

Стив вынул из «бардачка» синюю пачку с золотым Георгием Победоносцем. Какая связь между древним гербом Москвы и сигаретами? Правда, водка «Пушкин» звучит еще глупее.

Поездки на континент: Париж, Бельгия, Мюнхен. После очередного возвращения отец вызвал Стива к себе в кабинет.

— Я ни слова не сказал, когда ты бросил учебу. Я придумал для тебя солидный пост в фирме, где ты можешь появляться не чаще двух раз в неделю. Я платил штрафы за парковку посреди Вандомской площади и за разбитое стекло в Бад Гомбургском казино. Я не спрашиваю, что стало с твоими водительскими правами после одной из последних пьянок. Но что — это? — и он ткнул пальцем в трехцветный флажок на лацкане пиджака сына.

— Ты не хуже меня знаешь что это.

— Чтобы я этого больше не видел!

— Можешь объяснить мне причину столь бурной реакции?

— Изволь, — Саймон Рондорф приосанился, как перед лекцией.

— Я родился и вырос на чужбине. Разговоры об освобождении России от большевиков часто заменяли мне колыбельную. Разговоры, разговоры… Ты знаешь, сколько русских жило тогда в Маньчжурии и Китае? Четверть миллиона человек! Эмигрантские организации: «Братство Русской Правды», «Трудовая Крестьянская Партия», «Русский Обще-Воинский Союз», «Российская Фашистская Партия». Я всех не помню — они объединялись, раскалывались, инфильтрировались ГПУ, но до освобождения России дело, как тебе известно, так и не дошло.

Ты не представляешь себе, какая кругом царила нищета! А нас учили, что все это — временно. Вот-вот большевиков скинут, мы соберем чемоданы и вернемся — в Омск, Екатеринбург, Москву…

Губернаторы китайских провинций воевали друг с другом и охотно нанимали безработных солдат Белой армии на службу. Знакомый офицер рассказывал мне про одну «военную операцию», в которой ему довелось участвовать.

«Мы за полчаса перестреляли половину китайских наемников и обратили в бегство остальных. А командующий-китаец страшно возмутился: «Не надо стреляйла-убивайла! Надо — стреляйла-пугайла!»

Оказывается, для них эти междоусобицы были чем-то вроде ритуальной повседневной игры!

В 1931 Маньчжурию захватили японцы. Вокруг начиналась Вторая мировая война, в которой для нас просто не было места. По улицам Шанхая разгуливали японские патрули и заставляли прохожих кланяться каждому вывешенному на углу флагу с красным солнышком. Вот так!

Отец встал, вытянул руки по швам и сделал резкий полупоклон.

— В сорок пятом границу перешли советские войска. Среди эмигрантов появилось немало «совпатриотов» — они убеждали себя и других, что большевизм переродится, многие видели в Сталине нового Петра Первого. Лидер русских фашистов Родзаевский написал «вождю народов» письмо-отчет о своей деятельности, где раскаивался в своих заблуждениях: «то, что я называл русским фашизмом, уже осуществилось под Вашим руководством как социализм». Сталин не оценил такого комплимента и расстрелял автора.

Многие репатрианты, несмотря на их показную лояльность, большевизму исчезли в концлагерях. Там их называли «подберезовики».

Я, как и большинство дальневосточников, бежал. Беженские лагеря на Филиппинах. Позже удалось перебраться в Европу. Я сменил фамилию и имя — достать нужные документы в послевоенном хаосе было не так уж сложно. Видит Бог, что мне пришлось пережить, прежде чем я добился нынешнего положения в обществе! «Грейс мэнор» достался мне не по наследству от дедушки-лорда… Честно признаться — я купил его из-за кедров. Предыдущие владельцы были потомственными ботаниками. Мой отец часами рассказывал про сибирские кедровники…

Я не возражал, когда мать возила тебя в русскую церковь и воспитывала в русском духе. У тебя теперь два родных языка. Но ты — англичанин!

— Нет. — У Стива ответ вырвался простой, без надрыва, как будто он поправлял ошибку незнакомца, неверно определившего его национальность.

— Я тоже так считал, и даже старался думать и жить по-английски. Но, боюсь, мои попытки оказались напрасными.

— Почему? Ты никогда не был в России. Если же воспользуешься услугами «Интуриста», то увидишь, что сделали с этой страной 70 лет социализма. Серые улицы, очереди за тем, что еще можно купить. Лубянка тоже не пустует.

— Но сейчас все меняется!

— Неужели Стив Рондорф стал сторонником перестройки? — Непонятно, чего в отцовском смехе было больше — английского сарказма или откровенного русского издевательства. — Тогда почему ты не нацепишь на лацкан портрет Горбачева? Или уж сразу закажи у татуировщика пятно на голове, только лоб выбрить не забудь.

— Перестань немедленно! Ты прекрасно знаешь мое отношение к этой системе, и Горбачев здесь ни при чем. Но Россия…

— … которую ты не знаешь, никогда не станет свободной страной. Никогда! И родной тебе тоже не станет. Уже через неделю жизни в Москве ты взвоешь без йоркширского пива. А где ты собираешься доставать запчасти для «Феррари»? Оставь свое русское происхождение для экзотики. Я помню, как ты еще в семнадцать производил впечатление на великосветских дур: «Рашн соул из вери диип!» («Русская душа очень глубока»!)

— Отец, мне кажется, что наш разговор начинает терять свой практический смысл и переходит в вольное изложение одного из тургеневских романов!

— Хороший пример: этот русский классик был не такой дурак как ты, и большую часть жизни провел за границей. «Отцы и дети» здесь ни при чем — нигилисты прошлого века имели обыкновение не только принимать свои убеждения всерьез, но порой и умирать за них. Ваше поколение попадает в тюрьму за вождение машины в нетрезвом виде, а мучеников за идею находят в общественном сортире с одноразовым шприцем в руке.

Твоя «русскость» похожа на расписную деревянную ложку из магазина сувениров — есть ей невозможно, любой суп будет с привкусом синтетического лака!

Стив разозлился не на шутку.

— Не знаю, насколь искусственна моя русскость, но я не собираюсь притворяться англичанином, как это безуспешно делаешь ты все эти годы. Только твоя табачная фабрика заставляла местное общество терпеть тебя на светских приемах, они даже осведомлялись о здоровье миссис Рондорф через год после смерти мамы.

Но я наслушался издевательств над твоим акцентом и сомнительным происхождением. Когда мне было десять, мистер Кларк, выждав пока ты вышел наружу мучить гостей рассказами о наших кедрах, осведомился: «Когда папа напивается водки и бьет стаканы об пол, он часто хлещет тебя нагайкой?» Я уже мог дотянуться до каминной полки, и когда мне удалось двумя руками взвести курок револьвера, твой бесценный партнер по бриджу быстро-быстро присоединился к гостям в саду.

С тех пор он предпочитал встречаться с тобой в клубе, хотя неизменно справлялся обо мне.

— И даже обещал познакомить с хорошим невропатологом. Стив, я прекрасно знал все это, но должен был терпеть. У местного общества свои законы. Против них регулярно бунтуют, пишут об этом книги, и снова возвращаются в него.

Я не собираюсь его менять. Оно мне нравится — своим откровенным лицемерием и цинизмом. Тем, что мораль в нем существует лишь для того, чтобы обличать других в ее нарушении. Вежливость — не для облегчения общения, а для усложнения его. С целью безошибочно отделить своих от чужих, высший класс — от среднего высшего, среднего, низшего среднего и низшего, а англичан — от «прочих». Как ты думаешь, почему английский юмор достиг такой тонкости и отточенности? Потому что ни в какой другой стране нет такого количества запретов и условностей! Именно из намеков на бесчисленные табу и доведения их до абсурда получается максимальный комический эффект. Англичанам есть чем гордиться!

Может быть, я плохо играл свою роль, но к твоему акценту претензий нет. Я сделал все, чтобы ты занял в обществе подобающее место. Но… мой сын и эмигрантская политика…

Отец скривился, как будто сказал что-то непристойное.

— Вот что! Мне надоело — или ты снимаешь этот флажок и прекращаешь политическое баловство, или я подыщу другого руководителя для отдела рекламы.

— Изволь. Я давно собирался переехать в Лондон и заняться чем-нибудь более основательным. По крайней мере, меня не будет мучить совесть за всех несчастных англичан, которых реклама твоих сигарет довела до рака легких.

Щенок! «Основательнее» ползанья по ночным барам и охоты за девками, ты еще ничем не занимался. «Грейс мэнор» достоин лучшего наследника!

* * *

После переезда Стив отослал свой новый адрес в фирму и вскоре получил вполне официальное свидетельство о расчете за подписью отца. К письму был приложен чек. Первой мыслью было разорвать его или отослать назад. Но пачка счетов на подоконнике навела Стива на более прозаические размышления.

«Все-таки старик был в чем-то прав — я действительно примитивный бездельник. Если отец не смог изменить мои убеждения, так пусть хоть финансирует подтверждение своей правоты!»

В течение двух лет, в конце каждого месяца, почтальон просовывал под дверь узенький конверт, единственным содержимым которого был сложенный вдвое чек с коронованной птичкой «Барклайс бэнк». Каждый раз Стива мучила совесть, ровно до тех пор, пока он не переводил чек в наличные.

* * *

Он свернул с автострады. Четыре мили по проселочной дороге — и вот справа показались зеленые кроны столь необычных для Южной Англии деревьев. Стальные ворота были распахнуты настежь, въезжая в них Стив по привычке задрал голову: «GRAY….NOR». Отец так и не собрался заменить отвалившиеся ржавые буквы над въездом. Выгнутый маленьким мостиком ряд стальных прутьев заставил Стива снизить скорость. Полукруглый фасад «Грейс мэнор» вопросительно уставился двумя рядами окон на скрипнувший по гальке автомобиль. Стив Рондорф вернулся домой.

Глава 2

— Стив! — старый дворецкий оперся обеими руками на капот машины, — Мы ведь… Он нас всех отпустил, сказал, что ожидает старых друзей, просил не мешать… Ведь с ним невозможно было спорить, он все знал лучше всех! Стив, что теперь будет?

Стив бессвязно-утешительно ответил старику и зашагал к дверям.

Под окном застывший в отупении павлин вдруг задрал голову и, широко разинув клюв, закричал пронзительным голосом. Стив остановился.

Павлиний крик очень напоминает голос испуганной женщины. Десять лет назад, когда мать, схватившись за печень, закричала и осела на пол, отец, не отрываясь от книги, выругался и пообещал продать павлинов соседу.

Помощь опоздала всего на час-два. Камнетес удивлялся — зачем у креста на надгробной плите должно быть две лишние перекладины?

— Здравствуйте, мистер Рондорф! Примите мои соболезнования.

Инспектор Буллок поклонился и, для пущей серьезности, насупил брови. Гордо произнесенное «Скотленд Ярд» мало подходило ему. Он заметно нервничал и как будто перелистывал в уме страницы учебника по криминалистике в поисках нужной главы: «Как вести себя заштатному полицейскому инспектору при расследовании первого в его жизни дела об убийстве, которое он никогда не раскроет, но получит шанс показать свою значимость и при случае употребить власть в рамках закона?»

— Кто бы мог подумать? Вашего отца неплохо знали в округе. Сразу после моего назначения я даже удостоился чести быть приглашенным на один его «садовых приемов». Вы меня не помните? И вот… Скажите, у него были враги?

— Не знаю. Вы не могли бы подробнее описать все, что произошло?

— Конечно, конечно! Вот, сейчас, пройдемте.

Инспектор торопливым жестом пригласил Стива в его же собственный дом.

Все было по-прежнему: камин с мраморной полкой, широкий полированный стол, неуклюжие стулья с квадратными спинками, безвкусная гравюра из светской жизни «под XVIII век» на стене.

Фотографы уже сделали свое дело, и лишь меловой контур на ковре говорил, что произошло здесь два дня назад.

Контур трупа Саймона Рондорфа.

— Видите, он лежал головой к камину, вероятно, хотел дотянуться до звонка, и здесь его настиг удар. Тяжелое металлическое орудие, скорее всего — кастет.

— Дотянуться до звонка? Но ведь отец сам отпустил прислугу, кроме него и гостя в доме никого не было.

— Гостей. Их было двое. На столе осталось три стакана и недопитая бутылка «Реми Мартен». Дактилоскопия ничего не дала — преступники обтерли платком или тряпкой все, к чему прикасались. После убийства работали в перчатках. Смерть наступила мгновенно, около двух часов ночи. Ваш дом стоит на отлете, соседи не видели никаких машин.

— Вы сказали — «преступники работали»?

— Они искали что-то. Все бумаги из ящика письменного стола на втором этаже разбросаны по полу. Кроме двадцати фунтов с мелочью в бумажнике убитого, никаких денег в доме не обнаружено. Скажите, у Саймона Рондорфа не было потайного сейфа?

— Он стоит в его кабинете в здании фирмы. Отец всегда предпочитал пользоваться чековой книжкой и ничего ценного в доме не держал. Фамильные драгоценности, насколько мне известно, хранятся в банке — он еще при мне снял сейф в местном отделении «Барклайс».

_ Тогда, что они могли искать? — Буллок неуверенно ворошил монеты в карманах брюк.

— Мне кажется, что из нас двоих полицейский инспектор лишь один, и это не я!

Буллок решил возмутиться, но передумал.

— Вы могли бы проверить, не пропало ли что-нибудь из семейных документов?

Стив пожал плечами.

— Отец не держал архива. Он говорил, что во время войны все бумаги сгорели в Шанхае, вместе с домом, в котором он жил. Но посмотреть можно.

Метрики, свидетельство о его, Стива, рождении, свидетельство о смерти матери, страховые полисы. Как будто все было на месте. Фотоальбом.

— Здесь не хватает одной фотографии. Вот, смотрите, вырвана «с мясом». Вы не можете вспомнить — кто на ней был изображен?

— Могу. Я. Снялся на фоне «Пемброк колледж» сразу после поступления в Кембридж.

Инспектор оживленно схватился за карандаш.

— Дело приобретает совсем иной оборот!

Навряд ли. Последние два года мы были в ссоре, и я уверен, что отец в припадке гнева мог вырвать и выбросить фотографию. Нет, инспектор, боюсь, что никакой дополнительной информации я вам дать не смогу.

По напряженному лицу инспектора было видно, что Стив убил его последнюю надежду.

— У вашего отца было разрешение на хранение оружия?

— Навряд ли. Но уголовная ответственность ему уже не грозит. Вы нашли револьверы?

— Да, «Энфильд-Альбион» лежал в ящике… Простите, вы сказали «револьверы»?

— Да, японский, с иероглифами на рукоятке. Он всегда хранился на каминной полке. Буллок просиял.

— Никакого другого оружия в доме не обнаружено! Они забрали револьвер! Вот зачем он бросился к камину…

Они быстро спустились в холл. На каминной полке лежал слой пыли. Кроме правого угла. Создавалось впечатление, что нерадивая прислуга начала протирать его, когда ее отвлек телефонный звонок.

— Они обтерли этот край из-за отпечатков пальцев. Но не может быть, чтобы Саймона Рондорфа убили из-за японского револьвера. Что было выгравировано на рукоятке?

— Иероглифы. Отец говорил, что сам не знает их значения. Думаю, что этот револьвер — единственное, что у него осталось на память о «той жизни».

Инспектор закрыл блокнот.

— Спасибо, мистер Рондорф. Я буду держать вас в курсе. Да, кстати, ваш нотариус просил передать, что завтра, в 10.00 он зачитает текст завещания. Ваше присутствие, как вы сами понимаете — необходимо. Вы знаете адрес конторы?

Стив кивнул. Когда машина инспектора была за воротами, он позвал дворецкого.

— Дэвид, прости за беспокойство, но не мог бы ты убрать этот меловой контур как можно скорее?

* * *

В нотариальную контору, кроме Стива пришел коммерческий директор фабрики и дворецкий с женой. Кроме них на упоминание в завещании рассчитывать было некому.

Отец не выполнил своей угрозы — Стив становился хозяином фабрики и «Грейс мэнор». Не забыл он и прислугу — по пять тысяч за годы безупречной работы с требованием к наследнику поместья сохранить место за стариками до конца их жизни. Вдруг Стив насторожился.

«А также, — продолжал нотариус, — я завещаю по десять тысяч фунтов моим старым друзьям: Борису Нельскому, проживающему в Париже и Николаю Мамукову, проживающему в городе Сабль д’Олоннь во Франции.»

Нотариус старательно выговорил странные русские имена. Стив их слышал впервые.

* * *

Похороны прошли тихо. Стив так и не смог пересилить себя и поцеловать покойника в лоб. Он только постоял возле гроба, в последний раз вглядываясь в резкий профиль отца.

«Я почти ничего не знал о его жизни, и почти ничего не знаю о причине его смерти».

Белая повязка пересекала голову Саймона Рондорфа.

«Внутреннее кровоизлияние. Смерть наступила мгновенно». Так говорили строки медицинского заключения.

«Револьвер. Японский револьвер. Нельский в Париже и Мамуков в Сабле. Это — пока все. Остальное придется выяснять самому".

* * *

Начало мая выдалось теплое. Из пабов выносили деревянные столы и скамейки. Выцветшая за мокрую зиму публика грелась на солнце, честно расходуя свой отведенный на обед час.

В «Грейс мэнор» орудовали строители — Стив распорядился переделать весь интерьер на свой вкус, а сам поручил ведение дел фирмы коммерческому директору и вернулся в свою лондонскую «нору». Квартирой его убежище назвать было трудно: кухня, ванная и одна прокуренная комната. На стене — карта Советского Союза. Он купил ее в картографическом магазине возле Лестер сквер. «Военная, сэр, сверена по данным спутниковой разведки. Русские сами такой никогда не составят — все секретятся от кого-то. А наше министерство обороны свое дело знает… Семь пятьдесят, сэр!».

Этим утром он опять целый час сидел за чашкой кофе и автоматически скользил взглядом от Кольского полуострова через Таймыр до Чукотки.

— Аляска уже не наша…

Стив поймал себя на глупой мысли. Не продай тогда Россия холодный полуостров за 7 миллионов 200 тысяч долларов и там бы сегодня организовывали рыболовецкие колхозы и сгоняли алеутов на партсобрания. А может быть — наоборот? Часть Белой армии смогла бы переправиться через Берингов пролив. Хоть небольшой кусок России остался свободным. Этакий Русский Тайвань. Где он читал нечто подобное? Ах, да, Василий Аксенов, «Остров Крым».

Нет, у истории — своя логика, мы должны были пройти через ЭТО. Кроме того, на продаже Аляски настояло императорское адмиралтейство: оно знало, что стоит защищать столь длинную береговую линию от высадки неприятеля. В Крымскую войну английский десант на Камчатке сбросили в море силами Петропавловского гарнизона и ополченцев, но вторая попытка могла быть менее удачной для Российской империи. Америка тогда была чуть ли не единственным потенциальным союзником России. Расскажи сегодня кому — не поверят. До сих пор принято считать, что русские рвали на себе волосы, когда после продажи на Аляске обнаружили золото. А на самом деле его нашли незадолго перед принятием решения. Это было второй причиной для ухода оттуда русских колонистов — их к 1867 году на Аляске было около тысячи человек. «Золотая лихорадка» и полчища золотоискателей быстро привели бы к тому, что законные владельцы полуострова оказались бы в меньшинстве. Возможен был вариант Южной Африки, где в то время назревал конфликт между бурами и английскими переселенцами. Нет, Александр II вовремя избавился от неудобной территории и избежал ненужного России конфликта!

Телефонный звонок прервал упражнения в политической географии.

— Мистер Рондорф? — голос звучал устало, и, в то же время жестко. — Нам необходимо встретиться!

— С кем?

Стив не успел продолжить шутку.

— Со мной. И если мое имя вам ничего не скажет, то аббревиатура МИ-5 знакома наверняка. Речь идет о вашем отце.

Стив на минуту задумался.

— Рондорф, вы меня слышите? Я жду вас через час, место можете выбрать сами, где-нибудь в центре.

— Хорошо — возле станции метро «Ченсери Лейн», у того выхода, что ближе к Грейс Инн. Как я вас узнаю?

— Это я вас узнаю. До скорой встречи.

Стив сам не знал, почему он выбрал именно это место, но в малопонятной ситуации важно уметь во время принять какое-нибудь твердое решение. Например — назначить встречу именно у этой станции, выбрав ее из десятков других безо всякой причины.

* * *

Подтянутый человек, лет сорока пяти, подпирая спиной угол серого здания внимательно изучал содержимое свежего номера «Дейли Миррор». Когда Стив приблизился, он сложил газету.

— На редкость солнечный день. — сказал незнакомец вместо приветствия, — где вы запарковали «Феррари», мистер Рондорф?

Его небрежно-надменная манера речи сразу же выдавала англичанина, обличенного властью, из тех, что могут себе позволить не особенно беспокоиться о производимом на других впечатлении.

— Я приехал на метро. В центре не очень то запаркуешься, да еще в обеденное время, мистер…

— Рассел. Зовите меня просто — «Рассел». А чтобы у вас не возникало сомнений в том, что я именно тот, за кого себя выдаю — вот.

Он быстро вынул из кармана удостоверение и, не раскрывая, показал его Стиву.

Внешне «Рассел» ничем не отличался от типичного лондонского «белого воротничка», выскочившего из своего страхового общества или банковского филиала перекусить. Только взгляд его бледных глаз как будто проходил сквозь собеседника, не встречая препятствий.

— Разговор, как мне кажется, будет долгим, а я проголодался. Если мистер Рондорф не возражает, мы могли бы объединить его с «ленчем». Я приглашаю.

Стив усмехнулся.

— Что ж, если за обед платит разведка Ее Величества… Здесь недалеко есть один неплохой подвал, вход с Гревиль стрит.

— Контрразведка, если быть точным.

Через несколько минут они уже были на месте. Перейдя через мрачный каменный двор, спутник Стива прочел вывеску: «Bleeding Heart» — «Кровоточащее сердце».

— Название связано с несчастной любовью?

— Отчасти. В этом дворе, если верить легенде, в семнадцатом веке ревнивый любовник зарезал известную всему Лондону своими похождениями леди Хаттон. На следующий день ее сердце было найдено рядом с трупом — кровь все еще сочилась. Говорят, что призрак несчастной леди видели здесь неоднократно — она пыталась стереть с булыжников пятна крови. Вероятно, эта средневековая дама отличалась опрятностью. «Рассел», так мы заходим?

Столы в полутемном помещении стояли довольно близко друг от друга.

— Да, интерьер соответствует названию! — заметил «Рассел», когда они начали изучать меню.

— Возьмите шампиньоны — здесь их жарят целиком и получается очень интересно. Вино я выберу сам.

Стив не доверял английскому вкусу и, прикинув гурманский потенциал «Рассела» остановился на обыкновенном «Кот дю Рон».

— Вы неплохо знаете Лондон, господин Рондорф. Я сам — коренной лондонец, а про этот подвал ничего не слышал.

— Не могу сказать, что это меня удивляет. Японский турист с путеводителем в руках может больше рассказать о столице Объединенного королевства, чем средний лондонец, географические познания которого ограничиваются несколькими пабами возле дома, и несколькими — возле работы.

По лицу «Рассела» было заметно, что колкость Стива достигла цели.

— Во-первых, японские туристы обычно разгуливают по Лондону с фотоаппаратами, карты и путеводители в руках — скорее признак итальянцев. А во-вторых: по-моему, вы слишком несправедливы к бедным лондонцам, Степан Круглов!

Стив напрягся.

—Как вы меня назвали?

— Степан Семенович Круглов. Не думаю, что ваш покойный отец настолько скрывал от вас свою «прошлую жизнь», что не сообщил сыну его настоящее имя.

«Рассел» не прятал своего торжества при виде замешательства собеседника.

— Надеюсь, вы не будете столь наивны, чтобы спрашивать — откуда нам это известно. Тем более что я сам вам охотно все расскажу.

«Рассел» деловито налил себе вина, не обратив внимания на бокал Стива.

— После войны в Англии оказалось немало людей, сменивших свои фамилии и биографии. Выяснение деталей об их настоящей жизни занимало у соответствующих учреждений десятилетия. Но с вашим отцом было проще — его досье прибыло в Англию задолго до него самого… А шампиньоны действительно недурны!

Стив рассеянно водил наколотым на вилку грибом по тарелке.

— Немецкая фамилия и фальшивый паспорт. Конечно, в послевоенной неразберихе Семен Круглов имел все шансы затеряться и начать новую скромную жизнь. Но это не входило в его планы. Он хотел разбогатеть, разбогатеть быстро, подняться по социальной лестнице, прыгая через две ступеньки, и чуть было не сломал себе шею. Он начал играть на бирже — вы знаете, что фабрика «Самсонофф» и «Грейс мэнор» начались именно с этого. Так вот, именно в здании биржи он как-то нос к носу столкнулся с отставным капитаном Вильсоном, офицером разведки, специалистом по Дальнему Востоку. Капитан пять лет проработал в Шанхае во время японской оккупации, под чужим именем, естественно. Как вы наверное, уже догадались, он, и Семен Круглов были неплохо знакомы.

Ваш отец был человек благоразумный и не пытался бежать или менять имя во второй раз.

Мы не были очень строги с ним — информации о работе советской агентуры в Маньчжурии, которую он нам тогда предоставил, хватило на то, чтобы мы закрыли глаза на фальшивый паспорт и биографию. Шла Холодная война, у Англии был новый потенциальный противник… Скажите, что это за книжный шкаф в правой половине зала?

— Коллекция изданий Диккенса, он описал этот подвал в «Крошке Доррит», — автоматически ответил Стив и заказал кофе.

— «Рассел», если то, что вы мне рассказали — правда, то вы несомненно знаете о моем отце больше, чем я. Тогда в чем цель нашей встречи?

«Рассел» многозначительно улыбнулся.

— Во-первых, разведка никогда не выдает ВСЮ информацию, это касается и цели нашей встречи. Во-вторых — если сейчас мы знаем больше вас, то это не значит, что соотношение не изменится в самом ближайшем будущем.

— Следствие по делу об убийстве Саймона Рондорфа ведет инспектор Буллок, «Скотленд Ярд»…

… и будет вести до самой пенсии! — «Рассел» отхлебнул кофе и начал шарить в карманах в поисках сигарет. Стив бросил на стол пачку «Самсонофф».- Спасибо, они для меня слишком крепкие! «Рассел» аккуратно вынул из белой пачки «Силк кат» одну сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Это дело — не для инспекторов буллоков. И мы о нем знаем далеко не все. Но мы, зная также характер и убеждения Степана Круглова, или Стива Рондорфа, уверены, что вы используете все свои связи и возможности для того, чтобы найти убийц отца. Поверьте, мы в этом заинтересованы не меньше вас!

— Значит ли это, что вы готовы оказать мне помощь в моем «частном расследовании?»

— О, несомненно!

«Рассел» затянулся сигаретой и насмешливо подмигнул Стиву.

— И в чем же эта помощь будет заключаться? Информация, которая может вывести меня на след, фальшивый паспорт и прикрытие на случай осложнений?

— Нет. — «Рассел» затушил окурок. — Мы обещаем вам гораздо больше: мы не будем вам мешать. Все остальное — ваши проблемы. А взамен вы будете регулярно, скажем, по пятницам, писать подробный отчет о проделанной работе и отправлять его по почте, или передавать лично доверенному лицу.

Стив изобразил раздумье, чтобы выиграть время и придумать подходящий ответ, в котором количество вежливой наглости соответствовало бы предложению разведчика.

— Я думал, что вербовка внештатных сотрудников ведется иначе. Предложили бы девицу покрасивее, благо деньгами меня не удивишь, или пообещали бы Орден подвязки. На худой конец — пригрозили бы растворить в серной кислоте и спустить в унитаз. А то — «не будем мешать, а вы будете на нас работать!». Меня это, честно говоря, не очень соблазняет, а о карьере мелкого шпиона я никогда не мечтал, это — не в семейных традициях!

«Рассел» спокойно допил кофе, и по блеску глаз Стив понял, что главный аргумент еще не использован.

— Это — грубая ошибка, господин Круглов.

— Что — отказ от вашего «заманчивого предложения»?

— Нет. То, что вы сказали о семейных традициях. Вам что-нибудь говорит слово «Кэмпетай»?

— Это название японской машины или сорт духов?

— Ни то, ни другое. Это название организации, которой вы обязаны своим нынешним материальным положением.

Стив заставил себя расслабиться, чтобы «Расселу» было труднее сбить его с толку очередным неожиданным маневром.

— Вы, господин Рондорф, считаете, что ваше состояние было создано благодаря успешной игре на бирже? Это — правда, но не вся. Нищему эмигранту играть на бирже не на что, а Саймон Рондорф никогда не мелочился.

Первоначальная сумма, те самые двадцать тысяч фунтов — деньги по тем временам немалые, была не чем иным, как гонораром за несколько лет безупречной (насколько это возможно при нашей профессии) работы в качестве агента японской контрразведки «Кэмпетай». Материалы, подтверждающие это, не уместились бы на нашем столике, Степан Круглов, а вы говорите — «не в духе семейных традиций!» Помилуй Бог, я сам — разведчик, и с моей стороны было бы глупо осуждать людей за такое, но «Кэмпетай»… У них одним из любимых методов дознания было заливание воды, смешанной с керосином в нос допрашиваемому. Легкие переполняются этой смесью довольно быстро, и люди становятся более разговорчивыми, если выживают. Поколение людей, прошедших войну на Дальнем Востоке еще живо, многие из них могли бы порассказать о «Кэмпетай» и более интересные вещи, но у нас мало времени.

Я не буду угрожать вам растворением в серной кислоте, я обещаю вам лишь одно: если вы откажетесь от сотрудничества, очень скоро один дотошный журналист обнаружит в своем почтовом ящике пакет фотокопий нескольких документов из дела бывшего сотрудника японской контрразведки Семена Круглова, и мы поможем ему сложить два и два и прийти к выводу, что он, и погибший при загадочных обстоятельствах Саймон Рондорф — одно и то же лицо. И молодой миллионер Стив Рондорф живет на деньги, созданные работой на «Кэмпетай». Господин Рондорф, вы можете сколько угодно говорить о том, что вам наплевать на общественное мнение, но на нашем острове это довольно важный фактор. Или вы считаете, что разразившийся скандал не повлияет нисколько на дела вашей фирмы? Подумайте, пока не поздно, двухстраничный отчет раз в неделю — не столь высокая цена за избавление от подобных неприятностей!

Я знаю, что один из руководителей вашей «исторической родины» сказал в тридцатых годах, что «сын за отца не отвечает». Но эта фраза мало соответствовала действительности тогда. Не всегда верна она и теперь… Вам нужно время, чтобы подумать?

По глазам «Рассела» Стив понял, что это и был «козырной туз». Теперь нужно быстро обработать информацию.

— «Рассел», вы не слышали анекдот про шпиона, который работал на МИ-5, ЦРУ и КГБ, но наотрез отказался сотрудничать с голландской разведкой, потому что в его пишущую машинку влезало только три копии?

«Рассел» нетерпеливо застучал пальцами по столу.

— Мне кажется, что этот анекдот появился до изобретения компьютеров. Я спросил — вам нужно время, чтобы подумать?

— Спасибо, я уже.

«Рассел» кивнул головой в знак того, что готов выслушать.

— Во-первых, у меня нет никаких оснований принимать все, что вы мне сказали о моем отце за чистую монету, а доказательствами вы сегодня не запаслись. Во-вторых, я очень не люблю, когда меня заставляют что-то делать, меня можно только просить. И, в-третьих — неужели вы думаете, что я не смогу обыграть тот скандал, который вы мне обещаете в случае отказа так, что продажа сигарет «Самсонофф» подскочит процентов на пятьдесят? Я уже вижу рекламу: японский самурай в кимоно затягивается сигаретой моей фирмы перед тем, как отсечь мечом голову незадачливому английскому шпиону! Хотите подработать в роли статиста? Только предупреждаю — самурая играю я.

Когда они вышли на улицу, помрачневший «Рассел», прощаясь со Стивом, вежливо, но достаточно холодно посоветовал подумать еще раз и оставил телефонный номер, по которому Стив сможет позвонить, если изменит свое решение.

— Во всяком случае, я благодарен вам за интересный разговор и то, что вы показали мне этот подвал. Кто знает, может быть, я использую его для какой-нибудь деловой встречи!

— Настоятельно рекомендую — Стив поклонился, — постоянная смена места встреч — печальная необходимость вашей профессии. Что же может по лучиться, если шпионы будут регулярно сидеть в одном и том же кабаке, в пабе позади вокзала «Ватерлоо», например?

«Рассел» обернулся.

— Хороший трюк, Круглов, мы сами им иногда пользуемся — показать, что ты знаешь больше, чем кажется. Но ваша информация устарела: в наших внутренних барах джин и пиво раза в три дешевле! Желаю удачи, и, надеюсь, что вы проявите благоразумие.

* * *

Прошла неделя. Большую ее часть Стив просидел за длинным столом с пюпитром в газетной библиотеке Британского музея в Колиндейле, на севере Лондона. Подшивка русских газет времен Гражданской войны была интересной, но неполной. Некоторые названия встречались только один раз, большинство материалов подшили в толстые картонные переплеты без всякой системы — по принципу «что удалось собрать».

«Возрождение Севера», Архангельск, 1919 год. Белое море, огромные ели, дующий на окоченевшие пальцы солдат Британского экспедиционного корпуса в сдвинутой набок плоской каске. Может быть, один из них и привез сюда эти рассыпающиеся желтые страницы? Советские историки называли это «интервенцией», а англичане тогда были больше заинтересованы в охране военных складов Антанты, что остались с Первой мировой, нежели в борьбе с большевиками.

Один раз внимание Стива привлекло объявление, занимавшее треть первой страницы:

«Я потерял бриллиантовую булавку. Нашедшего ожидает крупное вознаграждение. Обращаться по адресу…»

«Ну вот, — Стив негромко рассмеялся, вызвав чей-то косой взгляд, — Гражданская война, интервенция, а человек булавку ищет! Оптимист, вроде меня, но шансов у него было больше — найти какие-нибудь следы Семена Круглова в этом стоге…»

Дальневосточных эмигрантских изданий в библиотеке не было. В 1949 году тамошние русские, спасаясь от китайских коммунистов, навряд ли думали о подшивках периодики, не считая того, сколько архивов увезли в 1945 советские «органы».

Стив не особенно надеялся на удачу — мало ли в Маньчжурии тогда могло оказаться людей с фамилией «Круглов», и почему о них стали бы писать газеты? Но разговор с «Расселом» и слово «Кэмпетай» не шли у него из головы.

«Мой отец — японский шпион». Стив возвращался домой и повторял про себя нехитрый набор наличной информации. «Нельский в Париже. Мамуков — в Сабле. Револьвер. Все».

— Степка!

На углу Слоан-сквер, возле театра, стоял парень в сером костюме и махал ему зонтиком.

— Степка!

Мишка! Ты откуда?

Они не виделись уже лет девять, после того самого скандала в Кембридже.

— Майкл, дома у меня, как обычно, нет ничего, кроме кофе. Если ты не возражаешь, я приглашаю тебя на ужин.

Круглолицый Майкл улыбнулся.

— Держу пари, опять выберешь какой-нибудь необычный ресторан. Час будешь рассказывать мне историю его постройки и биографии шести последних хозяев.

— Одна из причин того, что мы остались друзьями, это твоя нетипичная для Англии непосредственность! Мы могли бы пойти в «Никита’с», но в наказание за твою насмешку я выберу место подешевле, ты знаешь «Борщ и слезы»?

Этот ресторан находился в Найтсбридже, на небольшой улочке Бочам-стрит. Когда они уселись за столик в углу, возле музыкантов, Стив раскрыл меню: «Жареный кальмаровый комиссар…» н-да, юмор у них здесь своеобразный, а вот это что — «русский чизкейк»? Никогда про такое русское блюдо не слышал! Ну, ладно, я беру бефстроганов. Что будем пить?

— Стив, мне очень жаль. Я — про твоего отца, я читал в газетах…

— Ладно, Майкл, давай не будем говорить об этом сегодня, впрочем — спасибо. Так что будем пить?

Появились двое поляков-музыкантов с балалайками. Они быстро настроили инструменты и бойко заиграли «Светит месяц». Когда они закончили и получили некоторое количество аплодисментов, Стив спросил:

— А «Боже, царя храни!» можете?

— На балалайках?!

— Почему нет? — Стив протянул крайнему поляку десятку.

Музыканты пожали плечами и заиграли царский гимн.

— Я и не знал, что ты монархист! — удивленно заметил Майкл.

— Настоящий монархист «Боже, царя храни» балалаечникам не заказывает. Мне просто интересно, сумеют ли они его исполнить столь оригинальным способом. И потом, что же еще заказывать — гимн Советского Союза? Ладно, ты расскажи мне лучше — что у тебя? Последнюю открытку я получил год назад из Гонконга, ты писал, что твоя банковская карьера продвигается, в отличие от меня, тебе Кембридж пошел на пользу. Как поживает профессор истории? Все еще доказывает, что русские — нация рабов, потому что слишком туго пеленают своих младенцев? Майкл улыбнулся.

— Он уже давно на пенсии. Но твоя ответная теория о том, что англичане завоевали столько колоний с единственной целью сбежать от социальных и нравственных пут своего общества, а на острове остались лишь те несчастные и неполноценные люди, которые не сумели это сделать, тоже не нашла поддержки в научных кругах. У меня все в порядке.

— А как твоя былая подружка? Стефани, если не ошибаюсь?

— Ошибаешься, мы уже давно расстались, и лучше будет, если ты забудешь ее имя как можно скорее: через два месяца я женюсь.

Стив бросил вилку.

— Ты же всегда заявлял, что не сделаешь подобной глупости лет до сорока, когда тебе уже будет все равно? Как меняются люди! И кто же эта несчастная? Или — несчастный?

— Твои гнусные шутки о том, что половина англичан — педерасты, может, и имеют под собой основания, но не в моем случае. Она — типичная англичанка. Блондинка.

— Так бы сразу и сказал: «Стив, мне уже стало лень охотиться за женщинами, работа отбирает слишком много времени!» Ладно, тем не менее — поздравляю. Видишь кого-нибудь из прежних друзей?

Разговор о студенческих временах продолжался еще минут двадцать. Ближе к девяти в ресторане появилась тучноватая певица, которая, не вставая со стула, запела «про глаза и грозу». Голос у нее был хороший, и Стив заслушался, пока его не отвлекла необычная реплика Майкла:

— Стив, я должен перед тобой извиниться!

Стив поднял бровь.

— За что?

— Скорее — за кого. За моего коллегу. И за ваш с ним разговор в «Кровоточащем сердце». Я был против того, чтобы послать именно его, я ведь тебя знаю…

Стив побледнел и медленно опустил стакан с вином на стол.

— Как это понять? Старый друг Мишка, и…

— Я всё объясню. Или — не совсем всё.

Разговор, судя по расстроенному тону Майкла, не приносил ему никакого удовольствия.

— Ты помнишь, когда, еще в Кембридже, вызывали к «фаннис» — так мы называли вербовщиков из разведки? Я тогда сказал тебе, что по пьянке могу проболтать все секреты, и отказался. Стив, я соврал. Я никогда не работал в банке, и открытки из Гонконга и Австралии тебе посылали другие люди. Просто общение с тобой могло сказаться на моей карьере, у нас это называется «секьюрити риск». Если бы не история с твоим отцом, мы могли бы больше не встретиться. Но этот дурак Рассел… Ты знаешь, здесь сыграла роль «социальная зависть»: он довольно простого происхождения, а тут представилась возможность применить власть против богатого прожигателя жизни… Не волнуйся, он тебя больше беспокоить не будет!

Певица затянула новый романс.

— Почему? — Стив мрачно процеживал вино сквозь зубы. — Неужели МИ-5 решила оставить меня в покое?

— Нет. Просто это дело поручили другому. Если быть точным — мне.

Стив попросил счет.

— Майкл, наверное, ты был прав — нам не стоит встречаться. Я не хочу портить тебе карьеру, но Рассел здесь ни при чем: любой другой сотрудник добился бы сходных результатов. Приятно было встретить старого друга. Передай мои поздравления невесте. Если хочешь — я тебя подвезу.

Майкл покраснел.

— Стив! Я прошу тебя — не спеши. Я вызвался вести это дело не по приказу. Я хочу тебе помочь, поверь — мы можем быть полезными тебе не меньше, чем ты нам. Конечно, я не могу рассказать тебе всего или принести досье твоего отца, но я расскажу все, что возможно!

Стив задумался. В том, что говорил Майкл, и впрямь было зерно истины. Зная своего друга, Стив исключал возможность нечистой игры с его стороны, но что если через Майкла играет кто-то другой?

— Знаешь что. Мишка, в соседнем кабаке есть бар с гитаристом, если хочешь, мы можем продолжить наш разговор там, за «дежестивом». Здесь мы уже примелькались.

Они нашли дальний столик, звуки испанской гитары заглушали все сказанное за ним на расстоянии трех метров.

— Прежде всего. Мишка, ответь мне на один вопрос: «Рассел» сказал мне, что мой отец был агентом японской контрразведки «Кэмпетай». Если ты видел его досье, то можешь сказать — правда ли это?

Майкл попросил сигарету и нервно затянулся.

— Нет, Стив. «Расселу» просто понравилось мрачное японское слово, и он даже толком не проверил, что оно значит. «Кэмпетай» — контрразведка при японской жандармерии в оккупированных странах. Так мелко твой отец работать не мог.

Стив облегченно вздохнул:

— Значит, вся история о двадцати тысячах фунтов, с которых началось наше состояние, — блеф, с целью меня завербовать?

Майкл мотнул головой.

— Это — правда. Точнее — речь идет о тех десяти тысячах, которые он получил от японцев в самом конце войны. От кого были другие десять тысяч — не известно даже нам. Твой отец действительно был сотрудником японцев, но не «Кэмпетай», а центральной разведки при 2-м отделе Генерального штаба. Об этом сказано в отчете капитана Вильсона. Но там сказано и другое: он работал на кого-то еще. Шанхай в то время был одним из центров мирового шпионажа. Кроме японской, там работали также английская, советская, американская, германская разведки, не говоря уже о разведслужбах различных китайских правительств. Почему твой отец пошел на это? Думаю — из-за денег и презрения к тому миру, который его окружал. Он не рассказал нам всей правды, но его было трудно поймать — он был мастер дезинформации. Он наговорил ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы его оставили в покое, и замолчал на долгие годы. От тебя он скрыл еще больше, чем от нас, уверяю тебя, это было сделано из любви к тебе — он не хотел, чтобы за сыном тянулась эта грязь былых времен. Но она настигла его самого… Стив, у нас нет ни малейшей догадки о том, кто мог его убить! Просто — слишком много вариантов…

Стив допил свой коньяк и закусил его долькой лимона. Майкл улыбнулся.

— Так, по-моему, делал наш последний царь? Стив кивнул.

— Да, это даже назвали «николашкой», у французов вызывает возмущение испорченностью вкуса, но мне нравится. Итак, к тридцати годам судьба преподнесла мне сюрприз: мой отец оказался японским шпионом, а мой лучший друг — английским… Хорошо, в чем заключается твое предложение?

Стив только теперь обратил внимание на оригинальное сооружение в центре бара — это было пианино, вертикальные плоскости которого были заменены большим аквариумом с разноцветными рыбками. Майкл увидел направление его взгляда и обернулся.

— Ну вот, а ты ругал англичан за отсутствие изобретательности! Где еще ты можешь увидеть такой необычный дизайн?

— Ты прав, я не всегда справедлив к вам. Только бар — испанский. Так в чем заключается твое предложение?

Майкл допил свой коньяк.

— Я не буду просить тебя писать нам отчеты. Это буду делать я. Но — с твоих слов. По-моему, это вполне корректно. Что ты посчитаешь нужным нам сообщить, то и передашь. По телефону, номер я тебе дам. Время связи — каждый четверг с девяти до одиннадцати утра. В свою очередь, я буду держать тебя в курсе, по мере возможностей, разумеется. Имей в виду — это против инструкций!

Стив помолчал минуты три.

— Хорошо, я ценю твою жертву и готов принять твое предложение. Обещаю, что дезинформации от меня ты не услышишь, но не обещаю, что буду сообщать тебе все, до чего сумею добраться. Но объясни мне — зачем это вам?

Майкл облегченно вздохнул.

— Слава Богу. Что касается наших целей в этом расследовании, то их несколько. Скажу лишь одно:

деньги, которые получил твой отец, были гонораром за какую-то операцию. Или — за две операции, если учитывать, что платили две «фирмы». Характерно, что японцы заплатили ему перед самым окончанием войны, ты можешь себе представить? Япония разгромлена, а оставшиеся в живых японские разведчики вручают солидный гонорар в английских фунтах своему бывшему агенту! Что это была за операция? Кто — второе действующее лицо? И кто повинен в смерти Саймона Рондорфа? Вот некоторые из тех вопросов, которые нас интересуют. Не исключено, что по ходу дела появятся новые. И потом, Стив, не хочу скрывать от тебя, что расследованием этого дела будешь заниматься не только ты. Стив Рондорф для нас — ценный, но лишь дополнительный источник информации.

Стив расплатился, и они вышли на улицу. Свежело, падавший из окон свет отражался на мокрой от недавнего дождя мостовой.

Стив забрел на соседнюю улочку, где он запарковал машину, и сразу же наткнулся на здоровенного детину полисмена с блокнотом в руках.

— Это — ваша машина, сэр? Извините, но боюсь, что из мастерской вы ее получите не так скоро. И зачем им это понадобилось? Вот этот джентльмен — свидетель. Говорит, что вышли из-за угла двое потрепанных парней, один достает из кармана монтировку и — раз-раз! Лобовое стекло, как видите, вдребезги, магнитофон вынули и — бежать. Но зачем еще и капот помяли?

Стив молча вертел в руках ключи от «Феррари». Его отвлек насмешливый голос Майкла.

— Как видишь, социальная зависть — очень распространенная штука! Ты еще не разучился пользоваться общественным транспортом? На континенте придется нанять машину, только выбери что-нибудь поскромнее.

Пронесло, — выдохнул Стив, когда полицейские удалились. — Права у меня забрали еще в прошлом месяце. Как выразился сержант: «В вашем портвейне крови не обнаружено, сэр!»

Глава 4

«Белые скалы Дувра» остались позади. Грузный паром медленно полз через Ла-Манш, раскачиваясь своим черным корпусом, внутрь которого плотно набились туристы, изучавшие английский студенты и несколько десятков пьяных футбольных болельщиков. Когда паром начало качать, один из последней категории пассажиров поинтересовался у Стива — часто ли в этих местах тонут паромы. Тот заверил любопытствующего, что уже два раза добирался до Дьеппа вплавь, после чего «футбольный фанат» выскочил на палубу и начал травить через борт.

Стив с тоской смотрел на доплескивающиеся до иллюминатора серые волны. Сэндвичи из ватного хлеба и жидкий кофе в пластиковых стаканчиках в буфете не вызвали никакого другого желания, кроме как поскорее достичь береговой линии, обещавшей настоящий кофе, разрезанный вдоль багет с твердокопченой колбасой и круассаны.

«Нет, — поправил сам себя Стив, — лучше всего «греческий сэндвич» — багет тот же, но с тонкими ломтиками баранины, острым соусом и листьями салата… В латинском квартале, из окна одного из греческих ресторанчиков. Нет — Париж обождет, сначала — Сабль, Мамуков. Интересно, сколько ему лет»?

Дьепп сверкнул вечерними огнями, французский таможенник меланхолично взглянул на паспорт Стива, и обронил на прощание: «бон вояж».

Разбитый «Феррари» остался на острове. Водительские права тоже. Стив вскинул на плечо туго набитую черную сумку, в которой заключался весь его багаж, и зашагал к поезду. Он не хотел задерживаться в Париже и только купил пару свежих газет по дороге с Северного вокзала до Монпарнасского. Стив слишком любил этот город, чтобы позволить свиданию с ним быть столь коротким — вторая часть путешествия все равно должна была привести его сюда.

Когда поезд подходил к Туру, Стив просмотрел свежий выпуск «Ле Монд» и, скомкав газету, выкинул ее в окно. Сидевший напротив старичок-француз неодобрительно покачал головой.

— Молодой человек, вы что, никогда не слышали о катастрофических последствиях засорения окружающей среды?

— Напротив — экология превыше всего! Ведь это была чистая органика. Пройдет дождик, другой, размокшая бумага перегниет, и из старого газетного номера вырастет свежая зеленая травка, снабжающая кислородом солнечную милую Францию.

Старичок забрал свой чемодан и ушел в другое купе. Стив, довольный собой, вытянул ноги и достал из сумки томик Алданова.

«Россия сейчас на волосок от того, чтобы в политическом отношении превратиться во вторую Англию — в Англию с населением втрое большим и с территорией большей раз в семьдесят. Точно такие же «волоски» были в британской истории. Там они не оборвались, а у нас, по-видимому, оборвутся. И хуже всего то, что оборвутся они не по чьей-то злой воле, а просто из-за чудовищного легкомыслия обеих сторон: бесящихся с жиру тупых сановников и кучки молодых людей, желающих блага России и столь же невежественных, как сановники.

Волею судеб это даже не русская трагедия, а мировая. Чем была бы свободная и мирная Россия в деле свободного и мирного развития Европы! И не в одном русском могуществе здесь дело. От природы ли, или от нашей странной истории, скорее же всего просто по случайности нам достался больший духовный заряд, чем другим европейским народам. Мы еще заряжаемся духовно, а они разряжаются, и, быть может, недалек тот день, когда возникнет опасность превращения мира в зверинец, — чистенький, благоустроенный, сытый, — но зверинец».

Дверь в купе распахнулась так резко, что Стив чуть не выронил книгу. Молоденькая девица деловито впихнула внутрь огромный баул.

— Здесь свободно?

— Вполне.

Стив помог ей засунуть вещи на полку.

Она плюхнулась на место у окна, достала из сумки сигарету и вопросительно посмотрела на Стива. Он щелкнул зажигалкой, француженка кивнула и выдохнула вместе с дымом: «Мерси!»

Стив снова раскрыл книгу, как вдруг услышал:

— Простите, это — греческий?

— Нет, русский.

— О-о, вы читаете по-русски? Это так интересно, моя подруга тоже учила русский два семестра, потом съездила в Россию и бросила, говорит, что в деревнях там дороги не асфальтируют и в Москве так мало кафе, что люди встречаются на кухнях! Скажите, это правда, что…

«Все, почитать уже не удастся до самого Сабля. Все-таки насчет «сытого зверинца» старик Алданов был в чем-то прав!»

Стив рассматривал девицу, изредка успевая вставлять пару слов в ее безостановочный щебет. Светлые каштановые волосы, стянутые в лошадиный хвост, чуть вздернутый нос, футболка на голое тело, джинсы в обтяжку. «Соски в разные стороны — верный признак истеричек», — пронеслось в голове у Стива, и он попытался «рассеять взгляд» по всему объекту. Но от объекта это не укрылось, и говорливая попутчица, как бы лениво потянулась, изогнувшись вперед, и рассмеялась в лицо Стиву одним лишь блеском своих зеленоватых глаз.

— Как вас зовут? Стив ответил.

— Меня — Камий. Сейчас не сезон, но родители отпустили меня на недельку отдохнуть перед экзаменами. В Сабле меня ждут две подружки, мы решили поставить палатку на «диком пляже». Родители надеются, — я буду готовиться к экзаменам, но не думаю, что хватит времени. Вода уже, должно быть, совсем теплая… Вы тоже едете в Сабль? Как здорово, тогда мы сможем встретиться? Давайте встретимся завтра в восемь вечера на набережной Рамбле, возле казино? Вы наверняка найдете!

Поезд подошел к Саблю. Стив помог Камий вынести из поезда ее багаж. Девица фамильярно расцеловала его в обе щеки и поспешила навстречу двум подружкам, машущим ей издалека.

Отелей вдоль променады было немало, и Стив без труда снял себе номер.

— Месяцем позже это было бы гораздо сложнее, мсьё, сезон еще не начался.

Прогулка до почты не дала желаемого результата — фамилии «Мамуков» в телефонной книге не значилось.

Стив брел по набережной вдоль канала. Потрепанный рыбацкий катерок с типичным для подобной посудины названием «I’Hirondelle» неторопливо направлялся в открытое море. Набережная, мост с рыбаками, маяк.

Адрес старика нотариус не дал, сказал, что такова была воля отца. Или с ним успел поговорить «Рассел»? Навряд ли, ведь англичане сами заинтересованы в успешном результате поисков. Или — это не совсем так?

Стив зашел в небольшое кафе с видом на маяк. Возле обитой жестью стойки скучал человек лет пятидесяти. Стив подошел к нему и на молчаливый вопрос бармена ткнул пальцем в сторону незнакомца — мне то же самое!

— Любите «Рикар»?

— Не особенно, но нужно же с чего-то начать? Мне интересно, что пьют в городке Сабль д’Олоннь на Атлантическом побережье Франции.

Бармен принес узкий стакан с «рикаром» и кувшинчик с водой. Стив долил стакан водой до верху и отлил — сразу помутневшая от воды жидкость напоминала по вкусу зубную пасту или анисовые капли от кашля.

— Судя по акценту, вы не француз. Из Англии? Тогда удивительно, что вы вообще говорите по-французски!

Возле стойки стояла деревянная скульптура: крестьянин в средневековой одежде с косой в правой руке. В левой он сжимал знамя с гордым девизом:

«Если я наступаю — следуйте за мной, Если я отступаю — убейте меня, Если меня убьют — отомстите за меня!» Разговорчивый француз кивнул в сторону скульптуры:

— Шуан. Участник крестьянского восстания против французской республики. Ведь мы — в Вандее, оплоте французской контрреволюции. В 89-м, когда вся Франция праздновала двухсотлетие Великой революции, здесь праздновали юбилей контрреволюции — повсюду висели белые флаги с сердцем, короной и крестом. Надо сказать, что «прогрессивные» республиканцы проводили в Вандее настоящий геноцид — в мятежных деревнях убивали всех детей, если по росту они были выше чеки колеса телеги. Простите за отступление, я ведь — историк. Купил здесь себе квартирку в одном из выстроенных домов, с видом на море. Вовремя спохватился, за последние годы цены подскочили так, что сегодня я себе этого позволить уже бы не смог. Сабль — городок приятный, тысяч восемнадцати и то не наберется, если не считать туристов, конечно. Хотите еще «рикар»? Я угощаю.

Стиву неудобно было отказываться, хотя аптечный вкус напитка его не очень вдохновлял. Но болтливый старожил мог оказать неоценимую услугу.

— …Да, вот так, — не умолкал француз, — большинство туристов стремится на пляж или в ресторан. Рыбные блюда здесь, поверьте, действительно отменные. Я лично рекомендую «Ля Ферм», это уже за городом. Ресторан небольшой, но как они готовят жареного угря! Или — ракушки Св. Жака, просто как жареная свинина, но в десять раз нежнее и со специфическим морским привкусом…

Природа вокруг Сабля — неповторима по своей мрачной таинственности — болота, низкий кустарник. Деревня Иль д’Олоннь потому так и называется, что лет двести назад была окружена топью — просто остров, к которому вела одна единственная дорога. Съездите туда обязательно! В тамошней церкви, по преданию, водится дух сумасшедшего аббата, раз в десять лет среди ночи он начинает звонить в колокола. Я сам раз слышал беспорядочный колокольный звон — шутников в деревне достаточно, да и атмосфера располагает…

Стив допил свой «рикар». Может быть, ему местное туристическое бюро платит за пропаганду?»

— Скажите, — он осторожно прервал «историка», — вы наверняка знаете многих в городе?

— Что значит «многих»? Все-таки — не деревня. Вы ищете кого-нибудь?

— Да, но в телефонной книге этого человек нет. Его фамилия «Мамуков».

— Русский? Я слышал, здесь их несколько, но я знаю только одного, Николя-рыболова. Он живет в одном из высотных домов на набережной. Постойте, сейчас — десять? Прилив, значит он как раз на маяке — ставит ловушки на крабов. Сходите туда, спросите сами. Вы не ошибетесь — бойкий старик в синем берете. Не знаю его фамилии. Хотите еще «рикар»?

Стив вежливо отказался и, поблагодарив историка, вышел на набережную. На мосту стояло несколько рыбаков со спиннингами. Стив обошел их и направился прямо к выдававшемуся в море каменному зданию маяка. Два ряда ступенек спускались от парапета в воду. Штук шесть толстых каменных столбиков служили когда-то причаливавшим к маяку лодкам. Стив увидел, что к двум из них были привязаны капроновые веревки, одним концом уходившие в воду. Кругленький старичок деловито копошился у ступенек, через мину-ту-две из воды показалась квадратная сетка с распорками крест-накрест. Старичок, держа сетку обеими руками на весу, подвинул под нее ногой красное пластмассовое ведро и начал вытрясать в него содержимое сетки.

— Николай Мамуков? — по-русски спросил Стив, приблизившись. — Добрый вечер.

Старик выронил сетку из рук и, покраснев, выдавил из себя:

— Путаете с кем-то, я — француз! Это было сказано с таким густым русским акцентом, что Стив понял: он не ошибся.

— У вас краб из ведерка вывалился! — Стив нагнулся, чтобы поднять копошившееся на камнях «морское чудовище».

— Не трогайте! — старик поддел краба краем сетки и спихнул в ведро. — Клешни видели? Он враз палец откусит. Я их вчера штук сто выловил, старуха жаловалась — она уже ни крабов, ни рыбу, есть не может… Так вы — кто?

Николя-рыболов понял, что прятать свое происхождение бесполезно, и перешел на русский. Однако через каждые два слова он вставлял одно французское, было видно, что он — из тех эмигрантов, что подзабыли родной язык, но другой толком выучить не успели.

Старик присел на край каменного бордюра. Стив достал из кармана свой британский паспорт.

— Вот, не пугайтесь! Я — сын Саймона Рондорфа, Семена Круглова, как он был вам известен…

— Тихо, тихо… — старик бегло взглянул в паспорт и вернул его Стиву. — Я уж понял, просто свету тут мало… Похож, похож. Как же так с отцом-то получилось? Ай-яй-яй… А перевод денежный я получил, спасибо ему, не забыл. Да он и не забывал никогда, открыточку к Пасхе или Рождеству завсегда присылал и деньжат подбрасывал. Кабы не он, так и не купил бы я никогда квартирку эту. Думал, все, успокоился на старости лет… Сынок, значит?

Мамуков часто моргал глазами, как будто собираясь заплакать, и молча разглядывал Стива.

— Николай, простите, как вас по отчеству?

— Петрович. Но здесь все просто «Николя» зовут.

— Николай Петрович, я понимаю, что визит мой вас несколько озадачил, я ведь пугать вас не собирался, но дело вот какое. Я о своем отце почти ничего не знаю, он не особенно рассказывал. Выбора не было, только вы и еще один человек в Париже значились в завещании, как его старые друзья…

Старик хитро прищурился.

— Может, так оно и лучше? Семен Степанович, Царство ему Небесное, знал, что делает. Да вот, все равно не уберегся…

Николай Петрович вытянул из воды вторую сетку и вытряс в ведро копошащихся крабов. Ведро наполнилось до краев, и он повязал его полиэтиленовым пакетом вместо крышки.

— Все, теперь не расползутся. Стив предложил сигарету.

— Нет, спасибо, не курю. Какой никотин на морском воздухе? Здесь вдвойне понятнее, что за дрянь люди себе в легкие втягивают.

— Вы сказала — «не уберегся»? От кого? Рыболов еще раз оглянулся по сторонам.

— Известно от кого. Рискованный он был человек, ваш батюшка. Я ему сразу говорил: «Занырнуть надо!» А он думал, что документы сменил, — и порядок!

Стив посмотрел в сторону океана. На горизонте покачивалось два катера и белая яхта. Метров на триста вокруг, кроме него и Мамукова, не было видно ни единой души.

— Николай Петрович, а как вы попали во Францию?

— Понятно как — во время войны. В плену был, в лагере, остался потом.

— У кого в плену?

— Известно у кого, у немцев. Ну, ладно, это дело давнее. С отцом вашим мы уже после войны познакомились. А как вы меня нашли?

Стив рассказал про «историка» в кафе. Мамуков засуетился.

— Этот всем все разболтает! Не надо, чтобы нас тут вместе видели. Вот что, я сейчас крабов домой понесу, вы тут постойте. А сетку как бы забуду, вернусь за ней. Я вам шкатулочку отцовскую принесу, как наследнику, значит.

Какую шкатулочку?

Старик махнул рукой, подхватил ведро с крабами и поспешил к мосту. Стив остался ждать. Минут через пятнадцать Николай Петрович вернулся. Подмышкой у него был зажат небольшой сверток.

— Вот, тут рассматривать не надо, домой отнесите.

— Николай Петрович, что здесь?

Старик подхватил крабью сетку и прижал палец к губам.

— Видите, уже рыбаки на маяк идут? Не надо сейчас об этом. Мы вот что сделаем — завтра, часам к двенадцати ночи я здесь буду «тако» ловить, знаете, рыба такая, как по-русски называется, я и не знаю. Так вот, я две удочки возьму, вы к часу подходите — вместе порыбачим, тогда все и расскажу. Ну, все, обождите минут пять, потом ступайте, только не прямо в отель, обогните квартала два, так вернее!

И старик вприпрыжку поспешил прочь.

* * *

Легкий бриз шевелил занавеску, с набережной доносились голоса гуляющих. Стив обмакнул свежий круассан в толстостенную чашку с кофе. Шкатулка стояла рядом. Небольшая, светлого дерева, без всяких украшений. Замок был сломан, вероятно, еще в незапамятные времена. Содержимое: сложенная пополам газета, письмо без адреса и фотография бородатого человека в военной форме. Под бумагами, на дне шкатулки лежал небольшой медальон с продетым в ушко черным кожаным шнурком.

Стив взял в руки фотографию. Хмурый человек недоверчиво смотрел в объектив из-под фуражки Забайкальского казачьего войска. Черные погоны, четыре звездочки через один просвет. «Подъесаул», — вспомнил Стив рассказы отца о дореволюционных русских формах. «Кто же это?» Стив перевернул фотографию: «Дорогому сыну Семену. Степан Николаевич Круглов. Шанхай, 1935».

«Так вот он какой, мой дед». Сходство казака на фотографии с отцом было весьма отдаленным. Дело даже не в чертах лица и не в бороде, просто в его взгляде было что-то, чего так не доставало Саймону Рондорфу. Решимость? Бесхитростная уверенность в своей правоте?

Стив отложил фотографию в сторону и осторожно развернул истершийся по краям газетный лист. «Русская правда» — гласило название. Над шапкой — православный восьмиконечный крест, но вместе обычного «Спаси и сохрани» на средней перекладине стояла надпись: «Господи, спаси Россию!» Чуть ниже — «Голос вольной русской национальной мысли», год — 1931.

Крупным шрифтом в черной рамке — девиз:

«Хочешь быть чисту, не подражай коммунисту. Он тебя зовет, а ты делай наоборот».

Передовица была озаглавлена «Путь к свободе»:

«…Самое первое, самое главное, что должен крепко запомнить каждый советский подневольный гражданин, это то, что спасти себя можем только мы сами. Никто не придет нас спасать из Зарубежья, из других стран. Другим державам нет охоты посылать в Россию свои армии и лить за нашу свободу свою кровь. Мы им чужие. Одни из них рады нашей беде и боятся восстановления свободной Великой России. Другие сочувствуют нам, но не видят смысла соваться в наши дела…»

Стив перевернул страницу — в верхней левой половине, опять-таки в черном рамке, — стихотворение: «Погоди, чекист, постой-ка! Вот нагрянет Братска «тройка». Ты услышишь только — хлоп! И получишь пулю в лоб.

Стив невольно рассмеялся «террористической непосредственности» этой давно исчезнувшей организации. Так вот чем занимался его дед!

«Да, они действительно через границу «тройками» ходили…»

Стив отложил газету и осторожно разгладил четырехугольник письма.

«Шанхай, 23 ноября 1936 г.

Дорогая Любовь Михайловна!

Видит Бог, как трудно мне писать Вам об этом, но я — единственный, кто может рассказать Вам о последних минутах жизни супруга Вашего, Степана Николаевича.

Как Вам было известно, поход наш должен был продлиться около месяца, цели его я Вам сообщить не могу, по известным Вам причинам, но от предыдущих двух вылазок, в которых участвовал покойный Степан, он отличался лишь тем, что мы планировали зайти в глубь советской территории более чем на двести верст.

Переправа через Амур была нам уже знакома и прошла без особых происшествий. «Тройка» слаженная — мы с Гаврилой Потаповым еще под Волочаевской дрались, а про Степана и говорить нечего.

Как только мы одежду подсушили, сели на коней и тронулись на северо-запад, там у нас тропинка еще в прошлый раз проложена была. Минут через двадцать на поляну выехали, было уже часа четыре утра. Утро туманное выдалось, туман понизу стелется, от леса, что на другой стороне поляны одни верхушки деревьев видать. И тут, из этого тумана по нам — пулемет! А мы — как на ладони… Коней под нами первой же очередью повалило, Потапова тоже — наповал. А супруг Ваш — карабин с плеча сдернул, за коня своего мертвого залег и начал стрелять по вспышкам. Я вижу, что гиблое это дело — пули уже из конской туши куски мяса рвут, минута-две — и все! Говорю, что отходить надо, а он — «я как подъесаул тебе отступать приказываю, а мне с пулей в животе бежать не с руки!» И впрямь — вижу, рубаха у него на спине вся от крови мокрая. Значит, пуля навылет прошла. Пулемет замолк, винтовки защелкали, чтоб патроны не тратить, все равно нам не уйти. А Степан опять за свое: «беги, подъесаул приказывает!»

И совестно мне, что не остался, и сделать я ничего не мог, и приказ старшего для нас — закон. Дополз я до опушки и кустарником — в лес. Степанов карабин еще два раза грохнул и замолк. Через день я до Амура добрался, ночью на плоту на тот берег переплыл.

Старший наш сказал, что, должно быть, на разъезд пограничный мы наткнулись. Не повезло. Панихиду по Степану Николаевичу отслужили.

Только Вам, Любовь Михайловна, душой кривить не буду — нечисто здесь. Пограничные разъезды у красных с пулеметами по тайге не ходят. Ждали они нас у той самой поляны, знали маршрут. Да и не первые мы. За последний год две «тройки» потеряли, только рассказать было некому — все погибли. Я первый свидетель. Докладную записку по начальству подал, а меня вызвали и сказали, чтобы языком не трепал, не бросал тень на «братское» руководство.

Я, когда в БРП вступал, знал, на что иду, и смерти никогда не боялся. Но только теперь я уверен — в Центре у нас неладно. Большевики в отеле «Бомонд» свою штаб-квартиру устроили, нестойких вербуют, а мы все на местные власти оглядываемся! Большевики через железнодорожных служащих награбленным золотом и бриллиантами торгуют, а мы у них под носом походы в Россию готовим и думаем, что не заметят.

Простите меня, Любовь Михайловна, но горько все это. И что теперь делать, сам не знаю. Но письмо мое Вы для Семена сберегите, он скоро уже совсем большой вырастет, пусть знает, что погиб его отец за правое дело, и погиб как настоящий казак.

За сим прощаюсь

Казак Георгий Знаменский».

Стив бережно сложил письмо. Его дед, забайкальский казак Степан Круглов, член террористической организации «Братство Русской Правды», погиб в перестрелке с большевиками. А его отец был японским шпионом и пытался воспитать своего сына англичанином. Почему?

Медальон тускло поблескивал на столе. Это был даже не медальон, а не то брелок, не то подвеска:

маленький золотой самородок неправильной формы. Неизвестный ювелир распилил его пополам, отполировал и инкрустировал в гладкую грань распила небольшую фигуру из светлого металла. Она напоминала «помятый» прямоугольник с широкой верхней частью, второе сравнение, которое пришло на ум Стиву, — «истлевшая берцовая кость неандертальца».

«Что это значит? Положить эту вещь в шкатулку, содержимое которой отец всю жизнь скрывал от меня, Саймон Рондорф просто так не мог. Имеет это какое-то отношение к Братству? Или — к японской разведке? Или — к Забайкальскому казачьему войску? На револьвере хоть были иероглифы, а здесь — закорючка неизвестного назначения. Ладно, будем выяснять…»

Глава 5

День прошел незаметно. Стив пообедал в ресторане, название которого подсказал ему вчерашний «историк». Рыбная кухня действительно не шла ни в какое сравнение со всем, что ему довелось пробовать на своем мокром острове. Хотя кто же будет всерьез сравнивать французскую кухню с английской?

К восьми часам он неспешно направился к зданию казино. Чуть приодетая публика уже забегала внутрь. Стив огляделся — Камий нигде не было.

«Подожду минут двадцать», — подумал он, как вдруг запаркованный неподалеку «Пежо» гуднул два раза, и Стив узнал в сидевшей за рулем девушке свою случайную попутчицу.

— Здесь стоянка запрещена, и я решила не вылезать из машины, чтобы не заработать штраф! — пояснила Камий, когда он приблизился. — Ты уже ужинал? Тогда я покажу тебе «дикий пляж», садись!

Пока машина петляла по пригородным улочкам, Стив старался вспомнить, когда они перешли на «ты», но бросил, решив, что так оно проще. Камий трещала без умолку. Про то, что вода уже теплая как летом, что к ней уже два раза приставали немецкие туристы («они думают, что все француженки — бляди, а я им сказала, что все немцы — импотенты!»), что две соседки ей уже надоели, что она думает переселиться в другое место, но не может, так как палатка у них одна, а отели слишком дороги для бедных студентов…

55

Машина въехала на песчаный склон, и Камий потянула на себя ручной тормоз.

— Вот мы и на месте. Сейчас пляж обезлюдел, терпеть не могу толпу, что на улице, что — у моря!

Они быстро сбежали к берегу по поросшей сухой травой тропинке.

— Стив, посмотри, что я нашла!

Две бетонные громады, вросшие в песок, прищурились в сторону моря черными смотровыми щелями.

— Это немецкие доты. Во время войны здесь ожидали высадки союзников, а она произошла в Нормандии. Не думаю, что из этих щелей раздался хотя бы один выстрел!

Камий с уважением взглянула на Стива.

— Ты так много знаешь… Я думала, что если раскопать, можно найти скелет немецкого офицера, но они заполнены грунтом доверху. Два дота и дюны — как три стены, между ними чувствуешь себя как будто в комнате с видом на море, можно заниматься чем угодно… Пойдем купаться?

Стив вспомнил, что не взял с собой плавки, но Камий быстро скинула с себя все и побежала к морю. Стив последовал ее примеру.

Купание продолжалось недолго — вечером температура воды казалась уже не той.

— Да, это все же не лето! — француженка, отплевываясь, вышла на берег и побежала к одежде.

Стив плюхнулся на песок рядом с ней. От легкого ветерка капли воды на ее теле быстро подсыхали, только волосы все еще выглядели слипшимися сосульками.

— Здесь действительно чувствуешь себя в комнате из трех стен, хотя и с песчаным полом. Никто не мешает, если, конечно, не всплывет подводная лодка!

Стив увидел, как в темноте ее зубы блеснули в улыбке, и почувствовал, как горячая рука легла ему на грудь. Он осторожно перевернул девушку на спину и не успел проявить инициативу, как она впилась в его губы своими.

«Надо бы сначала стряхнуть песок с ее живота», — пронеслось у него в голове, но Камий не собиралась тратить время на такие мелочи.

Ветер усиливался. Стив натянул на себя джинсы.

— Мы пойдем к тебе в отель? Француженка лениво ворошила его волосы.

— Нет, не сегодня, я еще должен встретиться с одним человеком.

— Неужели? Она молодая?

— Перестань, эти женские хитрости мне знакомы. Это старик. Просто я должен выяснить у него кое-что. Вдобавок, он пригласил меня на рыбалку. Если все будет в порядке, я задержусь в Сабле на несколько дней, где ваша палатка, ты мне уже рассказала, завтра после обеда подойду.

Камий схватилась за черный шнурок и повернула висевший на шее Стива медальон к свету.

— Что это?

— Вот это я и собираюсь выяснить. Кстати, у нас в Англии есть пословица: «Любопытство может убить кошку»! Ты подбросишь меня до набережной?

* * *

Около часа ночи Стив подошел к мосткам возле маяка. Небольшая толпа, человек десять-пятнадцать, окружила стоявшую у парапета машину скорой помощи, автомобиль полиции поблескивал мигалкой в двух шагах от нее. Невысокий «ажан», кивая головой, чиркал в блокноте авторучкой, изредка бросая короткие вопросы размахивающему руками человеку, в котором Стив узнал «историка». «Скорая помощь» тронулась с места первой и скрылась за углом. Полицейский поводил глазами по толпе, закрыл блокнот и тоже уехал. Рыбаки и зеваки начали расходиться.

— Что случилось? — Стив тронул за плечо «историка».

— А, это вы? Жаль, что полиция уже уехала, они наверняка могли бы узнать у вас что-нибудь о бедном Николя. Подумать только — чуть не каждый вечер он забрасывал ловушки с этих ступеней, и ничего! Начался отлив, камни на дне обнажились, он хотел ловушку достать, поскользнулся и — головой вниз. Доктор сказал, что сразу — насмерть! Он даже удочки размотать не успел, и сдались же ему эти крабы… Его сосед нашел, он тоже на маяке порыбачить собрался. Хорошо, что труп в море не унесло, но Николя уже все равно. Вы завтра в полицию обязательно зайдите, знаете, где наш комиссариат?

Стив смотрел из окна поезда на стелящийся по болотам туман. Опять туман… Шкатулка с полуразгаданным содержимым лежала в сумке, странный медальон — на шее, загадочный рыбак Николай Петрович так и унес свою тайну в могилу. В комиссариат Стив не пошел. «А вы кем ему приходились? Что вам было нужно от мсье Мамукофф? Вам не кажется странным, что этот несчастный случай совпал с вашим приездом в Сабль?» Нет, спасибо!

Нельский в Париже. Последний шанс. Все остальное — загадки без ключа.

* * *

У Парижа есть свой запах. Запах горелой резины на станциях метро, выхлопных газов на улице, невообразимая кулинарная вонь, вырывающаяся из кафе и ресторанов, столь не похожая на тресковые миазмы «Фиш-н-чипс» лондонского сити.

Стив не стал спускаться в подземку, а просто пошел пешком от Монпарнасского вокзала, по улице Вожирар, мимо Люксембургского сада до бульвара Сен-Мишель. Два шага — и он уже протискивался сквозь узенькие улочки Латинского квартала. Парижане умеют суетиться красиво! Он скользнул взглядом по живописной витрине арабского кондитерского магазина и на соседнем углу обнаружил искомое: греческую забегаловку с окном на улицу, за которым крутился на вертеле неровный конус шипящей от жара баранины. Продавец быстро разрезал вдоль кусок багета, набросал внутрь салат, срезал несколько ломтей поджаренной баранины и залил внутрь сооружения красного острого соуса.

Стив за пять минут расправился с долгожданным «сандвич грек» и направился к набережной Сены. Кофе он пил в маленьком кафе напротив Дворца правосудия.

«Интересно, неужели Нельский также «законспирирован», как и Мамуков?» В проходной здания напротив двое полицейских лениво обыскивали американского туриста — «И охота же ему! Ах да, это — единственный проход к часовне «Сен-Шапель», а обыск — профилактика против терроризма». Ажурный Шпиль часовни выглядывал из-за крыши дворца.

— Скажите, где ближайшее почтовое отделение? — спросил Стив у подошедшего «гарсона».

— Направо, пройдите метров десять.

«Нельский… Нельский… Вот он, Борис!» — Стив перелистывал толстенький томик телефонной книги с Нотр-Дам на обложке. — «Да, только один, будем надеяться, что тот самый». Телефон-автомат стоял неподалеку. Трубка гуднула два раза, и женский голос поинтересовался — «Кто звонит?» Стив на всякий случай сразу перешел на русский.

— А папа в церкви! — женщина говорила правильно, но не без акцента. — Ему что-нибудь передать? Если хотите, можете просто подъехать к Собору Александра Невского на Рю Дарю. Ах, вы не знаете в лицо? Спросите у кого-нибудь или просто выйдете во двор — он службу редко до конца выстаивает, сидит на лавочке, курит, пока не видит никто. Узнаете, в очках, с бородой…

Очевидно, семья Бориса Михайловича не видела ни малейшего смысла в соблюдении конспирации.

Собор Св. Александра Невского на Рю Дарю удивительно сочетал в себе величественность и уют — может быть, из-за того, что спрятался в скверике неподалеку от бульвара Курсель. Стив не стал заходить внутрь, а сразу направился к двум зеленым скамейкам слева от входа. На одной из них сидел задумчивый старик с окладистой бородой и пускал в зеленую листву, нависшую над ним, струйку сигаретного дыма.

— Добрый день, Борис Михайлович! Разрешите присесть?

— Здравствуйте, молодой человек! Садитесь, отчего же нет…

В голосе Нельского не было ни тени удивления, как будто встреча с незнакомым молодым человеком была вписана в его дневное расписание. Поначалу Стив даже подумал, что старик его с кем-то перепутал, но Борис Михайлович вернул его мысли в правильное русло:

— Не припомню, чтобы мы с вами встречались, но могу ошибиться — в мои годы это неудивительно! Так с кем имею честь?

Стив представился.

— А-а! — Старик радостно улыбнулся себе в бороду и бойко затоптал окурок. — Раз так, то давайте зайдем в «Петроград», тем паче, что скоро служба кончится, и если зять мой увидит, что я перед церковью курю, весь день будет дуться.

Магазин-ресторан «Петроград» с живописным лубочным казаком на вывеске был как раз напротив собора.

Борис Михайлович долил в заполненный на две трети красным вином бокал минеральной воды.

— Я, друг мой, чистым его не пью — привычка после Африки. Шестнадцать лет проработал там, в топографической фирме. Марокко, Французская Гвинея… В том климате чистое вино пить невозможно — раскиснешь, даже коньяк водой разбавляют… Ну, ладно, это из другой оперы.

— Борис Михайлович, вы хорошо знали моего отца?

— Я, дружок, знал еще вашего деда!

— Степана Круглова?!

— Да, бывшего подъесаула Забайкальского казачьего войска Степана Николаевича Круглова. Вы ведь в честь него «Стивом» стали. Познакомиться мне с ним довелось в начале тридцатых. Он тогда приехал из Маньчжурии в Белград на связь с руководством только что образованного «Национального Союза Нового Поколения» — нынешнего НТС. Дед ваш был активным членом Братства Русской Правды, насколько мне известно, речь тогда шла о совместной подготовке переброски людей через советскую границу. Деталей не знаю — я в переговоpax не участвовал, а Степан Николаевич, как вы сами понимаете, не очень об этом распространялся.

Мы довольно быстро подружились. Я в то время зарабатывал себе на жизнь пением русских песен в ресторанах. Мы тогда неплохо провели время, дед ваш даже принял участие в, если так можно выразиться, «пропивании черногорского престола».

— Вы могли бы рассказать поподробнее?

— Извольте. Был у меня в Белграде друг, Андреа Петрович Негош, адвокат по профессии, наследник престола королевства Черногория по происхождению. После образования Югославии территория Черногории была включена в состав нового государства, а династия Негошей оказалась за границей — в Италии. Андрей, как мы его называли на русский манер, получил там юридическое образование, вернулся в Югославию и открыл в Белграде адвокатскую контору. Клиентуры у него было достаточно — почти все черногорцы охотно шли за разрешением своих дел именно к нему — как-никак свой, да еще законный наследник престола!

И вот как-то раз вызывают Андрея к маршалу двора, некоему Чолак-Античу. Тот принял его любезно и предложил подписать бумагу об отказе от всех притязаний на престол упраздненного королевства. Что тому оставалось делать? Престол все равно было не вернуть, а в случае несогласия неприятностей можно было ожидать немало. Он подписал. Тут Антич достает приготовленный чемодан из свиной кожи и передает его в руки отрекшемуся наследнику. Андрей поначалу хотел отказаться, но Антич настоял.

С этим чемоданом он и пришел в ресторан, где я в то время пел. Назывался он «Русская семья», находился на Дворской улице, одной стороной упиравшейся в каменную стену дворца короля Александра. Ресторан был в то время в Белграде довольно известный. Пел там и Вертинский, и Морфесси — не знаю, говорят ли вам что-нибудь эти имена? Выступал известный русский сатирик Павел Троицкий. Помню, он как-то раз, в сильном подпитии, кричит хозяину: «Принесите мне коктейль «Павел Троицкий»! А хозяин спрашивает, мол, что за коктейль такой? А Павел ему в ответ: «Очень просто: сахарный песок, лимонный сок и говна кусок».

В этом же ресторане бывали русские писатели: тогда в Белграде проходил их съезд. Сиживал вечерами Куприн — в вечно непросыхающем состоянии. По-моему, он именно в таком виде и принял решение вернуться в Советский Союз.

Так вот, приходит Андрей в «Русскую семью», отзывает меня в сторонку и открывает чемодан: он был доверху набит купюрами.

«Знаешь, Борис, — говорит он мне, — это выглядит как взятка! Поэтому ни одного динара из этих денег я на себя тратить не собираюсь — мы их все пропьем! Думаю, это будет единственно правильное решение…» Подозвал он к себе хозяина и говорит, чтобы тот открыл ему счет под эти деньги. Тот чемодан принял, банкноты пересчитал, и все мы вместе с Андреем пили с тех пор «на запись». Иногда своей компанией, а иногда разойдется наш Негош и кричит хозяину: «Марк Иванович! На каждый стол по бутылке шампанского!» Так продолжалось примерно три месяца, пока королевские деньги все не вышли…

Борис Михайлович замолчал.

— Я знаю, как погиб дед. У меня есть письмо свидетеля этого к моей бабушке. Так говорится, что в руководстве БРП был предатель.

Старик открыл свежую пачку «Кэмел».

— Был, друг мой, и не один! И в БРП, и в РОВСе. Мы, НТС, тогда из-за этого от сотрудничества с Русским Общевоинским Союзом и отказались, свои каналы переброски стали отстраивать. Нам поначалу не верили, а потом раскрылось дело с похищением генералов Кутепова и Миллера органами ГПУ, и роль в этом предателя Скоблина и певицы Плевицкой. Скоблин сумел бежать — его потом благополучно расстреляли чекисты во время очередной «чистки». Плевицкая умерла во французской тюрьме. РОВС после этого удара так и не оправился. О БРП я знаю меньше — все-таки Дальний Восток, но чекистская инфильтрация довела до гибели и эту организацию.

— Борис Михайлович, а как вы встретились с моим отцом, если никогда не были на Дальнем Востоке?

Нельский сдвинул густые брови.

— Уже после войны. Году в сорок шестом, сорок седьмом. Группа русских беженцев, в которой я тогда находился, жила в лагере «перемещенных лиц» недалеко от Касселя, в Германии. Согласно Ялтинским соглашениям, заключенным между союзниками и Сталиным, все русские из числа военнопленных и угнанных немцами в Германию подлежали выдаче в Советский Союз. Можете себе представить, какая судьба была уготована для них? НКВД придумал для них особое обозначение «БУ» — «бывший в употреблении», то есть «работавший на немцев». То, что они работали на немцев в концлагерях и на заводах как рабская сила, «товарищей» не интересовало… Так вот, я и группа наших товарищей занимались тогда тем, что подыскивали для этих людей «чистые документы». Ведь согласно тем же Ялтинским соглашениям, выдаче не подлежали те эмигранты, которые проживали за границей до начала Второй мировой. Изготовление фальшивых документов не было для нас незнакомым делом — во время войны мы обеспечивали ими людей, которым угрожали аресты гестапо.

И вот, как-то вечером стучится в дверь моего барака человек, открываю — старый знакомый, советский солдат, которому я уже оформил «польское происхождение». Думаю, что ему еще надо? А он и говорит: «Тут, Борис Михайлович, парнишка один приехал, говорит, что вы с отцом его знакомы были».

Ну, вышел я на улицу, смотрю — сидит на камне парень лет двадцати. Это и был Семен Круглов, отец Ваш.

Борис Михайлович остановился и запустил большую руку в бороду. Было видно, что он не решается продолжать беседу. Стив, заметив это, поспешил прояснить ситуацию.

— Борис Михайлович, я знаю, что «о мертвых — только хорошее», но ситуация сейчас к этому не располагает. Я должен знать о своем отце всю правду, как бы неприятна она ни была.

Старик криво улыбнулся.

Ничего особо страшного я вам об отце поведать не могу. Меня поразил лишь его беспредельный цинизм, с которым он говорил о деле, за которое погиб Степан Круглов. Предательство в руководстве БРП произвело на него такое впечатление, что было видно — этот человек потерян для русского дела. Он так сразу и заявил, что политика его не интересует, как не интересует и Россия. Он сходу предложил мне тысячу английских фунтов за фальшивый паспорт! На вопрос о том, зачем ему документы, ведь «дальневосточники» выдаче не подлежали, он ответил, что имеет на это свои веские основания, а в детали вдаваться не хочет. После этого я вспылил и ответил, что документами не торгую, а спасаю людей от смерти! Хотел я с ним на этом расстаться, но Николай, солдат этот…

— Мамуков?

— …да, это я его Мамуковым сделал, а настоящую его фамилию уж и позабыл. Так вот, Николай упросил. Ну, сделал я ему паспорт на имя «Рондорфа», немецкий. Денег, ясное дело, брать не стал. На том и расстались… А десять тысяч фунтов, что он мне завещал, я на церковь пожертвовал. Простите, голубчик, но не хотелось мне его денег. А Коля Мамуков, значит, жив?

Стив решил, что беспокоить Нельского рассказом о происшествии в Сабле не стоит.

— Нет, он недавно умер, так что об отце я от него ничего не выведал. Во время нашей с ним последней встречи у меня создалось впечатление, что он в прошлом — чуть ли не нацистский преступник. Боялся всего…

Борис Михайлович вытряс в бокал остатки вина.

— Какой он преступник! Военнопленный. Вы, молодой человек, со второй, военной эмиграцией плохо знакомы. Сколько людей, напуганных на всю жизнь сталинизмом и выдачами из «западной зоны», все еще скрываются неизвестно от кого. Некоторые даже специально русский язык позабыли!

Служба кончилась. Из собора начали выходить люди. Сначала — по одному, потом — все больше.

— Ну вот, скоро и зять появится. Увидит, что вино пил да сигарет почти пачку выкурил, ругаться начнет — насчет здоровья. Так что, Степан, давайте мы с вами разговор на сегодня закончим, тем более что об отце я вам больше ничего сообщить не смогу.

Старик потянулся к кошельку, но Стив остановил его и быстро расплатился с официантом

— Спасибо, дорогой. Да, кстати, есть один человек, который знал Семена Круглова еще по Шанхаю! Только он в Германии живет, книгами торгует. Я сам — книжный червь, так что как только лишние деньги появляются, заказываю у него книжонку-другую. Вот, постойте… — Старик покопался в записной книжке и достал оттуда заложенную между страниц помятую визитную карточку. — Вот, Андрей Савельев, Франкфурт-на-Майне, адрес здесь. Возьмите, мне она ни к чему.

В «Петроград» зашло трое — худощавый молодой человек и две женщины с густо накрашенными губами.

— Советские… — Борис Михайлович улыбнулся. Я их издалека узнаю. Раньше каждый человек из Москвы или Питера в диковинку был, а теперь их в Париже… Завтра один приезжий профессор из МГУ доклад об эмиграции читать будет, пойду непременно. Посмотрим, как на него перестройка повлияла! А вы не хотите? Я в «Русской мысли» объявление прочел, это — на севере, возле Клиньянкур…

«А почему бы и нет? — подумал Стив. — Время есть, а благодаря Борису Михайловичу появился еще один ключ — Савельев во Франкфурте!» 

Глава 6

Это был небольшой зал в кирпичном здании спортивно-административного назначения. «История русского зарубежья» — прочитал Стив на листе белой бумаги, приколотом на дверях. И чуть пониже: «Вход свободный». Возле дверей дремали две старушки.

— Вы на дискуссионный вечер? Французского перевода не будет.

— Спасибо, я говорю по-русски.

«Сиделки» радостно закивали.

Из двухсот мест было заполнено не более четверти. Кроме четырех-пяти студентов-славистов, Стив не заметил никого младше шестидесяти.

«Неужели это все, что осталось от русской эмиграции? Хотя для обитателей старческих домов путешествие в Париж по случаю какого-то дискуссионного вечера — очень решительный шаг! Остальные — ассимилировались или слишком слабо знают язык. А может — им просто не хочется тратить теплый майский вечер на слушанье эмигрантских дебатов. Есть в Париже дела поинтереснее».

Появился докладчик. Стив встречался с научной публикой из Советского Союза, но этот человек в коричневом костюме невообразимого покроя, с широким галстуком и кожаным портфелем мало походил на профессора. Он решительно поднялся на низенькую кафедру и поводил по залу близоруким взглядом, будто выискивая среди публики возможных противников.

Организатора вечера, белесого старичка с дрожащими руками, Стив никогда не встречал.

— Друзья!

Микрофонов не было, и старческий дребезжащий голос утонул в незанятой половине зала.

— Друзья! Сегодня мы имеем честь приветствовать у себя в гостях профессора истории из Москвы господина Коршунова. Многие из вас знают его по статьям в исторических журналах, но только теперь, благодаря перестройке и начавшемуся возрождению нашей Родины, эта встреча национально настроенных русских из эмиграции и из СССР стала возможной!

Зал ответил сдержанными аплодисментами. «Интересно, что он имеет в виду под «национально настроенными»? — подумал Стив.

— Господа! — советский профессор театрально выбросил обе руки вперед, как бы собираясь обнять весь первый ряд. — Мог ли я еще два-три года назад представить себе, что смогу приветствовать вас здесь, в Париже! Приветствовать, а не встречаться тайком, скрываясь от кураторов из КГБ. Мог ли я представить себе, что смогу с высокой трибуны говорить все, что накопилось за десятилетия нашей вынужденной разлуки? Те силы, что разделили Россию и Зарубежье сегодня, отбывают на свалку истории, и нам, тем, кто искренне любит нашу общую несчастную родину, довелось, наконец, встретиться. Я надеюсь, что ваш труд по сохранению культуры, традиций, веры, всего хорошего, что осталось от старой России, не пропал даром.

Мы, литераторы, историки, писатели подсоветской России, долгие годы самоотверженно готовили почву для перенесения накопленного и сбереженного вами на родную землю. Мы пробивались сквозь рогатки цензуры, мы учились писать эзоповым языком, чтобы наш умудренный горьким опытом читатель мог выискать между строк крупицы правды. Слава Богу, это время миновало!

Зал сдвинул разнокалиберные ладоши. Стив все понял и собирался идти, но, повернув голову налево, подумал, что стоит задержаться.

Через три стула от него, в том же ряду сидела девушка со стопкой бумаг на коленях. Бумаги перетянуты резинкой, раскрытая тетрадь лежала сверху. Она пыталась записывать отдельные фразы оратора, морщась, как будто от неспособности уловить их смысл. Время от времени желтовато-золотистые волосы падали на раскрытую страницу и она отбрасывала их рукой за спину.

Стулья между ней и Стивом были не заняты, и он незаметно пересел поближе. Она бросила на незваного соседа беглый взгляд и снова углубилась в свою стенографию.

— Многие считают нас чуть ли не коллаборантами! — расходился профессор. — Но подумайте, в какие условия была поставлена наша часть творческой интеллигенции! Наше время сравнимо с эпохой Великих реформ Александра II. Тогда Россия еще не была демократической страной, но именно деловая русская интеллигенция ушла не в революцию, а в конкретную работу по облегчению жизни простого народа.

Разве можно назвать врача или другого служащего губернского земства начала века «пособником самодержавия»? Эти люди делали свое скромное дело в тех границах, которые отвел им закон того времени. Так и мы…

Стив почувствовал легкое прикосновение волос к своему плечу и голос с незнакомым акцентом шепнул ему на ухо:

— Что такое «губернское земство»?

Стив осторожно вытащил авторучку из пальцев соседки и написал на полях тетради по-английски:

«Губерния — единица территориально-административного деления в Российской империи. Земство -

форма местного самоуправления, введенная при Александре II. Подробнее объясню по окончании лекции. Меня зовут Стив. А вас?»

Девушка быстро улыбнулась и написала рядом по-русски: «Кристина».

Оратор тем временем перешел к воспоминаниям.

— Мне рассказывал один человек, что во время войны он, еще мальчишкой, пас овец в кубанских степях. И вдруг — на горизонте заклубилась пыль, и отряд казаков в старой форме Донского войска проскакал мимо. Это был словно призрак из прошлого! А впереди — атаман Краснов, с окладистой бородой, и вся грудь — в крестах…

Профессор замер, как будто ожидая восторженной реакции.

Скрипнул стул, и Стив узнал в медленно распрямившейся фигуре Бориса Михайловича.

— Извините, товарищ профессор, но Петра Николаевича Краснова мне довелось знать лично. Бороды он никогда не носил, а георгиевский крест у него был только один!

Чтобы замять неловкость, ведущий объявил перерыв.

— Вы остаетесь на вторую часть? «Акцент не французский, — защелкал компьютер в голове у Стива, — кто же она?»

— Нет, подобных дискуссий я слышал уже немало.

Он повернулся, чтобы попрощаться с Борисом Михайловичем, но рассерженный старик уже шагал к выходу.

— Вы знаете какое-нибудь приличное кафе здесь поблизости?

Кристина пожала плечами:

— Это — Париж, их здесь много. Или вы хотите что-нибудь особенное?

«Несомненно», — Стив улыбнулся про себя.

— Тогда, чтобы не потерять атмосферы, можем поехать в русский ресторан. Вы уже были в «Шехерезаде»?

— Нет. Это далеко?

Рю де Льеж, 9-й арондисман. Название ресторана горело неоновыми буквами над головой у швейцара (или зазывалы?), наряженного в роскошную декоративно-казацкую форму с газырями.

Обитое красным бархатом сводчатое подземелье. Вокруг крытых белыми скатертями столиков сновали официанты арабского происхождения в красных рубашках навыпуск — «а ля рюс».

— Видите тот дальний столик с табличкой? -мотнул головой Стив, когда услужливый ливиец пододвинул под него стул. — За него никого не сажают — он зарезервирован навечно. Именно за этим столиком Ремарк написал свою «Триумфальную арку». Мстительный человек: в Париже у него случился роман с известной киноактрисой. В итоге, актриса его бросила, а он избрал интересную форму мести: сделал ее героиней своего романа и благополучно «убил» на последних страницах руками ревнивого любовника.

Полная женщина лет пятидесяти величаво вышла на середину зала.

— Бронислава Носова! — громко объявил кто-то из оркестра, и несколько гостей за белыми столиками одобрительно захлопали в ладоши.

Женщина поправила волосы, взвесила микрофон в руке. Вдруг взгляд ее зацепился за Стива. Она улыбнулась, подняла левую бровь, озорно подмигнула и объявила название песни по-французски. Потом, после короткой паузы, произнесла на чистом русском языке:

— А сейчас, специально для знакомого алкоголика-белогвардейца я исполню песню «Замело тебя снегом, Россия».

Стив благодарно поклонился.

— Ты ее знаешь? — Кристина сложила руки на столе как примерная ученица.

— Да, я бывал здесь не раз. Она — болгарка. Спасибо ей за посвящение, но, честно говоря, песню эту я не очень люблю.

Кристина улыбнулась. Как будто — не к месту, но ее улыбка, сопровождаемая легким прищуром глаз, могла выражать все что угодно — внимание, вежливость или даже лукавство, но причем — все сразу. Стив спохватился, что смотрит в светло-голубые глаза девушки слишком пристально.

— Мне рассказывали старые эмигранты, что в тридцатых годах «Замело тебя снегом…» с колоссальным успехом исполняла Плевицкая, любовница генерала Скоблина.

— Ну и что? — Кристина заметила силу своего воздействия на молодого русского и чуть тронула руку Стива, отвернувшегося к оркестру, как бы прося его продолжить рассказ. — Что с этой Плевицкой?

— Она была агентом ГПУ. Конечно, песня не виновата, но с тех пор, как я услышал историю этой певицы-агентши, она для меня ассоциируется с предательством. Тихо, Бронислава закончила петь, пусть думает, что мы в восторге!

Певица поклонилась и неожиданно легкой для своего возраста походкой подошла к их столику.

— Молодой Рондорф опять в Париже! Твоя подруга говорит по-русски? Спасибо, спасибо, к сожалению, эта песня — все, что я знаю из «белогвардейского репертуара». Но ты бы слышал, что исполняют в русских ресторанах «Парижа» приезжающие сюда на заработки советские певцы! Один, в прошлом — звезда советской эстрады, недавно спел подвыпившему эмигранту, в прошлом — воспитаннику кадетского корпуса, роман про «поручика Голицына» и «стакан самогонки». Старик настолько обиделся, что пообещал застрелить профанатора из именного револьвера! Страшный конфуз, но откуда им знать настоящие белогвардейские песни? Они сюда за валютой приезжают, а французам исторические тонкости ни к чему: «водка, балалайка, перестройка»… Ты надолго к нам?

Стул под Брониславой скрипнул. Гитарист, увидев, что певица разговаривает с гостями, объявил следующего исполнителя. Разодетый русским купцом чех с оттопыренными ушами тут же приметил развалившегося за столиком у стены лысого миллионера. Американский гость, раскинув руки, обнимал сразу двух проституток. Певец с чувством исполнил ему «Уральскую рябинушку». Толстяк расплылся и протянул через стол сложенную купюру.

«Слева кудри токаря, Справа — кузнеца!»

— продолжал петь чех-купец, размахивая широкими рукавами кафтана над блестящей лысиной щедрого гостя.

— Ну, Вацлав не может без хохмы! — засмеялась Бронислава. — Так ты надолго к нам?

Стив пожал плечами и кивнул в сторону Кристины. Она внимательно слушала песню, подперев голову рукой, и, как будто не заметила его жеста.

Бронислава понимающе улыбнулась.

— Значит, недельку пробудешь. Не забывай старых знакомых, заглядывай. Ладно, мне пора. — Она покровительственно потрепала Стива по голове и вышла через одну из боковых дверей.

Кристина задумчиво щелкала зажигалкой. Стив протянул ей сигарету.

— Нет, спасибо. Я просто думаю — русский язык очень красивый. По-французски — «брике», по-немецки — «фойерцойг», по-английски — «лайтер». Скучные слова. Но по-русски это звучит даже романтично: «за-жи-гал-ка»! — Она засмеялась над своей ребячливостью.

— Кстати, Кристина, у тебя не совсем французский акцент. И улыбка — тоже.

Девушка бросила зажигалку и схватилась руками за сиденье стула, выставив голову вперед и подняв острые плечи.

— Ты все равно не угадаешь! Моя мать — американка шведского происхождения, а отец — наполовину немец, наполовину француз. А я — просто Кристина. И улыбка у меня — «кристинская»!

Когда Стив с Кристиной вышли из дверей «Шехерезады», заранее заказанное такси уже стояло неподалеку. Стив открыл переднюю дверь, но, оценив выражение заблестевших глаз блондинки, осторожно прикрыл дверцу и пригласил Кристину кивком головы на заднее сидение.

— Куда ехать?

Стив едва успел сказать адрес отеля. Шофер взглянул в зеркало и попытался уточнить маршрут, но тут же отвел глаза, опасаясь влететь в аварию — парочка на заднем сидении разошлась вовсю.

— Стив, — прошептала Кристина, когда он расстегнул ее блузку, — но даже во Франции это не делают в такси!

Смешанный свет. Луна, неоновая реклама магазина напротив и уличный фонарь. Он беспрепятственно проходил сквозь серый мрак номера и делал волосы Кристины почти совсем белыми. Она стояла на кровати на коленях напротив Стива. Их тела не соприкасались, лишь руки в каком-то безостановочном танце ласкали одна другую.

— Как это называется по-русски?

—Что?

— То, что мы только что делали.

— Одним словом это будет слишком грубо. Наш язык богат в описании духовной любви, если речь идет о физической близости — получаются сплошные ругательства.

Стив провел рукой ото лба к ее чуть курносому носу с горбинкой, погладил выступающую ключицу, одними кончиками пальцев коснулся острых сосков небольшой груди, провел вниз по животу. Его кисть улеглась на бедре, как будто успокоившись совершенным обследованием.

— Как звучит по-русски твое имя?

— Я не пойму: мы занимаемся любовью или русским языком? Ну, Степан.

— Степан… Это мне нравится больше, чем Стив. Степан, зачем ты приехал в Париж? Стив помолчал полминуты.

— Я ищу убийц моего отца. — Он подумал еще минуты две и рассказал ей всё.

* * *

На следующее утро он долго искал на соседних улицах действующую телефонную будку. Если в Англии телефоны-автоматы обычно ломают в пятницу вечером, то в Париже они просто редко работают. Наконец, он бросил это никчемное занятие и решил позвонить в Лондон из ближайшего кафе.

На другом конце провода отозвался знакомый голос.

— Мишка, прости за долгое молчание и неурочный звонок, но последнее время мне было не до того. Слушай…

Майкл не перебивал Стива и не спрашивал об уточнениях в изложении хода событий.

— Вот, пока все. Что у тебя?

— Стив, самая главная новость: наше с тобой сотрудничество кончилось.

Стив удивленно уставился на протиравшего мокрой тряпкой стойку бармена, как будто тот имел какое-то отношение к английской разведке.

— Что это значит? Тебя сменяют другим человеком?

— Нет. Просто мы уже знаем все, что нас может интересовать в этой истории. Стив, убийца сдался английским властям и все рассказал.

— Что-о?!

— Убийца Саймона Рондорфа пришел с повинной. Твой соотечественник, из Москвы. Приехал в Англию по купленному гостевому приглашению. Типичный фарцовщик, говорит, что был связан с мафией — кавказской или среднеазиатской. Божится, что все произошло случайно — твой отец рванулся к револьверу, и ему не оставалось ничего иного, как «превысить пределы необходимой самообороны». Его наняли за деньги, обещали прикрыть уголовное дело, заведенное в Москве, и обеспечить дальнейшие беспрепятственные «челночные» поездки на Запад. Он скрывался какое-то время, а потом решил, что поскольку смертной казни в Англии нет, то лучше отсидеть несколько лет в нашей тюрьме, чем возвращаться в Советский Союз, где его могут просто убрать как лишнего свидетеля. Он — примитивный тип, и считает, что чем больше он наболтает о КГБ и мафии, тем мягче будет приговор. Анализ всего вздора, который он обильно выдает на допросах, выведет из строя любой компьютер. Но отношение к перебежчикам несколько изменилось за последние годы, а этот дурак даже врать толком не умеет. Самое главное: твоего отца убили случайно, можно сказать — со страху. Они хотели совсем другого.

— Кто — они?

— Стив, я больше ничего не могу тебе сказать, кроме одного: второй еще на свободе. Но мы уже выяснили все, что хотели, и прекращаем расследование. Мы не заинтересованы в лишнем политическом скандале сейчас, когда Горбачев в таком трудном положении. Все гораздо запутаннее, чем казалось нам, мир меняется, на поверхность выходят новые силы и не надо навязывать им грязное наследство прошлого.

Прости, но больше я ничего сказать не могу. По этому номеру больше не звони — его скоро сменят. Не надо меня искать, так будет лучше и для тебя, и для моей дальнейшей карьеры. Никаких неприятностей с нашей стороны для тебя не будет. Настоятельно советую: перестань ворошить это грязное белье, тем более что оно чужое. Прощай, спасибо за звонок!

В трубке раздались короткие гудки.

Стив заплатил за разговор и заказал двойной коньяк.

«Они хотели совсем другого. Но причем здесь Горбачев?»

Стив представил себе одинокий коттедж в Южной Англии, где обычно опрашивают перебежчиков. Там сидит убийца его отца. Он еще долго будет «пудрить мозги» МИ-5, считая, что от этого зависит его будущее. А они будут делать вид, что все это очень интересно, и тянуть время. И инспектор Буллок, так ничего и не узнав, закроет дело. И посадят громилу не за убийство, а за какую-нибудь ерунду вроде контрабанды, еще и имя помогут переменить.

«Грязное наследство прошлого… новые силы… Но если это не КГБ, тогда — кто?»

Стив посмотрел на часы — в двенадцать они должны встретиться с Кристиной. Почему он рассказал ей всё? Только вчера встретились. Как говорят — «случайная половая связь еще не повод для знакомства». А может, все это не случайно? В этой девушке было что-то, чего ему всегда недоставало. Открытая ребячливость в сочетании с умом и обаятельностью? Или эта странная непонятная улыбка? Или — увлечение Россией и всем, что с ней связано? Скорее всего, ему просто необходим человек, которому можно рассказать всё. 

Глава 7

До городка Сен-Женевьев-де-Буа они доехали на электричке. Потом, решив не дожидаться автобуса, около часа шли мимо невысоких домиков по пустынной дороге-улице.

— Еще далеко?

— Нет, мы уже почти пришли, видишь — деревья?

Ворота кладбища были открыты настежь. Кристина дотронулась до крашенных зеленой краской стальных прутьев.

— Я читала у Чехова про свидание на кладбище. Это что — русская классическая традиция?

— Не дури. Просто Сен-Женевьев — необычное кладбище.

На дорожках не было видно ни души. Могилы располагались тесно друг к другу — было видно, что купить здесь место не каждому по карману.

Парочка подошла к белой круглой пирамиде с крестом на вершине.

— Что это за значки?

— Это эмблемы «цветных полков» Добровольческой армии: Корниловцы, Алексеевцы, Марковцы, Дроздовцы…

— Почему — «цветные»?

— Из-за погон — они были не однотонными, а разных цветов, с инициалами командующих. Пойдем дальше.

Две березы качали ветвями над гранитной вертикальной плитой с металлическим крестом на вершине.

— «Атаман Всевеликого Войска Донского…» -прочитала Кристина. — Какое странное имя — «Африкан Богаевский!» А что это?

Среди белых надгробий возвышался огромный восьмиконечный крест из черного камня с гордой надписью: «Казакам — сынам славы и воли».

Стив молчал. Где была могила его деда? На той самой просеке в Уссурийской тайге, где его настигла чекистская пуля? Но он лежал в родной земле, хотя и без креста над головой. Может быть, стоило перенести сюда, на Сен-Женевьев-де-Буа прах отца? Неизвестно — хотел ли этого Саймон Рондорф. А главное — достоин ли этой земли бывший японский шпион, всю жизнь стремившийся стать англичанином?

«Грешно так думать о покойниках!»

Кристина сунула ему в карман озябшую под ветром руку.

— Как здесь тихо. Это все, что осталось от «Белой России»? Кладбище с длинным французским названием. Мне кажется, теперь я понимаю тебя лучше. Все, что ты делаешь. Но имеет ли это какой-нибудь смысл? Ведь все это, пусть красивое и благородное, но — прошлое…

Стив хотел возразить. Но заметил, как в конце аллеи появилась темная тучная фигура. Она медленно, но уверенно направилась к ним, и вскоре Стив, к своему удивлению, узнал в ней советского профессора, чьему докладу они с Кристиной были обязаны своим знакомством. Он медленно подошел к ним и театрально поклонился, уперев двойной подбородок в воротник пальто.

— Господин Рондорф, если не ошибаюсь? Здравствуйте, барышня… Мне сказали, что вы были на моем вечере, но, к сожалению, мы не успели встретиться.

Стив удивленно поднял бровь:

— Я не припомню, чтобы мы были знакомы. Профессор улыбнулся:

— Ну да, вы еще совсем мальчиком были. Еще спросили: «Дядя, а вы чекист?» — Профессор засмеялся, отфыркиваясь, как вспотевшая лошадь. — Я ведь у вашего батюшки гостил, еще в шестидесятых, — профессор обвел глазами надгробья. — Да, мне кажется, что это весьма символично.

— Что? — Стив еще не сообразил, как себя вести с этим странным человеком.

— Что мы встретились именно здесь. Вы знаете, последнее время наши писатели, публицисты, в общем, вся пишущая публика, прежде всего, стремится сюда, а потом уже едет к Эйфелевой башне и бегает по магазинам. Не знаю даже, какое кладбище сегодня более известно в России — Новодевичье или Сен-Женевьев?

— Мне кажется, это преувеличение. Хотите присесть?

Они подошли к узкой зеленой скамейке.

— Стив, — прошептала Кристина ему на ухо, — я вижу, что он хочет поговорить с тобой наедине. Может, я погуляю одна минут десять?

Стив кивнул. Профессор проводил девушку взглядом.

— Я читал о смерти Семена Степановича. Это ужасно. Он так и не успел побывать на родине, а ведь я приглашал его не раз.

Стив достал из кармана пачку «Самсонофф».

— Нет, спасибо, не курю. Когда я приезжал к вам в первый раз, около двадцати лет назад, мы с батюшкой вашим повздорили немного. Ну, понятно, он для меня был — белоэмигрант, я для него — «советская сволочь». Времена меняются. Я тогда был первым, кто в Советском Союзе осмелился упомянуть в печати имя великого русского мыслителя Бердяева…

Стив, ухватившись за последнюю фразу, начал лихорадочно шарить в памяти.

— Постойте, вы сотрудничали в «Вопросах истории»? Так это в вашей статье Бердяев был назван «русским фашистом»?

Профессор надул губы, как обиженный ребенок:

— Степан Семенович, можно вас так называть? Вы забываете, что это было за время? Ведь тогда даже упоминание этого имени в советской прессе уже было чревато неприятностями. Но ведь наш народ научился читать «между строк», люди получили возможность узнать это имя, они поняли — что искать! Сегодня, конечно, я бы уже так не написал…

Стив не знал, что ответить. Коршунов не вызывал у него других чувств, кроме резкой неприязни.

— Ну, «Вопросы истории», — продолжал профессор, — это дело прошлое. Я сегодня — официальный представитель «Фонда исследования наследия русского зарубежья»!

— Длинновато. И чем же занимается ваш фонд?

— О-о-о! — Коршунов оживился. — Вы не представляете себе, что для нас сегодня означает вход в интеллектуальную сокровищницу русской эмиграции. Ведь после Гражданской войны Россию покинули ее лучшие сыны и дочери. А сколько из тех, кто остался, были истреблены в кровавых сталинских чистках? Мы уничтожали свой генофонд. Единственное, что может спасти страну сегодня, это — кропотливое восстановление того, что еще можно восстановить. Мы должны снести в одну могилу белые и красные кости, открыто объявить национальное примирение! И тогда уже приняться за строительство Новой России!

Стив мрачно стряхивал пепел сигареты о край скамейки.

— Я недавно был в Аргентине. Вы представляете себе — в Буэнос-Айресе семь русских церквей! Правда, многие из потомков белой эмиграции уже не говорят по-русски. Ничего — когда они переедут на родину, язык быстро восстановится. Но главное для нас — архивы. Архивы их отцов и дедов. Ведь это не только историческая ценность. Все это — как бы срез, частичка той старой, канувшей в небытие России: семейные документы, неизданные рукописи, чертежи непостроенных зданий… Всего и не упомнишь! К примеру — мне удалось за сто долларов купить семейный архив золотопромышленников Зверевых, из Сибири. Наследник их уже по-русски не говорил и был страшно рад, что удалось выручить хоть что-то за бумажный хлам, который он собирался выкинуть. Я все бумаги еще не разобрал, но уже наткнулся на карту золотых приисков. Может быть, это — прошлогодний снег, а может — и нет. Представляете себе — через семьдесят лет старый семейный архив принесет стране тонну-другую золота! И тем более — в такой трудный для нее момент…

Монолог профессора потихоньку превращался в продолжение его парижской лекции. Стив не перебивал, но уже начинал терять терпение.

— С вашим батюшкой нам так договориться и не удалось. А ведь наследие дальневосточной эмиграции очень мало изучено! То, что НКВД вывез после войны, заперто в спецхранах, а что-то и уничтожено. Но у нас есть сведения, что самое главное спасено! Где сейчас эти бумаги — в Сан-Франциско, в Мельбурне?

Стив увидел вдалеке приближающуюся фигуру Кристины — ей явно наскучило бродить по кладбищу одной.

— Понятно, господин Коршунов, — Стив поднялся, — но, навряд ли я смогу вам помочь — после смерти отца никаких бумаг не осталось. И, кстати, с идеологией национал-большевизма я знаком. Вы говорите о «национальном примирении»? Но с Россией мы никогда не ссорились, а с КПСС мириться не собираемся, так что разговор на эту тему — пустая трата времени. Вы говорите про «белые и красные кости»? Что ж, памятников «красным командирам» в Советском Союзе немало. Но вот когда красные заняли Екатеринодар, они вырыли из могилы труп белого генерала Корнилова, надругались над ним на центральной площади, сожгли , а пепел развеяли. Эмигрантские архивы… Сначала они отняли у наших отцов родину, а теперь, разорив ее до основания, пытаются поживиться у нас — не деньгами, так хоть информацией. Геннадий Петрович, я чувствую, что ваш разговор с сыном может закончиться тем же, чем и с отцом!

Профессор молча жевал губами.

— Вы уже поговорили? — Кристина вопросительно наклонила голову.

— Да. Привет советской профессуре!

Когда они удалились на безопасное расстояние, Кристина решила поинтересоваться личностью профессора.

— Ничего особенного, — Стив прибавил шагу, — я вспомнил — двадцать лет назад он был у нас в «Грейс мэнор», и отец спустил его с лестницы.

— В каком смысле?

— В прямом.

* * *

Утро. Утро в Париже. Восемнадцатое утро в Париже с Кристиной. Она лежала рядом, не двигаясь, но по тому, как ресницы девушки равномерно щекотали плечо, Стив понял, что она уже проснулась, но еще не решила — подавать признаки жизни или нет.

— О чем ты думаешь? Доброе утро! Вернее — в обратном порядке. Он кожей почувствовал ее улыбку.

— Доброе утро. Обо всем сразу. Рисунок на медальоне — может быть, это иероглиф?

— Не похож. Вчера я отнес его к ювелиру. Он обещал попытаться установить страну изготовления по пробе металла. Меня больше интересует букинист во Франкфурте. Пожалуй, на сегодня он — единственное потенциальное связующее звено.

Стив осторожно провел коленом по ее бедру.

— Как, опять?! Нет, нам уже пора подниматься, после этих ночей у меня разыгрывается аппетит. Куда мы пойдем завтракать?

Зазвонил телефон:

— Господин Рондорф? Простите, отвлекаю вас, но, надеюсь, мое дело не займет много времени.

Человек говорил по-французски, вполне любезным тоном, но интонация сразу же вызвала в памяти у Стива воспоминание о «Расселе».

— Простите, но я собирался завтракать, и если время терпит, то…

— Позавтракаем вместе. Тем более что я звоню из кафе напротив вашего отеля. Из того самого, откуда вы недавно звонили в Лондон. Мне продолжать?

Стив положил трубку. Кристина, уже облаченная в узкие джинсы и вполне «демократический» свитер, вопросительно смотрела на него.

— Извини, но мне кажется, что наш совместный завтрак придется заменить совместным обедом. Встретимся в два на Шатле — идет?

Из-за пасмурной погоды свет в кафе горел. Бармен все так же протирал стаканы и косил на вход подозрительным взглядом.

«Наверняка это он донес. Вот только кому?»

В углу, возле потрепанного игрального «флиппера» сидел человек с газетой в руках. На спинке соседнего стула висел серый плащ.

Стив мимоходом заказал кофе с кальвадосом и направился к столику человека с газетой.

— Простите, это вы мне звонили в отель? Француз поднял глаза и улыбнулся:

— Добрый день, мсье Рондорф! Меня зовут Бернар. Присаживайтесь, я перевешу плащ на другой стул.

Рукопожатие у него было твердым.

— Мои комплименты, я не думал, что ваш французский настолько хорош, только вот с глаголами немного путаете, хотя при наших шестнадцати временах… О, вы пьете «кафе-кальва»?

Бармен принес кофе.

— Спасибо за любезность. Судя по вашему произношению, вы — не парижанин, если не ошибаюсь, непрожеванные согласные указывают на Центральный массив?

Бернар удивленно дернул головой, сложил газету и потянулся к своей чашке с кофе.

— Совершенно верно, Клермон-Ферран. Вы надолго в Париж?

— Еще не знаю. Так перейдем к нашему делу — кто вы и зачем вам понадобилось завтракать со мной?

В кафе зашло еще двое посетителей, и француз понизил голос:

— Затем, мсье Круглов, чтобы посоветовать вам сократить срок вашего пребывания на территории Французской республики.

Он приподнял газету — под ней лежало раскрытое удостоверение.

— Так чем же я так помешал ДСТ?

Бернар вздохнул, допил кофе и пристально посмотрел в лицо Стиву.

«Странно, почему у всех шпионов бесцветные глаза?»

— Мсье, мы — люди, если не совсем военные, то, по крайней мере, — наполовину. Я не знаю, что вы здесь выискиваете, но смысл в другом: вы нам мешаете!

Взрыв смеха заглушил конец фразы — один из посетителей рассказывал другому анекдот про бельгийцев. Бармен смеялся вместе с посетителями, но при этом косил в сторону Бернара.

«Недаром говорят, что среди французских трактирщиков половина работает на полицию!»

— Так чем я вам мешаю, дорогой Бернар?

— Всем. Если бы вы в очередной раз прибыли в Париж поразвлечься — добро пожаловать! Тем более что ваш последний выбор вызывает только уважение к хорошему вкусу — Кристина просто великолепна! Простите за вмешательство в личную жизнь, это — часть нашей работы. Но свое путешествие вы начали в Сабле. Что вам было нужно от несчастного Мамукова?

Стив вздрогнул.

— Он знал моего отца. Это — все, что я хотел от него. Надеюсь, вы не будете меня обвинять в смерти старика?

Бернар резко наклонился вперед:

— Я — не буду. А вот комиссар полиции городка Сабль д’Олоннь с удовольствием допросил бы странного англичанина, который последним видел Николя-рыболова! И если вы не послушаете моего совета, я вам эту возможность гарантирую!

От французской любезности Бернара не осталось и следа. Перед Стивом сидел вояка-чиновник, который знал только одно: приказ есть приказ.

— И все же — почему? Следствие все равно докажет мою непричастность к смерти рыбака. Несколько дней нервотрепки в сабльском комиссариате — несерьезная угроза.

Бернар покраснел и задумчиво поскреб у себя за ухом.

— Мсье Рондорф, ваша личность знакома нам по другим делам. Ладно, здесь никаких вопросов нет — ваш антикоммунизм не вызывает сомнений. Дела с МИ-5 нас не касаются. Но кроме странной истории с Мамуковым, есть еще кое-что, а именно — ваша встреча на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.

Бернар вопросительно поднял глаза.

«Неужели они следили за мной и там?»

— Что, личность Кристины вызывает подозрение?

Француз начал заметно злиться:

— Перестаньте, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду Коршунова.

Чтобы собраться с мыслями, Стив заказал второй кофе.

— Этот советский профессор — личность малоприятная, но чем вас раздражает этот зануда?

— «Зануда»?! Коршунов, Геннадий Петрович — капитан КГБ. Карьеру начал в Праге, в 1968-м. Да-да, при подавлении «Пражской весны». Чешским он владеет свободно. По составленным с его помощью спискам производились аресты среди чешской интеллигенции. Потом он переключился на работу в русской эмиграции. Послужной список довольно длинный — занимался «совпатриотической» обработкой эмигрантской молодежи, особенно тех, кто имел отношение к работе в западных фирмах. Эра технического шпионажа сегодня кончается: зачем КГБ воровать чертеж компьютера, чье массовое производство советская экономика все равно никогда не наладит? Так вот, мы вышли на след работы Коршунова в совершенно новой области, и здесь мы ни с кем информацией делиться не собираемся. Тем более что вы, при своей манере звонить в английскую разведку из кафе, можете спугнуть кого угодно. Допрос по делу Мамукова — это программа минимум, которую я вам обещаю. Если вы не согласитесь на мое предложение, следующим этапом будет привлечение по делу Коршунова. Понятно?

Бернар умолк. Было видно, что его мучают сомнения: не слишком ли много сказал?

— Если вы меня поняли правильно, я надеюсь, что через два дня Стив Рондорф покинет территорию этой страны, охраной безопасности которой я занимаюсь.

Перед уходом Бернар покосился на флиппер с таким сожалением, что Стиву захотелось предложить ему пятифранковую монету.

Глава 8

Около двух Стив был на станции метро «Шатле». Он быстро взбежал вверх по ступенькам мимо вычурной решетки в стиле «модерн» и направился к фонтану. И непосвященному было ясно, что это — знаменитое место встреч. Вокруг слонялись молодые люди. В фонтане грустно плавал запущенный туда кем-то бумажный кораблик.

Стив быстро высмотрел среди ожидающих золотую головку Кристины. Она сидела на мраморном краю, зажав наплечную сумку между колен, и внимательно перелистывала тонкий томик в бумажной обложке. Стив осторожно подошел сбоку и взглянул через ее плечо. «Характер русского народа» — прочел он вслух название книги.

— Лосский пишет, что русские часто врут. Это правда?

Кристина закрыла книгу и обняла Стива одной рукой.

— Правда. Мы всегда стремимся к совершенству. Но в этом стремлении нам не хватает энтузиазма и последовательности. Куда как проще расцветить серую действительность красивым враньем. Куда мы пойдем обедать?

Кристина засунула книгу в сумку и медленно распрямилась:

— Мне все равно.

— Твоя разборчивость меня удивляет.

— Не волнуйся, это касается только еды. Они нашли свободный угол в большом кафе здесь же, на площади. Уединение было иллюзорным — через свежевымытое стекло ясно просматривался фонтан, деревья, колонна с крылатой золоченой фигурой и здание театра. В свою очередь, взгляды прохожих то и дело пробегали по лицам двух молодых людей. Это ничуть не беспокоило Кристину. Стив же нервничал совсем по другому поводу. Глаза Кристины блестели от любопытства.

— Ну, кто был этот человек?

— Давай по порядку: сегодня я заходил к ювелиру, — Стив достал из кармана медальон. — Видишь, на ушке клеймо, ромбик с цифрой?

— «835». Это — проба?

— Да, японская. Ставилась на драгоценных металлах с 1929 года до конца войны. Но — только в Японии. В оккупированной части Китая законы были другие — так мне сказали. Но в Японии ни отец мой, ни дед никогда не бывали. А странная фигура — она из чистой платины.

Открытие не произвело на девушку сильного эффекта — Кристина меланхолично отрезала кусок серого бифштекса и проводила глазами очередного прохожего за окном.

— Кристина! — Стив провел ладонью перед ее глазами. — Я знаю, что смотреть на улицу как ленивая кошка — любимый парижский спорт. Но я должен сказать тебе что-то важное.

Веки у нее были чуть-чуть припухшие, словно после слез.

— Кристина, завтра я должен уехать из Парижа. Она не ответила. Просто сложила губы в своей «кристинской», все выражающей улыбке:

— Что ж, все хорошее должно когда-нибудь кончиться. У тебя свои дела, у меня — свои. Так, наверное, и надо. Я только сейчас поняла — ведь мы с тобой говорим на трех языках одновременно. Ты не заметил? Я тоже не замечала. Все было так естественно — мы подбирали те французские, английские и русские слова, которые были понятным нам обоим и лучше всего подходили для ситуации. Это — интересно. Мы больше не увидимся? — На ее лице одновременно отразились замешательство, неуверенность и нежелание выглядеть проигравшей. Стив быстро схватил ее руку.

— Ты ничего не поняла. Этот человек сегодня утром — он был из ДСТ. Я должен срочно покинуть Францию, — жест Стива был слишком поспешным, чтобы вызвать доверие.

Замешательство и уязвленное самолюбие превратились в раздражение с молниеносной быстротой:

— Не надо считать меня дурочкой! Нет — так нет! У меня есть жених, просто он позволяет мне делать все, что я захочу. Так же, как я ему. Прекрати это идиотство! Лосский правильно написал о вас как о нации инфантильных лгунов!

Казалось, что все вокруг моментально поменяло свое значение. Площадь, кафе, Кристина и три последние недели в Париже.

— Кристина, остановись, — выдохнул Стив, — остановись немедленно. Я говорю тебе ровно то, что хочу сказать. Я должен уехать из Франции — за ДСТ и МИ-5 стоят целые государства, за мной — никого. Да, я уезжаю из Парижа, но я не хочу уезжать от тебя. Прости, может быть, я делаю глупость, говоря это, но мне кажется — я люблю тебя.

Стив осекся. Улыбка Кристины из непонятной превратилась в более уверенную.

— Не говори так…

— Я сказал: «мне кажется»…

Оговорка немного опоздала. Кристина отвела глаза и тихо шевельнула губами:

— Ты возьмешь меня с собой?

Остаток дня Стиву пришлось подпирать стены нескольких магазинов в ожидании своей спутницы — ей все время казалось: она должна купить в дорогу еще одну необходимую мелочь.

— Что скажут твои родители? Я ведь так и не удосужился с ними познакомиться.

— Не беспокойся, — она утрамбовывала в чемодан новую порцию тряпок, — они уже привыкли к моим сумасбродствам. Но, думаю, раньше чем через месяц не хватятся: они у родственников, в Америке. Могу оставить записку: «Уехала в шпионскую миссию с одним милым сумасшедшим русским. Заодно усовершенствуюсь в языке».

Стив помог ей застегнуть чемодан.

— Не знаю, как насчет языка, но мою манеру речи ты освоила быстро. А твой жених?

— Который? Если я решила ехать, то меня не удержит даже ДСТ!

Когда парочка покидала отель, Стив попросил портье:

— Если меня будет спрашивать человек в сером плаще и назовется Бернаром, передайте ему эту записку.

— Что ты там написал? — спросила Кристина, когда они ловили такси.

— Всего одну фразу из старого советского кинофильма: «Любимый город может спать спокойно!»

Поезд подошел к границе. В темноте горело название пограничной станции.

— Форбах, — прочитал вслух Стив.

— Что? — Кристина вскинула голову.

— Ничего, спи. Твой паспорт у меня. Через несколько минут дверь с грохотом поехала в сторону, и бородатый немецкий пограничник пожелал им «гутен абенд». Знакомые корочки французского и английского паспортов не вызвали у него желания проверять документы, и он пошел дальше.

Стив смотрел, как полосы света станционных огней пробегают по лицу и волосам спящей попутчицы.

Улыбка. Она улыбалась даже во сне. Стоп! Почему все произошло так быстро и даже как будто слаженно? Встреча на вечере профессора. Потом — кладбище… Откуда Коршунов мог знать, что Стив поедет на Сен-Женевьев-де-Буа? Теперь она увязывается за ним в Германию. Нет, зачем Кристине работать с Коршуновым? Бернар! Тогда все сходится: «Вы как французская гражданка должны помочь родине…» Ерунда. Бернар ведь просто хотел, чтобы Стив не мозолил ему глаза. Рондорф, — сказал он сам себе, — еще немного, и ты станешь параноиком!

Новая страна, скоро — новый город. Чужая страна, чужой город. Но где он у себя дома? В «Грейс мэнор» или, может быть, — на Сен-Женевьев-де-Буа? Чушь, пора спать. «Букинист… Букинист… Букинист…» — стучали колеса.

Поезд пришел во Франкфурт рано утром. Стив вынес из-под полукруглой арки здания вокзала чемодан своей спутницы и направился к ближайшей машине такси.

— Ты что, кирпичей туда нагрузила?

— Не мешай людям жить — здесь нет и половины того, что мне обычно нужно в дороге. И потом — я ведь не возражаю против твоих драных джинсов? Я помню твои слова — «жить надо просто». Но мог бы приодеться и получше: времена хиппи давно уже прошли. Ты знаешь, где мы остановимся?

Стив помнил маленький отель на окраине. Из-за наплыва посетителей в преддверии автомобильной выставки шансов найти место в центре не было.

— Редельхайм, отель «Радилохоф», это возле станции!

— Американцы? — шофер попытался поупражняться с ними в английском, но когда Стив заговорил с Кристиной по-русски, бросил.

Им дали номер на втором этаже.

— Ну и вид, — Кристина расчесывала мокрые после душа волосы, — станция, подземный переход и фруктовый ларек. — Это что — поезда всю ночь будут греметь у нас под окнами?

— Ни в коем случае! — Стив осторожно взял из ее рук расческу. Я возьму расписание, и буду затыкать тебе уши за пять минут до приближения поезда.

Он осторожно положил руки ей на голову, как бы демонстрируя свои намерения.

— Осторожно, испортишь прическу!

Кристина обернулась и уткнулась носом в его шею. Стив смотрел в окно — половину его от него закрывала золотистая голова девушки.

«…а второй еще на свободе. Так сказал Майкл».

В центр они отправились на электричке.

— Смотри — «Мессетурм»! — Стив ткнул пальцем в красноватый небоскреб за окном, — пока что самый высокий в Европе, англичане грозятся — их «Телеком-тауэр» будет выше.

На Хауптвахе, площади перед пешеходной зоной, на прогретых летним солнцем камнях сидели вездесущие панки. Рядом демонстрировали свою ловкость несколько скейтбордистов. В центре площади стоял барочный особняк, вокруг — столики под зонтиками. Кафе.

— Это был полицейский пост, по совместительству — тюрьма. В 1833 его штурмовали революционные студенты — хотели освободить арестованных товарищей. Злые языки говорят — те за пьянку сидели… Но каждую революцию нужно с чего-то начинать! Так, нам скоро сворачивать…

На Цайле — пешеходной зоне — играл латиноамериканский оркестр, интернациональная толпа сновала по магазинам. Возле одного из них сидела бронзовая фигура Давида с разинутым, будто от удивления, ртом — должно быть, из-за обертки от мороженого, налепленной ему на лоб мальчишками.

— Браубахштрассе, это направо!

Скоро они вышли на нужную улицу. На углу — магазинчик с китайскими сувенирами, несколько антикварных лавок.

Дом номер шестнадцать. Снаружи Стив не обнаружил ничего, что указывало бы на букинистический магазин. Они зашли под арку и оказались в маленьком дворике. Справа от входной двери, среди кнопок, с ничем не примечательными немецкими фамилиями была укреплена белая табличка:

«А. Савельев. Старые русские книги».

Стив позвонил. Минут через пять раздалось жужжание автоматического замка, дверь подалась, и они зашли внутрь. На лестнице, ведущей в подвал, облокотившись на перила, стоял хмурый худой человек неопределенного возраста. Он исподлобья разглядывал вошедших и одновременно сворачивал самокрутку.

— Гутен таг, — лениво сказал хмурый и облизал клейкий край сигаретной бумаги.

— Здравствуйте, господин Савельев. Мы — к вам.

— Ну, здравствуйте, — ответил Савельев, не меняя тона, — проходите, я сегодня в подвале работаю. Осторожно — тут пыльно.

В воздухе действительно висел запах бумажной пыли. Почти все пространство уходящего в темноту подвала занимали железные стеллажи. Разнокалиберные книги выпирали из них бумажными, картонными, коленкоровыми и кожаными корешками. Перевязанные бечевкой стопки книг лежали по углам. Возле железной двери стоял низенький столик с пепельницей. На нем, щурясь на свет, сидел толстый серый кот. Кристина попыталась его погладить, но животное сердито зашипело и взмахнуло перед собой лапой.

— Не надо, он трусливый, чужих не признает. Вот каталоги, — Савельев, согнав кота, бросил на столик пачку брошюрок, — выберите, что вам надо, потом позовите. Мне еще списки новых поступлений составлять…

Он повернулся спиной к гостям и снял с ближайшей полки рассыпающуюся стопку.

— Нет, спасибо, мы не за книгами. Ваш адрес мне дал Борис Михайлович Нельский в Париже, ваш клиент.

— У меня много клиентов, — Савельев положил стопку на место, вынул изо рта самокрутку и, сощурившись от табачного дыма, посмотрел на Стива более внимательно. — И в чем проблема?

Тон букиниста заставил Стива смутиться.

— Ну, это касается дальневосточной эмиграции…

— Дело давнее, — Савельев с размаху плюхнулся на деревянный стул, — из Шанхая мальчишкой уехал. Что я могу рассказать?

— Думаю — многое. Простите, я еще не представился — Степан Круглов. Я — сын Семена Круглова.

Савельев затушил окурок.

— Так бы сразу и сказали. А то — «дальневосточная эмиграция». Девушка по-русски понимает?

Он покосился в сторону Кристины.

— Да, конечно, — она на всякий случай улыбнулась. — А почему вы спрашиваете?

— Безо всякой причины, — букинист повернулся, отодвинул, столку книг, и извлек из-за нее банку пива. — Хотите?

Стив мотнул головой.

— Отец жив? — Савельев с остервенением дернул за кольцо на банке, как будто это была последняя граната.

— Нет. Его убили. В мае.

— Понятно, — спокойно сказал букинист, когда Стив закончил свой рассказ, — с Семеном всякое могло случиться.

Стив повернулся к Кристине. Она ходила вдоль стеллажей с выражением легкой скуки на лице и разглядывала корешки книг, слегка шевеля губами.

— Кристина, извини, но разговор у нас намечается долгий. Может быть, мы встретимся в кафе на площади, я тебе его показывал?

Она нехотя согласилась. Савельев удовлетворенно кивнул головой: общество девушки ему мешало. Когда ее шаги смолкли на лестнице и хлопнула входная дверь, Савельев достал еще одну банку.

— Отца вашего я знал хорошо. Мой отец тоже был в БРП. Я помню, как чистил его револьвер щеткой для курительной трубки. Он погиб, как и дед ваш, Степан, при переходе границы…

Семен был старше меня, но мы дружили. Вместе дрались с комсомольцами из советских служащих при КВЖД, — ремень на руку, и — пряжкой! Японцев Семен ненавидел, как и я. По крайней мере — мне так казалось. И вдруг узнаю — он поступил на особые курсы разведки при обществе Кео-Ва-Кай. Там же в Харбине. Это общество — «глаза и уши Маньчжоу-го», создано японцами для «поднятия морального и культурного уровня населения и утверждения в его сознании идеологических основ Империи»! С простыми эмигрантами Семен и здороваться перестал. Слухи поползли — он настолько к японцам в доверие вошел, что один из руководителей курсов, генерал Кисабуро Андо, его в пример ставил. Как-то встречаюсь с Семеном на улице, он меня в сторону тащит — покажу, говорит, чего-то. Ну и достает из портфеля револьвер. Именной. Самим генералом-шпионом подаренный. «Вот, — говорит, доверяют! Может, тебе деньги нужны?» Тут я не стерпел — посоветовал ему поскорей из этого револьвера застрелиться, и пошел своей дорогой.

Стив нервно затянулся сигаретой.

— Да вы не волнуйтесь, Степан, до конца дослушайте! Я сам только в конце войны понял, что не работал Семен на японцев.

— То есть как?! — Стив опешил.

— А вот так. Ни на кого не работал, а обманул — всех! В тридцатых годах жил в Шанхае русский геолог Завьялов. Из дворянской семьи, перед Первой мировой Санкт-Петербургский университет окончить успел. В эмиграции пытался подвизаться строительным подрядчиком — еще при международной администрации Шанхая. Внешность у него была представительная, доверие внушать умел. Но его на жульничестве накрыли: он топографа подкупил, чтобы тот ему лишнюю сопку на карте «сделал». Завьялов тогда через это место дорогу прокладывал. Городские власти заплатили ему как полагается: шутка ли, целую сопку срыть! Но жадность его погубила — не захотел с рабочими поделиться, один из них и донес. Тогда геолог быстро про свою основную профессию вспомнил — приехал в Японию геологоразведкой заниматься. Уж не знаю, что он там искал, но вернулся уже в конце войны. Его потом не раз видели в обществе вашего отца, капитана Такахаси — правой руки генерала Кисабуро Андо, и Маковского — из Бюро по делам российских эмигрантов; тот потом двойным агентом оказался, в Москву уехал. Что они задумали — не знаю, только у Завьялова вдруг деньги появились. Гуляли они вчетвером по ресторанам. Втемную гуляли, чуяли, что скоро всему конец.

Из-за пьянки геолог и погиб. Шел по улице один, увидел флаг японский — поклониться надо, а он кричит: «Советы здесь все равно скоро будут, что вы меня своими солнышками пугаете!» — и хотел сорвать. Ну, патрульный, недолго думая, вскинул винтовку и — пулю ему в голову. О нем никто особенно не жалел, бывшие ресторанные друзья даже на похороны не пришли.

Как-то под вечер вдруг забегает к нам домой Семен. Я дверь открыл и не знаю — пускать или нет? А он мне: «Не бойся, я не надолго. Не хочу, чтобы ты обо мне плохо думал — ведь мы уже навряд ли встретимся». Заходит, кладет на стол папку. «Вот, — говорит, — свидетельство моей «работы на японцев». Посмотри». Я полистал, ничего не понял — карты, схемы какие-то. И фамилия Завьялова на титульном листе. Он себя еще и в «доценты» произвел, считая, что японцы с Санкт-Петербургским университетом навряд ли свяжутся.

А Семен говорит: «Мне здесь ни дня оставаться нельзя. Бумаги сохрани, единственное это мое оправдание». С этими словами ушел. С тех пор я его больше не видел. А через час является к нам его напарник в японской форме — капитан Такахаси, спрашивает про Семена. Я понял — выследили, скрывать смысла нет. Сказал, что заходил проститься, про бумаги, ясное дело, умолчал. Будь это на неделю раньше — японцы бы весь дом перерыли, но советские войска уже границу перешли.

Я вскоре бежал из Китая. Занесло меня в Австралию. Хотите верьте, хотите — нет, но основная моя профессия — охотник на крокодилов. Нас там группа русских была. Зарабатывали неплохо, если бы копить умел — стал бы миллионером. Но… Вернемся с промысла — и все деньги в Мельбурне под цыганскую скрипку просадим. Был там один русский ресторан.

В семидесятых в Европу перебрался. Начал книгами торговать. Дело шло потихоньку, хвалиться не хочу, но моего уровня специалистов по русскому книжному антиквариату — мало. Фамилии я не менял, как многие. Лет десять назад приходит ко мне человек, представляется профессором Московского университета. Купил две книжки, но больше архивами интересовался…

— Коршунов! — вырвалось у Стива.

— Верно! Так и вы с ним познакомиться успели? Пронырливый тип. Узнал, что я — дальневосточник, расспрашивать начал. По вопросам видно — тему знает. И вдруг в лоб — про отца вашего спрашивает! Ну, тут уж я понял, что это за профессор. Выставил за дверь.

Проходит год, и получаю я письмо из Ленинграда. От сестры геолога Завьялова. Я и не знал, что такая существует. Пишет, узнала мой адрес от общего знакомого, интересуется историей брата, спрашивает — нет ли у меня каких-нибудь его бумаг. Может, сестра и вправду существует, но в письме из-за каждой буквы Коршунов выглядывает. Не стал я отвечать, но до сих пор не пойму: им то зачем Завьялов?

— Простите, — перебил Стив, — но почему вы считаете, что отец не работал на японцев? Букинист криво улыбнулся.

— С помощью Завьялова ни на кого работать невозможно. Семен его знал как облупленного, а в доверие к Такахаси ввел. Значит — надул. Были в эмиграции двойные агенты, но те остались советских войск дожидаться, а Семен — исчез. Значит, и на Советы не работал.

— Господин Савельев, вы не представляете, как я вам благодарен!

Савельев, подперев голову, со скрипом раскачивался на стуле.

— Что, подозревали отца? Ну, что ж, хоть этим удружил. Потому что ничем другим я вам помочь не смогу — синюю папку Завьялова я сжег сразу же после визита японского капитана. Даже просмотреть не успел. Слишком все это было рискованно. Вы ведь папку ищете?

* * *

Они прогуливались по Рёмербергу — мощеной площади перед ратушей.

— Сколько лет этим домикам?

— По-моему, семь.

— Что?!

— Ты забываешь — американцы во время войны обратили исторический центр Франкфурта в руины. Ковровая бомбардировка. Это — старый новый город. Здесь только собор уцелел, фасад ратуши и один средневековый кабак. Красноватый шпиль собора, подсвеченный прожекторами на фоне вечернего неба, выглядел тревожно, как сторожевая вышка.

— Стив, прости, но я должна тебе сказать: я согласилась на эту поездку не для того, чтобы меня все время отгоняли как назойливую муху! «Кристина, у меня серьезный разговор, иди — погуляй!» Когда сегодня вечером будем ложиться спать, я тоже попрошу тебя посидеть в кафе и не мешать мне отдыхать!

Стив наклонился и пропел ей на ухо:

— Акулинушка, что ты сердишься? Животом что ко мне не повернешься? Был такой приветственный марш в дореволюционной российской армии. Слова, разумеется, солдаты сами придумали.

— С тобой невозможно спорить!

Они перешли через мост на другую сторону Майна. Готический собор оттуда странно смотрелся на фоне сверкающих небоскребов.

— Банки… После войны многие серьезно доказывали — демократию Германии не привить. Дескать, немецкая ментальность не позволит — «порядок и законопослушание». Это верно, но они не учли — в Германии все хорошо и бесперебойно функционирует, и диктатура, и демократия! Смотря, что строить…

У берега плавали четыре лебедя и штук десять уток. Через несколько кварталов Стив остановился.

— Ты что меня в «Мак Дональдс» привел? Кристина насмешливо кивнула на закусочную.

— Здесь начинается Старый Заксенхаузен. По легенде Карл Великий поселил здесь семьи побежденных им саксов. Честно говоря, его «средневековость» довольно искусственна — после войны отстроен…

Закрытый для движения квартал потихоньку готовился к вечеру. Налепленные один к одному ресторанчики, бары и дискотеки перемигивались разноцветными огнями как группа заговорщиков:

«Эй, «Зеркало»! Передай «Ирландскому пабу»: к нему движется парочка туристов с деньгами, пусть не зевает!»

Стив затащил Кристину в боковую улочку.

— Кто сказал — памятники можно ставить только генералам и композиторам?

В просвете между домами, на каменном постаменте стояла металлическая фигура толстой бабки в платке. На лбу — шишка, в руке — кувшин. Аршинными буквами на соседней стене — стихи-пояснение. Стиву пришлось поднапрячься, чтобы перевести с франкфуртского диалекта:

Старуха Раушер с трескучей улицы

С шишкой на лбу от боли жмурится.

Полиции выяснить надобно в срок:

Задела порог или дед ей помог?

Старуха Раушер меланхолично выпустила изо рта струю воды, угодив Кристине в лоб. Та взвизгнула и сразу же обвинила Стива во всех смертных грехах и развратном пристрастии к немецкому юмору. Нельзя было сразу сказать, что это — фонтан?!

— Ладно, не злись! Чтобы загладить свою «вину», я свожу тебя в настоящий средневековый подвал.

«Кайзер келлер» Стив нашел не сразу — он спрятался на краю пешеходного района. Прямо над ним возвышался другой ресторан — «Марко Поло», похожий на праздничный торт в форме замка — с башенками и наружными переходами. Они спустились вниз по ступенькам, прошли мимо журчащего фонтанчика и оказались в сводчатом подземелье. Посреди одного из помещений стоял настоящий каменный колодец. Народу было мало. Стив заказал себе пшеничное пиво, его спутница остановилась на конвенциональном «джин-тоник».

— А почему «Кайзер келлер» — «Императорский подвал»?

— В средние века Франкфурт был местом коронации императоров «Великой римской империи германской нации». В 1314 году с выборами случилась загвоздка — выборщики, что собрались на Ремерберге, проголосовали за короля Людовика Баварского, а недовольные собрались на этом самом месте и выбрали «альтернативного кандидата» — Фредерика Красивого Австрийского, кандидатуру которого утвердил папа римский Иоанн XXII. Никто не хотел уступить, и дело кончилось войной. Людвиг Баварский разбил войска своего оппонента в 1322 году, но сделал его своим соправителем. Только в 1356 году папская «Золотая булла» устранила конфликт — утвердила голосование простым большинством безо всяких «альтернативных» выходок.

Кристина водила соломинкой по губам.

— Ладно, я думаю, ты можешь сообщить что-то более важное, чем история этого кабачка. Что тебе удалось выяснить у этого мрачного торговца книгами?

Стив стер с подбородка пивную пену.

— Папка. Все дело в какой-то папке с документами. Если мне удастся ее достать, все станет на свои места, и я смогу вернуться в Лондон. Но папку ищу не только я.

— А что в этой папке?

— Не знаю. Как не знаю всех, кто за ней охотится. Но и они не должны знать, что у меня ее нет… Кристина, я еду в Ленинград. Ты поедешь со мной?

— Да, конечно. Я сказала тебе это еще в Париже. Когда мы отправляемся?

Чтобы поцеловать ее, Стиву пришлось отодвинуть в сторону свое пиво и вынуть у нее изо рта пластиковую трубочку.

Как только будут готовы визы и билеты.

Глава 9

Стив не ожидал, что дело затянется до августа. Сначала туристическое бюро сообщило, что посольство вернуло анкеты, потому что две графы не были правильно заполнены. Потом они потребовали, чтобы на четырех необходимых фотографиях Кристина снялась без очков — «таковы инструкции, в противном случае вас могут повернуть назад прямо с границы!» Им пришлось еще неделю проторчать в отеле с видом на железнодорожную станцию. Наконец долгожданные сиреневые листочки бумаги с фотографиями были у них на руках.

— «Виза обыкновенная. Въездная-выездная», — читала Кристина, пока Стив упаковывал вещи. — Стив, разве бывают «выездные визы»? Никогда не слышала. И потом, обычно визу ставят в паспорт, а здесь — листочки-вкладыши.

— Ты еще не знакома с советскими порядками. Без выездной визы нас действительно назад не выпустят. А вкладыши — это старое изобретение. Особым инстанциям в Советском Союзе совсем не нужно, чтобы у некоторых людей в паспорте оставалось свидетельство того, что они были на территории СССР. Ты готова?

— Почти. Но ведь ты тоже никогда не был в России. Тогда почему ты все это знаешь?

Стив еще раз проверил документы, билеты, деньги, так, всё на месте.

— Верно. Сам я там никогда не был. Но в определенный период моей жизни знание этих тонкостей было необходимо. Как-нибудь я тебе это расскажу. Нам пора, стоянка такси — напротив. До вылета еще три часа, будет лучше, если мы поспешим.

Самолет плавно скользнул вверх над сосновым лесом. Советская граница понеслась навстречу. Граница, за переход которой его дед поплатился жизнью.

При посадке в Пулково Стив старательно всматривался в деревья вокруг аэропорта — чем они отличаются от тех, франкфуртских? Вот эти березки — совсем как на кладбище под Парижем! А кустарник похож на английский… Зато внешний вид здания аэропорта сразу же предупреждал:

«Осторожно! Вы приземлились в стране победившего социализма!»

Таможенник в будке зорко вглядывался в лицо Стива, потом опустил глаза на фотографию в визе. Убедившись в сходстве, он оторвал один листок «Въезд», а оставшиеся вернул вместе с паспортом. Стив почувствовал, как его сердце на секунду сбилось с ритма. Кристина улыбалась как всегда — даже таможенник улыбнулся ей в ответ и спросил: нет ли у нее еще одной фотографии, на память?

Жара. Бежевое такси с шашечками везло их в город Ленинград, до того — Петроград, до того — Санкт-Петербург. Город с тремя названиями, историческим прошлым и неясным будущим. О настоящем состояние дорог не говорило ничего хорошего.

— В турпоездке были? — интересовался шофер. Или в командировке?

— Скорее в командировке, — улыбнулся Стив. Только очень длительной.

— Вот-вот, — комментировал шофер, пока Стив разглядывал поля за окном, — сегодня все стремятся «в длительную». Кто — туристом, кто — к знакомым, или малознакомым. А на самом деле — пару долларов заработать. Сегодня у нас все — только за валюту! И квартиры, и товар дефицитный, и ресторан приличный… Раньше в газетах писали — в Америке безработные с голоду по мусорным бачкам роются, преступность страшная, падение морали. Капитализм, одним словом. Честно скажу: не всему, конечно, но верил. Сегодня — все наоборот. По телевидению стали западную рекламу передавать. Люди говорят: «Издевательство»! Где они эти товары купят и на что?! А про Запад теперь думают: «Вот, столько лет врали нам, значит — все наоборот»! И думают, что Запад — это такой большой бесплатный магазин. Приходи, бери, что хочешь. Рвутся за границу. В кармане — пусто, кругом — витрины, товарами заваленные, хочется всего и сразу, жизнь ведь у нас — одна! Соседка моя поехала в Америку к родственникам на две недели, вернулась — через пару дней повесилась. Не выдержала. Э-эх, когда все это кончится? Я так думаю, раньше, когда не пускали никого, — легче было. Тебе хреново — и всем хреново, а как за границей — ты и не знаешь. Вам в гостиницу «Октябрьская»? Скоро приедем…

Машина въехала в бывшую столицу Российской Империи. Бледные новостройки среди заваленных строительным мусором пустырей. «Гастроном» — русские буквы над пыльной витриной. Очередь. За чем? Наверное, за тем, что еще осталось. Потоки машин незнакомых марок — Стиву показалось, что он снимается в фильме шестидесятых годов. «Ретро». Нет, вот мелькнул «мерседес», а вот — «вольво». Все-таки перестройка. Запад пробивает «железный занавес» с помощью подержанных автомобилей.

Такси подбросило — яма. Шофер выругался одними губами.

— Говорят — денег на ремонт не хватает. А на что их нынче хватает?

Одно старинное здание, другое. Ленинград кончался, начинался Санкт-Петербург. Стиву показалось, что водитель везет их слишком долго — набивает цифру на счетчике. Нет, в незнакомом городе с таксистом лучше не спорить.

В незнакомом?..

— Что это? — Кристина кивнула на голубое здание с башенными часами.

— Московский вокзал. До революции — Николаевский. А площадь называлась Знаменская, теперь — Восстания. Здесь Знаменская церковь стояла. На том месте, где эта станция метро с колоннами.

— Что это за странный архитектурный стиль? Стив призадумался на минуту. Пожалуй — «Сталинский ампир»!

— Точно! — засмеялся шофер. — Ну, вот мы и приехали, — он выключил счетчик и повернулся к Стиву. Тот уже держал в пальцах купюру.

— Спасибо, сдачи не надо. Это для меня не много.

Шофер скороговоркой поблагодарил его и помог вынести вещи.

Номер на шестом этаже. Стив зашел в ванную и заглянул за зеркало — между стеклом и стеной — просвет. «Значит, не «двойное, — с другой стороны нас никто «видеть не может».

— А микрофоны искать будешь? — услышал он сзади насмешливый голос Кристины.

Они вышли из гостиницы, обогнули станцию метро и оказались на Невском проспекте. Стив несколько раз оборачивался, услышав русскую речь.

— Все говорят по-русски! К этому еще нужно привыкнуть.

Кристина вертела головой направо и налево.

— Слушай, они одеты вполне по-европейски! Может быть, чуть старомодно. И лица не очень отличаются от парижских или лондонских. Вот только выражение другое. И глаза…

Небо. И рваные облака над Невским проспектом. К вечеру жара начала спадать. Возле Аничкова моста волосы Кристины сбило на сторону легким ветром. Они остановились у одной из четырех конных фигур.

— Стив, почему ты не рассказываешь мне про город? Даже во Франкфурте ты был более разговорчивым.

Стив облокотился на перила.

— Смотри сама. В любом, самом невзрачном городишке можно найти дома, улицы, кварталы с историей, и он покажется интересным. Санкт-Петербург в этом не нуждается.

Кристина вынула у него из кармана сигарету.

— Где ты ее будешь искать?

— Сестру Завьялова? Это мне самому хотелось бы знать. Но, сдается, Санкт-Петербург не такой большой город, как кажется.

Обойдя скругленный квадрат Михайловского замка, Кристина плюхнулась на скамейку.

— Так ты говоришь, император Павел Первый прожил здесь чуть больше месяца? Не спасли его ни рвы, ни тайные ходы… Бедный, он ведь Россию европеизировать хотел… Вот видишь, вечно у вас так:

Екатерина с Вольтером переписывалась, тянула страну в Европу, и не вышло ничего. Александр II крестьян освободил, а его террористы убили. И с социализмом у вас, поэтому ничего не вышло. Маркс мечтал об освобождении, а Ленин всю страну закабалил и еще полмира…

Стив в первый раз взглянул на девушку не совсем ласково:

— Ты напоминаешь мне профессора из Кембриджа, из-за него мне оттуда пришлось уйти. Он тоже лепил сходную теорию на уровне полуграмотных советологов.

Кристина, как бы извиняясь, взяла его за руку:

— Извини, я не знала, что ты воспринимаешь так болезненно. Скорее всего, я действительно неправа: Петербург — очень европейский город. Мне даже жаль — хотелось бы чего-нибудь типично русского: Отпрыск России на мать непохожий, Бледный, худой, евроглазый прохожий…

— Чьи это стихи? «Евроглазый» — это с европейскими глазами?

— Да. Стихи некоего Шевчука — лидера рок-группы ДДТ. Есть такая.

В десятке метров от них на скамейке сидел человек. Клетчатая рубаха, джинсы. Читал газету. Стив пригляделся — «Известия». Внимательно читал. И человека этого он уже видел. «Нет, Кристина была права — шпиономания опасная болезнь».

Назад они ехали на метро: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — Маяковская, переход к поездам…»

— Скажи, — Кристина провожала взглядом удаляющуюся станцию, — почему здесь все облицовано камнем, как во дворце? Ведь это метро, не музей! Вчера, когда ты ушел на поиски этой старушки, я решила прогуляться одна. Захожу во дворик. Снаружи, на фасаде — лепной узор, во дворе — переполненные баки с мусором. Возле одного — дохлая крыса. Кошмар…

Стив потерял терпение:

— Мне помнится, пластиковые мешки с мусором в Париже выставляют прямо на улицу. Крыс я там не считал, но из-за собачьего дерьма на тротуаре приходится больше смотреть под ноги, чем по сторонам. Нам выходить!

Кристина надула губы.

Вот уже несколько дней Стив пытался найти следы Завьяловой. В справочном бюро он получил адреса двадцати возможных кандидаток. Что теперь, проверять каждую?

В подземном переходе между станциями «Маяковская» и «Площадь Восстания» он увидел маленький столик с литературой. Бородатый человек размахивал газетой над разложенным товаром и выкрикивал:

— «Раиса Горбачева — кто она?» — подлинная биография жены Президента! Антисоветская газета «Русская мысль» из Парижа! Что такое советская власть и как с ней бороться — об этом вы узнаете из журнала «Посев»!

Стив остановился. Большинство изданий выглядели самодельно — репринты эмигрантских газет и журналов на плохой бумаге. Среди антисоветской литературы, за распространение которой еще пять лет назад можно было угодить в лагерь, его внимание привлек небольшой листок с двуглавым орлом и крупным заголовком: «Вестник империи». Стив отдал продавцу трешку и сунул газету в карман.

На противоположной стороне площади, на крыше соседнего с гостиницей здания мигал щит световой рекламы.

— Зачем тебе эта газета? — Кристина явно хотела помириться.

— Это — орган «Союза потомков русского дворянства».

— Монархисты? Мне показалось — это тебя не интересует.

— Как сказать. Завьяловы — старая дворянская семья. Думаю, благородное происхождение — все, что у них осталось. Здесь адрес. Это на Литейном проспекте, рукой подать. Завтра пойду, хочешь со мной?

* * *

Около одиннадцати они были на месте. Малиновый фасад с обвалившейся местами штукатуркой. Над аркой, между двумя полуколоннами разместилось нелепое украшение: барельеф с двумя амурами. В пухлых руках они держали вычурный щит, посредине которого — земной шар, обрамленный колосьями, звезда, серп и молот. Герб Советского Союза.

— Что это значит? — Кристина выпучила глаза от удивления.

— Все правильно. Революция уничтожила чей-то герб и заполнила щит новым содержанием. Амурчикам все равно, что держать. Не беспокойся — он наверняка скоро отвалится.

Двор-колодец отозвался на шаги гулким эхом. Каменная лестница с уцелевшими бронзовыми держалками для ковра напоминала вошедшим о том, что были в истории этого дома лучшие времена, да кончились.

На дверях квартиры на втором этаже висела табличка с выписанными славянской вязью словами: «Союз потомков русского дворянства. Приемные дни: вторник и пятница, с 9 до 12».

— Смотри-ка, мы даже вовремя пришли! В ответ на звонок за дверью раздались уверенные шаги, щелкнул замок, и Стив на секунду обомлел: перед ним выросла фигура поручика Российской Императорской армии — в сапогах, при погонах и портупее.

— Проходите!

Поручик круто развернулся и прошел в прихожую. Стив с Кристиной последовали за ним. Прямо у входа стоял деревянный столик, над ним — портрет Николая Второго в золоченой раме.

— Вы по какому вопросу? — поручик чинно расположился за столиком и превратился в строгого администратора. — Если записываться в общество, то нам необходим мандат на дворянство.

— Мандат?! — удивленно выговорил Стив.

— Ну, да. Мы же не можем всякого желающего в дворяне записывать, справка нужна.

— Нет-нет, я здесь впервые, но никакого отношения к дворянству не имею и не претендую. Я, собственно, сам за справкой пришел.

— О членах общества мы справок посторонним не выдаем, — строго отчеканил поручик.

— Жаль, — Стив потянулся за сигаретой.

— У нас не курят, — поручик остановил его жестом. — Чем еще могу быть полезен?

— Видите ли, — Стив положив пачку «Самсонофф» обратно в карман, — я приехал из Великобритании. У меня есть сведения о родственниках одной женщины, проживающей здесь, в Санкт-Петербурге.

— А паспорт у вас есть?

— Да, конечно, — Стив достал паспорт и положил его на стол перед строгим «офицером». При виде солидной книжицы с коронованным гербом администратор просто преобразился.

— Ну, это меняет дело! А кого вы ищете?

— Завьялову, ей должно быть уже за семьдесят. Имени, к сожалению, не знаю.

Поручик достал из ящика стола увесистый том и открыл его на букве «З».

— Так, Завьяловы, Завьяловы… Так, есть: Ксения Владимировна, семнадцатого года рождения. Это не она? Другой все равно нет. На пенсии, живет в коммунальной квартире в Ковенском переулке, почти напротив Католического собора. Хотите адрес? Но паспортные данные ваши я все же запишу…

Стив поблагодарил «поручика» и направился к дверям, но остановился:

— Господин поручик, может быть, это не мое дело, но погоны и звание в Российской армии нужно было заслужить. Впрочем — спасибо за помощь!

Поручик покраснел и углубился в чтение какой-то бумажки.

— Стив, — спросила Кристина, когда они выходили из-под арки, — что это — маскарад?

— Вот именно, — Стив, наконец, закурил. — Ряженые эпохи монархической ностальгии. Ладно, пусть развлекаются как умеют.

* * *

Ковенский переулок. Тихий. Остроконечная башня костела.

— Здесь много католиков?

— Нет, Кристина. Костел построили в начале века для французского посольства. Я слышал — он действующий, но колокола звонят только по воскресеньям.

Опять двор-колодец. Под помятой водосточной трубой сидел облезлый кот и жевал селедочную голову. Он облизнул усы и воровато взглянул на прошедшую мимо парочку. Убедившись, что его трапезе ничего не угрожает, с урчанием вернулся к прерванному занятию.

У дверей квартиры, указанной в бумаге «поручика», было несколько безымянных звонков. Стив замешкался, но все же решил позвонить в первый попавшийся. В дверях показалась полная женщина в цветастом халате.

— Вам кого? — Она вынула изо рта помятую папиросу.

— Завьялову, Ксению Владимировну. Извините, я не знал, в какой звонок…

— Ничего, — женщина вставила папиросу на место, — проходите, я ее позову.

Она прошлепала тапками без задников в глубь квартиры. Стив услышал стук и пронзительный голос:

— Завьялова-а! К тебе.

Ксения Владимировна оказалась сухонькой аккуратной старушкой. Седую голову она держала гордо, как на светском приеме.

— Вы — ко мне? Простите, в комнате я вас принять не могу, не прибрано.

— Ничего, — Стив зашел внутрь и сразу же оказался на кухне. Крашеный пол, две газовых плиты. Возле одной возилась открывшая им дверь соседка.

— Ксения Владимировна, моя фамилия — Круглов, я из Англии. Дело у меня к вам такое — я могу сообщить вам некоторые подробности о смерти вашего брата. Мне кажется, что…

— Тихо! — Старушка приложила к губам дрожащий палец. — Что вы, не здесь! Проходите скорее…

Она пересекла кухню и открыла обитую коричневой клеенкой дверь. Стив с Кристиной прошли следом. В полутемной комнате пахло свежевымытым полом, в углу стояло ведро со шваброй. Видно, визит застал хозяйку за уборкой.

— Простите, — прошептала она, закрыв дверь на ключ, — но при Галине нельзя. Она час одну чашку будет мыть, если услышит что-нибудь интересное. Здесь вообще — нельзя. Коммунальная квартира…

— Может быть, пойдем в кафе? — вмешалась Кристина.

— Нет, что вы! — всплеснула руками Ксения Владимировна. — В кафе еще опаснее! Вы надолго в Питер?

— Визы у нас кончаются через две недели, — успокоить пугливую женщину было делом непростым. Но можно попробовать продлить…

Нет, из-за меня не надо, — Ксения Владимировна рассматривала гостей внимательными близорукими глазами. — Вот что. Завтра я еду на дачу, в Ириновку. Если это для вас важно — там и поговорим. Как доехать, я нарисую.

Глава 10

Над площадью перед Финляндским вокзалом занес металлическую руку памятник вездесущему Ленину. У билетных касс Стив покопался в карманах в поисках мелочи: «Так, два билета до Ириновки, это будет…»

— Направление на Ладожское озеро, это здесь. У основания платформы, в стеклянном кубе стоял старинный паровоз.

— Исторический, — пояснил Стив, — на нем «вождь мирового пролетариата» вернулся из Финляндии в Петроград.

— А почему под стеклом? — поинтересовалась Кристина.

— Чтоб не растащили на сувениры. Или не угнали назад в Финляндию. Наш поезд — через пять минут.

Предместья. Потом — деревянные домики пригородов.

— Как мало каменных строений! А Ксения Владимировна тоже живет в деревянной избушке?

«Ириновка» — гласили черные буквы над дверями маленького станционного здания. Путешественники вышли. Кристина зачем-то помахала зеленому хвосту скрывающейся за лесом электрички. Возле станции стояло не больше десятка домов.

— Скажите, — Стив обратился к усталому мужчине, сошедшему на перрон вместе с ними, — я ищу дом 56, это далеко?

— Вам в деревню «Ириновка» надо, а здесь — станция. Вот по этой дороге напрямик, километра два будет.

Пшеничное или ржаное поле — в сумерках не разглядишь. Сосновый лес по правую руку. Дорога была проселочная, грунтовая. Деревня светилась огоньками окон впереди. Фонарей по обочинам не было — Кристина чуть не влетела в большую лужу.

— Неужели трудно было привести дорогу в порядок?!

— Прости их, они же не знали о приезде гостьи из далекого Парижа!

— Стив, если ты не перестанешь издеваться, я поеду домой.

— Давай, если не заблудишься. Не волнуйся, скоро придем.

Стив читал номера на синих, зеленых и просто неокрашенных домах. Пару раз гавкнули собаки. Заборы скоро кончились. Справа, на отлете, прямо в поле поблескивал овальный пруд. Над ним высилась серая бесформенная громада. Огней в доме не было.

— Это он?

— Нет, последний был — 53, а дом Ксении Владимировны должен быть на другой стороне.

Домик Завьяловой был маленький и аккуратный, как его хозяйка. Падавший из забранного узорчатыми занавесками окна свет обрисовывал три прямоугольные грядки. Возле калитки шевелил листьями старый клен. Стив осторожно подошел к окну и постучал по стеклу пальцами. Занавеска отодвинулась.

— Это вы? — шепотом произнес старческий голос. — Заходите, дверь открыта.

Кристина уже клевала носом от усталости, но стеснялась признаться и продолжала улыбаться хозяйке сквозь дремоту.

— Вот, значит, как это было…

Стив успел рассказать Ксении Владимировне историю гибели ее брата, умолчав о некоторых подробностях его дальневосточных приключений. Он еще не разобрался, в каких отношениях были родственники.

Выслушав рассказ, старушка вздохнула и поставила на плитку чайник. Плита была газовая, двухконфорочная. Пузатый синий баллон стоял под столом.

— Я бы печку истопила, но жарко, замучитесь. А газ мне из города сосед привозит. Девушка-то ваша, глядишь, совсем уснет! Я ей постелю, пусть не страдает, а мы с вами еще поговорим.

Кристина попыталась отнекиваться, но быстро сдалась, и Ксения Владимировна увела ее в соседнюю комнату.

Чайник засвистел. Стив выключил газ, тут в дверях показалась хозяйка.

— Ну вот, уснула, как убитая, — старушка тихонько прикрыла за собой дверь. — Еще чайку, Степан? Простите, что я вас — по имени, но вы мне во внуки годитесь, — Ксения Владимировна разгладила клеенку на столе, заварила чай и замолчала.

— Что мне рассказать вам о нем, Степан? Я его и не видела никогда, мне всего годик был, когда брат уехал в Сибирь. Родители рассказывали — ветреный он был, увлекающийся. Университет бросил, так что и геологом его назвать трудно. После Гражданской войны несколько лет не было от него ни слуху, ни духу. Только году в 35-м получаю вдруг письмо — из Шанхая. Здравствуй, пишет, сестренка! Я — брат твой, Николай. Жив-здоров и при деле. Ничего лучше не нашел, как пригласить меня к себе. Я ему сдуру ответила: родители умерли, живу одна, учусь на медицинском, переезжать никуда не собираюсь и прошу его больше мне не писать. Думала, успокоится. Не тут-то было. Через два года — опять письмо. И видно, что спьяну писал — буквы прыгают, одна мысль с другой не вяжется. Пишет — скоро разбогатеет и меня обеспечит, и детей, и внуков моих. Ну, письмо я сразу — в печку, а сама дрожу.

После третьего письма ко мне пришли. Допросы начались. Тогда людей ни за что хватали, а здесь — связь с заграницей, брат — белоэмигрант! Письма его мне в десять лет обошлись. Называлась я тогда «ЧСИР» — «член семьи изменника родины». Всю войну в лагерях провела, муж от меня отказался. Подошло Хрущевское время, задним числом меня реабилитировали. В Эрмитаж устроилась. Нет, не экскурсоводом, а сиделкой на этаже: «Вам к полотнам Тициана? Налево». Там тогда немало женщин из бывших дворян работало. Почти все — после лагерей. Своя компания. Гувернантки их в детстве французскому учили, а лагерь — блатному жаргону. Сидят на скамейке под гобеленом XVII века две старушки, читают «Правду». Одна голову поднимает и говорит другой: «Ма chere! Ну кто же поверит такой параше?!» — Ксения Владимировна грустно улыбнулась, но вдруг снова поджала губы. — Я уже думала, что «они» оставили меня в покое. Но вот, лет пятнадцать назад, перед моим уходом на пенсию, «они» снова появились. Пришли прямо на работу. Вежливо разговаривали. Выспрашивали про брата, интересовались — какими такими изысканиями на Дальнем Востоке он занимался.

Ничего нового я им рассказать не могла. Тогда они просят письмо написать, в Германию. Человеку, который Николая знал. Мерзко мне было, Степан, но я согласилась. Вам не понять — когда «они» вежливо просят, это иногда страшнее, чем крик следователя.

Вот и все. Ответа на письмо не было. «Они» больше не приходили. В «Союз потомков русского дворянства» меня бывшая коллега по Эрмитажу пригласила. Скажете — смешно все это? Может быть, но приятно, что через столько лет можно с гордостью вспомнить о своем происхождении…

Степан слушал внимательно, не переспрашивал. Ксения Владимировна явно сказала все, что знала.

— Простите, я не на тему — этот дом в поле, возле пруда. Он — заброшен?

Старушка неспеша убирала со стола.

— Это — «Тимофеев дом», его вся деревня знает. Там раньше церковь стояла, а дом — вроде пристройки был. Церковь закрыли, поп уехал, а Тимофей-сторож всё охранял. Утром и вечером обходил, ржавые замки проверял. Кончилось тем, что разобрали церковку на кирпичи для колхозного коровника. Тут Тимофей не выдержал — запил горькую. По пьянке в этом пруду и утонул. Старухи рассказывают — он и после смерти не успокоился. Не раз видели, как в пустом доме керосиновая лампа загорается — Тимофей готовится церковь обходить. Я-то не верю, но деревенские мальчишки здесь свою смелость проверяют: ночью в пруду купаются.

— Ну, ладно, — Ксения Владимировна закончила мыть посуду, — засиделись. Если желание будет — завтра на болото за морошкой сходим. Знаете такую ягоду?

— Нет, — Стив поднялся из-за стола, — в Англии я про такую не слышал. Думаю, если бы была — мать бы обязательно рассказала.

— Она на малину похожа, только желтая, и растет прямо на мху. Вкус… Он ни на что не похож. Ну, завтра сами попробуете. Спокойной ночи!

Стив осторожно, чтобы не разбудить Кристину, свернувшуюся калачиком на огромной скрипучей кровати, стянул с себя рубашку. Перед тем, как лечь, он задернул занавеску.

В поле, в черном провале окна заброшенного дома над прудом вспыхнул огонек.

* * *

Утром Стив проснулся от шороха на кухне. Он осторожно вылез из-под одеяла — Кристина пробормотала несколько французских слов и перевернулась на другой бок.

«Завьялова ничего не знает, — Стив размышлял про себя, застегивая пуговицы, — остается выяснить — что хотят «они»!»

Ксения Владимировна уже возилась у плиты.

— Доброе утро, Степан! Что, Кристина еще спит?

— Да, пускай. Я вот что подумал — нам к обеду все равно уезжать, может быть, я пока за морошкой один схожу? Если это недалеко.

— Как хотите, а я пока завтрак приготовлю. Значит так — через поле, мимо «Тимофеева дома» — в лес. Все время по прямой, лес скоро кончится, болото — за ним. Вы только желтую берите, спелую. А назад — так же, не заблудитесь. Да, грибы уже попадаются — ножик возьмите.

Старушка, чуть замешкавшись, вытерла крошки хлеба со столового ножа и бросила его на дно плетеной корзинки.

Утро было пасмурным. Стив поднял воротник куртки и прикрыл за собой калитку.

«Круг замкнулся. Морошка — слабое утешение!»

Стив перепрыгнул канаву и направился к лесу. Рассохшиеся бревна Тимофеева дома, как оказалось вблизи, за долгие годы выцвели до светло-серого цвета. Стив вспомнил про мелькнувший вчера огонек и хотел было, заглянуть внутрь, но передумал.

«Призраки в это время уже не гуляют, а если это были мальчишки — то наверняка разошлись по домам».

Через несколько минут он поравнялся с первой сосной на лесной опушке. Невысокий пригорок, кусты ежевики. Поросль опускалась вниз и обрывалась на краю светло-зеленого мшистого болота. Кое-где из пушистого ковра торчали березки. Утренний туман еще не разошелся окончательно, а застыл двумя выпуклыми озерками — одно покрупнее, похожее на сугроб, второе — совсем маленькое, смахивало на просыпавшуюся с проезжавшей машины кучу сахара.

Ноги Стива сразу же утонули во мху, и он почувствовал медленный холод просочившейся в ботинки воды.

«Да, идея не так чтобы очень разумная, носки менять придется. Так где эта морошка?»

Крупные ягоды, то — по одной, то — россыпью не прячась, желтели вокруг. Стив сорвал одну: точно, вкус ни на что не похож! А вот эта, красноватая, явно еще не созрела. Стив бросил несколько штук в корзинку и выпрямился. Что-то не так. Стив спиной почувствовал, что он не один, и резко обернулся.

Человек в черной брезентовой куртке, будто выросший из мха в пятнадцати метрах от него, резко вскинул черный продолговатый предмет. Стив упал одновременно с выстрелом. «Дуплет, — автоматически констатировал он про себя, когда на голову упала сшибленная выстрелом ветка ближайшей березы, — картечь, наверное, визг очень противный. Мозг работает быстрее обычного — опасность чует. Так, у него — двустволка, должен перезарядить. Время есть». Падая, он не выпустил из рук корзину. Ягоды рассыпались, а нож Ксении Владимировны поблескивал внутри. Втиснутое в мох ухо четко различило один шаг, другой… Человек приближался. Вот он — щелчок! Стив постарался слить все свои последующие движения в одно: ногу поджать под себя, праву руку — в корзину, нож перехватить за лезвие, прыжок, поворот через плечо… «Представь себе увеличивающуюся в полете тяжесть… Спасибо, отец!»

Человек в черной куртке как раз вставлял в гнездо второй патрон. Нож ударил острием в кисть руки. «Охотник» взвизгнул от неожиданной боли и уронил ружье. Этого было достаточно — Стив в два прыжка был возле него. Он опередил рванувшегося к упавшей двустволке незнакомца, обеими руками — за ствол — и ружье с хрустом опустилось на стриженую макушку противника. Человек дернул руками и ткнулся лицом в кочку. Стив осторожно перевернул «охотника» на спину.

Курносый нос, короткие белесые волосы. Рана на руке была неглубокой, но кровь из порванной на голове кожи уже залила лоб. «Жив, через полчаса очнется».

Стив быстро прошелся по карманам своего несостоявшегося убийцы. Ничего, если не считать листка тетрадной бумаги. Рисунок. Стив повертел его в руках. «Так, дорога, дом, крестик. Овал и еще дом… Это же пруд!»

Он подхватил на плечо двустволку и быстро зашагал к опушке леса. Возле Тимофеева дома он свернул и швырнул ружье на самую середину пруда. С минуту смотрел на расходящиеся круги, потом, перемахнув через покосившийся забор, толкнул дверь. Она легко и бесшумно распахнулась. Возле самого окна без стекол стояла табуретка. На полу пустая консервная банка, доверху наполненная окурками. «Нервничал, бедняга, не одну пачку скурил. Так вот что за огонек я вчера видел!»

На подоконнике лежал предмет, никак не вписывавшийся в интерьер заброшенного дома церковного сторожа. Японский фотоаппарат с «дальним» объективом. «Так, снимал. Меня, Кристину, Ксению Владимировну? Всех, наверное. Проявить уже не успею».

Стив засветил пленку, ударил объективом о косяк, вышел наружу и швырнул камеру вслед за двустволкой.

— Вы уже? — Ксения Владимировна вытерла руки о фартук. — Кристина позавтракала, я сказала, что вы наверняка задержитесь…

— Стив, почему не разбудил меня? Я еще никогда не ходила за ягодами в настоящий русский лес! — Кристина выглядела выспавшейся и довольной.

Стив поставил корзинку в угол:

— Ксения Владимировна, простите нас, но я внезапно вспомнил — мы ведь еще обратный билет не зарезервировали, а сколько это будет длиться — неизвестно! Так что простите, но уезжать придется срочно. Спасибо огромное за всё… Я вот даже ягод собрать не успел.

Старушка поджала губы и развела руками:

— Ну, раз надо…

Кристина молча собирала вещи — Стив понял, что обратная дорога в Ленинград пройдет в долгих и неприятных объяснениях. Перед уходом он расцеловал Ксению Владимировну в обе щеки.

— Спасибо за всё! И еще — если «они» придут снова, не надо ничего утаивать — про меня можете рассказать всё, как было, мне скрывать нечего. Уже у дверей Стив обернулся. — А вкус морошки, действительно, ни с чем несравним!

Старушка перекрестила его. Электричку на станции они ждали недолго. 

Глава 11

На площади за окном время от времени раздавался шум проезжавшей машины. А вот — мотоцикл. Без глушителя — рокер, наверное.

Кристина еще спала.

— Стив, это похоже на сон. Всё — наша с тобой встреча, медальон, поездка в Россию, старушка в домике на краю леса…

— Спи, нам завтра полдня по городу бегать. Билеты, потом…

В дверь номера осторожно постучали. Стив ругнулся по-английски и получил от Кристины шуточный тычок. Он быстро влез в джинсы и зашлепал босыми ногами к дверям.

— Кто там?

— Это дежурная, — отозвался женский голос. Вы внизу сумочку забыли, вот я и принесла.

«Какую сумочку?» Стив помнил, что в холле они вечером не задерживались. Он приоткрыл дверь.

Дежурную ему увидеть не пришлось — мускулистая рука просунулась в щель и схватила его за запястье. Через три секунды двое здоровых детин уже заламывали ему руки назад. Кристина сидела на кровати, придерживая на груди одеяло. Стив увидел ее дрожащие губы и крикнул:

— Консульство! Ничего им не говори — требуй звонка в консульство!

Его буквально вынесли в коридор. Один из громил вышел из номера с оставшейся одеждой подмышкой.

— Оденьтесь здесь. Про консульство поговорим потом.

Черная «волга» неспеша ехала по ночным ленинградским улицам. Двое громил подпирали сидевшего на заднем сиденье Стива — слева и справа, каждый смотрел в свою сторону.

Проехав по Литейному проспекту почти до набережной Невы, «волга» свернула в боковую улицу. Стив наклонил голову и увидел угол огромного темного здания с антенной на крыше.

«Вот он — «Большой дом»!»

Машина въехала во двор.

— Выходите!

Всю дорогу вверх по лестнице Стив видел только широкую спину «сопроводителя» и ступеньки под ногами. Потом — коридор.

Стива завели в полутемную комнату и оставили одного. Поначалу он удивился — почему? Стол под зеленым сукном, телефон, стопка бумаг. Кабинет. На одной стене — портрет Ленина, на другой — карта СССР. «С точки зрения типографского исполнения, моя карта в квартире на Кингс-роуд значительно точнее».

Боковая дверь открылась без шума, и прямо перед Стивом выросла грузная фигура. Лица вошедшего не было видно — он стоял спиной к окну.

«Психологический эффект — для страха».

— Ничего подобного, Степан Семенович, — произнес «силуэт», как бы отвечая на мысли Стива. Никаких ламп в лицо и прочих трюков. Мы ведь не на допрос вас вызвали, а на разговор. А свет включим, вот только…

Он подошел к окну и задернул занавески. Щелкнул выключатель. Перед Стивом стоял крупный пожилой мужчина в штатском. Двойной подбородок. Приличный пиджак, явно несоветского происхождения, растянулся спереди под напором солидного живота. Блиноподобное добродушное лицо, залысины, коротко стриженые седые волосы. Выражение глаз тоже не обещало ничего коварного, единственное несоответствие с типом «доброго дядюшки» — тонкие, бледные губы.

— Покровский, — представился хозяин кабинета, — Сергей Иванович.

Он медленно устроился за столом, отодвинул в сторону стопку бумаг, зачем-то приподнял и сразу же опустил телефонную трубку и жестом указал Стиву на стул напротив.

— Так что, решили на историческую родину съездить? Отчего же нет, мы гостям рады. Рады, рады. Вы ведь в первый раз в России?

— В первый, — Стив достал из кармана пачку сигарет. «А руки дрожат, проклятые, не дай Бог, заметит!»

— Да вы курите, курите! И меня можете угостить. Ого — «Самсонофф»! Можно сказать — собственного изготовления…

Сергей Иванович нарочито громко крякнул и втиснул сигарету в свой узкий рот.

— Наслышаны о вас.

Покровский выпустил дым через ноздри.

— Ждали, — добавил он, когда его дымный «хобот» растаял в воздухе.

— Гостеприимства у вас не отнять, — Стиву курить расхотелось. Спасибо, что носки позволили надеть.

— Такое время, Степан Семенович, такое время! И работа тоже — нервная.

Стив косо взглянул на карту.

— Интересуетесь? А нам все это вместе держать приходится. Чтобы не развалилось, — Покровский взял со стола коричневую линейку и подошел к стене. — Прибалтика. — Линейка хлопнула по краю Моондзундских островов. — Спешат они со своими декларациями. Последнее слово еще не сказано. Белоруссию я не считаю, но с Украиной — сложнее… Кавказ, — линейка сползла к нижнему краю карты, — здесь уже второй Ливан. А Средняя Азия, Тува, Якутия?

Линейка забегала быстрее:

— Империя гибнет, Семен Степанович! Кто ее спасать будет — демократы столичные? Это — пострашнее, когда смута в центре завелась… А под шумок соседи наглеют. Что японцы надумали, вы уже слышали? — Импровизированная указка Покровского очертила полукруг и постучала по Курильским островам. — Раньше Южные Курилы были у них дипломатическим припевом, но сегодня он становится все громче. Собаки чуют, когда слон ослабел — каждая кусок урвать норовит.

Стив вперился взглядом в контуры ближайшего к Хоккайдо острова и вздрогнул. Неожиданно все стало на свои места.

— Такое уже случалось, — Покровский вернулся к столу, — в Гражданскую. Ничего, утряслось. И сейчас утрясется, дайте время. Так вы зачем к Завьяловой приезжали? Пожалели бы старушку, к чему ей после всего пережитого лишняя нервотрепка?

Переход от геополитики к Завьяловой был рассчитан неплохо, но только что сделанное Стивом открытие придало ему уверенности.

— Навестить хотел. В лес сходить. За морошкой. В Англии, Сергей Иванович, она не растет.

— Зато в Сибири ее — завались!

Покровский залился хлюпающим смехом и так же внезапно посерьезнел.

— Ну, почему же сыну эмигранта не навестить сестру погибшего на чужбине геолога? Можно, мы такие контакты даже приветствуем — валюта государству нужна. И эмигранты тоже русские люди… Вот только, — Покровский сделал паузу, — если к нам приезжает сын агента японской разведки, мы начинаем проявлять бдительность. Папаше японский генерал именной револьвер подарил, а сынок к нам через границу еще пару лет назад курьеров с антисоветской литературой засылал!

Стив не удержался и закурил.

— Что, думаете — не знали? Вычислили мы вас, Степан, вычислили. Да и не все пойманные хорошо на допросах держались. Ладно — дело прошлое, литература — это сегодня можно. Мы в своей прессе еще и не такое печатаем — жуть берет, куда там эмигрантам! Но с критикой наших собственных недостатков мы теперь сами справимся, без вашей помощи… Так что вам известно о Завьялове?

Стив медленно стряхнул пепел на ковер.

— Вы уже спрашивали. Я за морошкой приезжал. Но у вас в лесах столько браконьеров! И все — с японскими камерами.

Покровский сначала укоризненно покачал головой, а потом пронзительно зашипел:

— Нет, все же не те теперь времена, Рондорф. Вот за ноги вас взять и с четвертого этажа вниз головой подержать — все бы сразу и рассказали.

Боковая дверь вновь бесшумно распахнулась, один из громил, хватавших Стива, вопросительно взглянул на Покровского.

— Поскучайте, господин Рондорф, я — сейчас. Только не сорите больше, ковер казенный, а пепельница — вот.

Стив снова остался один. «Карта. Как я сразу не догадался!»

Вернувшийся следователь выглядел спокойнее.

— Ну, вот и поговорили, Стив.

— Могу я связаться с консульством?

— Ни к чему. Ваша виза аннулирована. Ее вам и не должны были давать — имя «Рондорф» все еще в черном списке, его никакая перестройка не отменяла. Просто — компьютерная ошибка. Наказание, признайтесь, не слишком жестокое. Вас сейчас на машине отвезут в аэропорт. В следующем самолете вы покинете пределы Союза Советских Социалистических Республик… Есть вопросы? — Покровский говорил безразличным тоном, от недавней ярости не осталось и следа.

— Есть. Куда меня высылают?

— За пределы. А маршрута не знаю — у нас не туристическое бюро, посадят на ближайший самолет. Все ваше — в машине.

— Где Кристина?!

— Я же сказал: все ваше — в машине! Счастливого пути…

* * *

Самолет летел в Прагу полупустым. Кристина сидела возле окна и молчала. Стив несколько раз пытался разговорить ее, но поняв, что девушка все еще в шоке, оставил ее в покое.

«Через несколько минут наш самолет произведет посадку в международном аэропорту Прага-Рузине. Просьба не курить и пристегнуть ремни…»

В здании аэропорта Стив усадил Кристину за столик в кафе, а сам побежал менять деньги. Когда он вернулся, она все так же, без движения, сидела над чашкой кофе.

— Ну, вот теперь можно подумать о будущем. Я думаю, что в Праге мы пробудем одну неделю — здесь у меня есть знакомые. Я еще не уверен, как можно обыграть историю с нашим задержанием и высылкой, но если они думают, что им удалось меня остановить… Все-таки скандала они испугались!

—Нет.

— Что — «нет»?

Лицо Кристины ничего не выражало.

— Они не испугались. Это я — испугалась.

— Ну да, это нормально, это пройдет… — Стив попытался обнять ее, но девушка отстранилась.

— Перестань… Они отпустили нас по другой причине. Стив, я им все рассказала. Всё. И про документы, и про медальон. Всё.

Стив молчал.

Стив, они знают, что никакой синей папки у тебя нет. Они нас выкинули как ненужных, отработанных людей, которые ничего не могут им дать, кроме лишних неприятностей. Это называется — «предательство»? То, что сделала я?

Глава 12

Сказанное Кристиной не укладывалось ни в какую схему. Стив не знал, как реагировать. Боль от шока была почти физической — сходной с той, что он испытал однажды в детстве, когда соседский мальчишка неожиданно хлестнул его прутом по широко раскрытым глазам.

— Да, ты испугалась… Но я же предупреждал тебя — их бояться не надо, они сегодня не так много могут сделать… Ну, не страшно, я что-нибудь придумаю…

За последние несколько дней лицо Кристины осунулось. Слушая Стива, она лишь чуть покачивала головой, как будто не веря ни одному слову. Он попытался обнять ее снова, и она снова отстранилась.

— Нет, не надо…

— Ничего, я думаю, что мое дело надолго не затянется. Посмотришь Прагу, а через неделю мы поедем ко мне. Ты увидишь «Грейс мэнор»…

Кристина опять замотала головой и поджала губы:

— Нет, Стив, нет. Ты поедешь в «Грейс мэнор» или еще куда, но я первым же поездом возвращаюсь в Париж. Я устала. Мне все надоело. Ты живешь в выдуманном мире, пытаешься доказать себе то, что давно никому неинтересно и непонятно. Если ты получаешь от этого удовольствие — пожалуйста, но с меня — хватит. Не надо мне говорить ничего про твою любовь — даже если это правда, мне все равно нечем на нее ответить. Сначала мне было интересно — все эти документы, медальон, таинственность… Но после нашей поездки в Россию… Я поняла, что это — серьезно. Серьезно и опасно. Но самое главное — никому не нужно!

Стив открыл рот, пытаясь возразить, но Кристина остановила его властным жестом:

— Нет, не говори ничего! Я знаю — ты умеешь уговаривать, но я не желаю больше ничего слушать. Мои каникулы в этом году были слишком напряженными — пора возвращаться домой и заняться делом. Родители, наверное, уже вернулись. Скоро экзамены. Не волнуйся, я долго одна не останусь — скоро у меня появится новый любовник. Ты удивлен? Извини — жизнь есть жизнь. А ты всерьез хочешь освободить этих людей? Тех, что я видела на ленинградских улицах? Эту старушку в деревне, которая всего боится? Если бы они хотели освободиться, они давно бы это сделали сами, без твоей бескорыстной помощи. Ты безнадежно инфантилен.

— Заткнись! — Стив едва сдержался, чтобы не ударить ее. — Я знаю, что такое «женская логика»! Если у тебя дурное настроение, и ты подавлена всем происшедшим, не надо подводить под это теоретическую базу.

Кристина как будто была даже довольна тем, что ей удалось взбесить незадачливого русского.

— Пусть тебя не смущает мое настроение, но хамить не надо. Мне было хорошо с тобой. Правда, правда. Не сердись, это только подтверждает твою инфантильность. Думаю, будет лучше, если мы расстанемся сразу. Сейчас. Нет, не вставай! Я возьму такси, до вокзала доберусь сама, без твоей помощи, — она быстро запихнула в сумку свитер, застегнула молнию и с трудом подняла свой чемодан.

У стеклянных дверей она остановилась, как будто раздумывая, потом повернулась. На бледном лице появилась знакомая Стиву улыбка:

— Кстати, ты спрашивал, что означает моя загадочная улыбка? Стив, ты так и не понял — она ничего, просто ничего не означает!

Он услышал, как ее чемодан задел краем за ступеньку эскалатора. Чашка с недопитым кофе стояла напротив. Взлетел очередной самолет, и черная поверхность остывшего напитка задрожала от шума.

— Извините, я не помешаю?

Стив обернулся на голос. Перед ним, сощурив близорукие глаза, стоял Коршунов.

— Ну, вот и встретились. Мне сообщили, каким рейсом вы прибываете.

Стив плохо понимал, о чем говорит гебист-профессор. Вся система восприятия окружающего перестала работать. Он вспомнил — это уже случилось однажды, в Париже, в кафе на «Шатле». Теперь он напоминал сам себе зависший компьютер. Время, для этого необходимо время.

— Что вы сказали?

— Я сказал, — профессор повернулся к официантке и обменялся с ней несколькими словами по-чешски, — я сказал: мне сообщили о вашем приезде. Те, кто его устроил. Извините, но на Праге настоял тоже я. Чешская столица — моя последняя остановка. Через три-четыре дня я улетаю в Москву. Да, таковы превратности службы — французы замучили меня «блокирующей» слежкой, со дня на день могли арестовать. Но поработал я неплохо, можно сказать, даже успешно. Конечно, если не считать не сложившихся отношений с вами, Степан Семенович!

Стив отхлебнул кофе. Он мысленно смерил расстояние от своего локтя до оставленной Кристиной чашки. Примерно полметра. Так. Теперь — от чашки — до переносицы «профессора». Оправа очков — немецкого или французского производства! Это — точная информация. С нее можно начинать.

— Ну, почему же — «не сложившиеся»? По-моему, здесь все предельно ясно: вам и вашим коллегам из Большого дома нужна синяя папка Завьялова с планом залежей платины на острове Кунашир. А у меня ее нет.

Коршунов поскреб ногтем облезший лак на поверхности столика.

— Степан, я много старше вас — можно обращаться без отчества? Ну, зачем лукавить, Степан? Откуда вы тогда знаете про платину и Курилы?

Официантка принесла Коршунову две рюмки. Он расплатился и поставил одну из них напротив Стива.

— Рекомендую. Настоящая чешская «боровичка»

— можжевеловая водка. Я открыл ее для себя более двадцати лет назад. Божья слеза! А с чем сравнить этот запах леса, что остается во рту!

Стив отодвинул от себя рюмку. Коршунов укоризненно покачал головой:

— Я знаю, что шпионы разных стран, произнося тост, говорят, глядя в глаза друг другу: «За нашу победу!» Но вы, Степан, все еще отказываетесь признать, что дело у нас — общее. И победа — тоже!

Профессор залпом опрокинул одну рюмку, зажмурился, словно довольный кот, и тут же отправил следом содержимое рюмки Стива.

— Ну, вот. С чего же начать, Степан? Я вышел на дело вашего батюшки давно, когда разбирал в своем только что полученном кабинете бумаги предшественника. О, это был убежденный сталинист! Даже портрет Иосифа Виссарионовича на своей даче на стенку повесил… Так вот, разбирая его старые бумаги, я наткнулся на дело Маковского. Сын известного генерала царской армии, ушел в эмиграцию, в Харбин, вместе с отступающими белыми частями. С помощью помощника начальника харбинской японской военной миссии майора Акикусы ему удалось проникнуть в правление Бюро по делам Российских Эмигрантов в качестве главы отдела, ведавшего регистрацией, статистикой и контрразведывательной работой. Вы представляете себе весь объем информации, к которой имел доступ этот человек! Акикуса считал его самым надежным человеком в эмиграции. И просчитался — еще с 1938 года через советское консульство в Харбине Маковский связался с нашей разведкой. Это было сделано не из корысти или честолюбия — Маковский считал это своим патриотическим долгом. Он свято верил в то, что Советская Россия выйдет после войны на путь нормального развития и станет просто Россией… Нет, я не считаю, что он ошибся, он просто не рассчитал сроки.

По окончании войны многие эмигранты решили вернуться на родину. Маковский — тоже. Вы знаете, что большинство из них, независимо от их сотрудничества с нашими разведывательными органами, оказались в лагерях.

В случае с Маковским, который считал, что его встретят в Москве как героя, НКВД немного опоздал. Ошибка была в том, что его не арестовали сразу — служебная неувязка. На следующий день после своего возвращения он попытался связаться со своими друзьями-дальневосточниками, приехавшими до него — и никого не обнаружил. Вечером того же дня он услышал в коридоре гостиницы топот сапог: в дверь стали ломиться. Он понял, что его ждет. Когда дверь взломали, сотрудники НКВД увидели лежавший на полу в луже крови труп — оружия у Маковского не было, он просто бросился на нож для разрезания бумаг. Прямо в сердце. Возле трупа — синяя папка и горстка дымящегося пепла. Все, что осталось от ее содержимого. Уцелел лишь заглавный лист. С названием, именем инженера Завьялова и распиской. Распиской в получении десяти тысяч английских фунтов. За подписью вашего отца, — Коршунов замолчал.

«Десять тысяч фунтов, полученных неизвестно от кого», — вспомнились Стиву слова Майкла.

— Почему он не передал папку раньше? — продолжал Коршунов. — Наверное, думал — это его главный козырь, хотел представить ее кому-нибудь в высших сферах. А когда понял, что вместо приема в Кремле ему уготована камера на Лубянке, — решил хоть как-нибудь отомстить за ошибку своей жизни. Но это — догадки. Да, такое трудное было время…

Коршунов грустно нахмурился, будто говорил о плохой погоде.

— Геннадий Петрович, но ведь вы должны знать, что нет на Курилах никакой платины. Нет и быть не может, любой геолог вам подтвердит. И за все годы, что Курилы принадлежат СССР, это можно было тысячу раз проверить!

Профессор загадочно улыбнулся.

— Ай-яй-яй, Степан Семенович, а говорите — бумаги не у вас! Вот и попались.

Стив на минуту почувствовал себя снова в кабинете на Литейном.

— Не пугайтесь. Конечно — платины нет. Гранит, песчаник, вулканический песок… Геологи подтвердят. Если останетесь в Праге еще на несколько дней, обязательно сходите в Град. Собор Святого Витта, Президентский дворец. Но я настоятельно советую — загляните на «Злату уличку». Средневековые домики — один к одному. Почему — «Золотая улица»? Если верить легенде, это — своеобразное «общежитие» алхимиков. Их собрал там король Рудольф II еще в XVI веке. Создал условия, как Сталин нашим писателям на дачах в Переделкино. Велел «философский камень» искать — обращать неблагородные металлы в золото. Ну, что с камнем случилось, вы знаете. Но известно ли вам, Степан, сколько великих побочных открытий было сделано этими алхимиками? Так честь и хвала королю Рудольфу!

Коршунов заказал еще одну «боровичку», потом наклонился через столик к Стиву и заговорщически прошептал:

— Не найдут платины — найдут что-нибудь другое! Не в этом дело. Если мы сегодня заикнемся про платину — никто не поверит. Но если это будет сделано через печать, не нашу, европейскую? «Найдены документы эмигранта-геолога Завьялова. Южные Курилы стоят на платине!» И фотография медальона. Ведь медальон этот жулик-геолог специально заказал у ювелира в Токио — для психологического эффекта. Это мне еще ваш батюшка сказал. И после подобного «платинового скандала» — не видать Японии наших островов. А найдет что-нибудь на Кунашире или нет, — роли не играет, главное время затянуть.

Пока Коршунов смаковал очередную стопку, Стив понял, что его компьютер работает вполне исправно. «Что ж, испытаем на деле!»

— Не думаю, что вся эта история задумана лишь с целью спасти Курилы. Не то время сейчас.

Коршунов слегка захмелел. От его обычной вкрадчивости не осталось и следа.

— Что вы в этом понимаете? Если бы только в Курилах дело — Империю нужно спасать! Курилы — начало. Нужно доказать нашему народу, что демократы готовы раздать все — от Прибалтики до сибирской нефти, лишь бы придти к власти. Нужно объединить массы — не демократия нам сейчас нужна, а порядок. Стабильность. На сегодня его дать можем только мы, — Коршунов остановился.

— Какое сегодня число?

— Восемнадцатое.

— Ну, вот. Если я вас еще не уговорил, посмотрим, что вы скажете завтра.

Профессор как будто помолодел лет на десять. «Неужели это — «боровичка»?»

— Ладно, Геннадий Петрович, не могу сказать, что вы меня уговорили, но все, что я услышал — весьма интересно. Не могу обещать, что я готов передать вам бумаги сейчас — время нужно. И еще один вопрос — архив промышленников Зверевых — он у вас?

— Ну, допустим, а он-то здесь причем?

Стив скопировал загадочную улыбку профессора.

— А при том, что задаром я вам бумаги Завьялова не отдам. По-моему, это справедливо. Зверева — девичья фамилия моей матери. По-моему, обмен вполне эквивалентный — один архив за другой!

Коршунов такого поворота не ожидал.

— Степан Семенович, ну, это как-то странно! Сначала — ни в какую, потом — архив Зверевых. Ведь это — достояние России!

— Не волнуйтесь, товарищ Коршунов, от России это достояние никуда не уйдет. И потом мне сдается, что бумаги Завьялова сейчас для вас нужнее?

Коршунов достал из кармана блокнот, вырвал из него лист и быстро начеркал несколько слов.

— Вот, здесь адрес. Это на Сербской улице, вы найдете. Прага — город небольшой. Я жду вас там, в среду, в двенадцать часов. Думается, что скоро вы перемените свое мнение насчет нашего общего дела.

— Посмотрим. Но архив Зверевых не забудьте — у меня мало времени.

«На Розхрани» — прочел Стив название на листке бумаги, когда Коршунов удалился. 

Глава 13

Было уже около десяти часов вечера, когда Стив, с сумкой через плечо, подошел к железнодорожному мосту через Влтаву. Он остановился у набережной и посмотрел в воду — она тихо ворошила отблески огней вечернего города. «Так, теперь пешком, вдоль железной дороги». Пешеходная дорожка была крыта старыми досками, скрипевшими под ногами. Один раз Стиву пришлось перепрыгнуть через дыру. «Да, социализм не проходит бесследно ни для одного моста в мире!»

Он сбежал вниз по песчаной тропинке. На перекрестке двух улиц, засунув руки в карманы бежевого плаща, стоял человек.

— Здравствуй! Что так долго не приезжал? Предупредил бы пораньше, я только вернулся, а тут — звонок… Ожидавший широко улыбнулся и протянул Стиву руку.

— Не мог, Вячеслав, извини! Ты знаешь, я шел к тебе по маршруту моего последнего курьера. Еще не забыл. Когда это было? В восемьдесят пятом?

— Точно. За четыре года до революции.

У того, кого Стив назвал Вячеславом, была детская улыбка. Если бы не слишком странное спокойствие, не свойственное юношам, ему можно было бы дать лет семнадцать.

— Ты прямо с аэродрома? Пойдем к нам, мать борщ сготовила. Комната есть, насчет ночлега не беспокойся.

— Знаешь, давай так — я брошу вещи, и мы пойдем в типичный чешский кабак, с типичным чешским пивом. Может быть — вон в тот?

— Ты что! — Слава потянул Стива в сторону. — Это цыганский, нам там делать нечего.

Они шли по пустынному городу. Слава показал Стиву светящееся окно в мансарде одного из домов на набережной.

— Брат президента еще не спит. А самого нет дома, наверное, опять за границу уехал. Стив удивленно хмыкнул:

— Ну и город! Все про всех знают. Словно в деревне…

Через полчаса они подошли к цели.

— «У Флеку», — прочел Стив. — Что это значит? Длинные деревянные столы, сигаретный дым и гвалт на чужом языке. Стив прислушался — не чешский.

— Да это немцы!

— Ну, точно, — спутник расстегнул плащ. — «Флек» — имя первого владельца. До 89-го этот кабачок был местом встречи немцев из ГДР и ФРГ. Для восточных «братьев» приехать сюда, в социалистическую страну, было проще, чем пересечь «внутринемецкую границу».

Принесли темное пиво в высоких ребристых кружках. Стив чокнулся с Вячеславом и огляделся по сторонам. В левом углу накрашенная девица самой древней в мире профессии атаковала смущенного баварца. За соседним столиком трое жеманных педерастов с золотыми цепями на шее обсуждали достоинства богемского стекла — на верхненемецком диалекте.

— Да, здесь навряд ли кто-нибудь понимает по-русски!

— Если и понимают — виду не подадут. Этот язык здесь еще долго будет вызывать неприязнь. Ты что, решил встретить соотечественников? Войска уже вывели, а советским туристам ездить не очень выгодно — обменный курс рубля уже не тот, что два года назад! Солдаты перед уходом зарабатывали как могли: продавали все, вплоть до оружия. Оно и понятно: дома их ничего хорошего не ждало. Когда вернемся домой, я покажу тебе одно приобретение, у прапорщика за пять тысяч крон купил.

— Удивительно бархатный вкус, — Стив поставил кружку на стол, — мягкий, как ваша революция. Слушай, а «боровичку» здесь дают?

Официант принес искомое — две рюмки прозрачной водки.

— Откуда ты знаешь «боровичку»? Ты ведь здесь впервые.

— До сегодняшнего дня я про нее не слышал. Мне очень хочется напиться. Можжевеловая водка, сверху — темное чешское пиво. Коктейль «Стиву не повезло».

— Да? — Вячеслав участливо чокнулся со Стивом своей рюмкой. — А в чем дело, может, я смогу помочь?

Водка действительно оставляла запах леса.

— Вкратце: КГБ выслал меня из страны, любимая девушка предала меня и сбежала в Париж, «боровичку» мне порекомендовал человек, виновный в убийстве моего отца. Это — только за сегодняшний день. Имею я после этого право напиться?

Они сидели в кабачке до самого закрытия. Когда Стив закончил рассказ о событиях последних дней, Вячеслав тихо вздохнул:

— Да, это не очень утешительно… Про наши новости ты, наверное, из газет знаешь. Два года назад режим рухнул. Антисоветчина, которую твои курьеры привозили раньше запрятанной в багаже, сегодня печатается в правительственных газетах. Тайная служба реорганизуется: 2-е управление — оно раньше занималось борьбой с такими, как я, — ликвидировано. Наш КГБ теперь называется «Федеральная служба информации», во главе — несколько бывших диссидентов. Парадокс истории…

Стив вспомнил про потухшее окно президента:

— Слушай, если у вас действительно все про всех знают, у тебя нет друзей в этих кругах?

— Ну да, — Вячеслав кивнул, — одноклассник. Но он там, конечно, не самый главный. И опыта пока маловато, но это — не только у него…

— Славка, ты можешь мне помочь. Он в среду улетает, времени мало. Он — полковник КГБ, свою карьеру начал здесь, в 68-м. То, что он замешан в смерти отца, еще нужно доказать, но он здесь — на задании. Если твоим друзьям захочется начать крупное дело, это редкий шанс. Пока он будет здесь под следствием, я свяжусь с инспектором в Англии, тип он недалекий, но наверняка захочет отличиться. Заявка на выдачу по подозрению в убийстве — и дело закрутится так, что не остановишь!

Вячеслав слушал молча, лишь изредка кивая головой. Внезапно он поднял руку, чтобы остановить Стива:

— Успокойся. Я завтра свяжусь с нашей контрразведкой. Но предупреждаю — они ничего предпринимать не будут. Есть такое магическое слово, от него зависит вся восточная политика Чехословакии. Это слово: нефтепровод. Сегодня у власти бывшие политзаключенные, но неужели ты думаешь, они рискнут из-за одного старого гебиста оставить без нефти всю страну? Ладно, может из-за Коршунова нефтепровод не перекроют, но конфликта не миновать. А сегодня мы этого позволить себе не можем. Мы — страна небогатая, а жить нужно по средствам… Слушай, а твоя мать — и вправду Зверева?

— Нет, — Стив помрачнел, — я просто подумал, что нужно как-то обосновать мое странное согласие о передаче «курильских бумаг». И если мне удастся вырвать у КГБ этот архив — это уже доброе дело. Ну, ладно, уже закрывают, нам пора. Нужно выспаться — завтра понедельник.

Стив проснулся. Солнце светило нестерпимо ярко. За окном, в просвете между домами — Влтава. По реке медленно тащилась баржа.

В дверь постучали.

— Стив, вставай, случилось что-то страшное! Через три минуты он был уже в кухне. Вячеслав явно собирался уходить на работу — в костюме, только галстук зачем-то намотал на руку.

Телевизор. Он смотрел в телевизор. Улицы. Танки. Люди. Советские танки.

— Это что — Вильнюс?

— Нет, Стив. Это — Москва.

* * *

Переворот. Когда Вячеслав ушел, Стив выключил звук у телевизора и настроил радио на советскую станцию. Классическая музыка. По телевизору — танки.

«Внимание, внимание! Передаем заявление Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению!» На экране — трехцветные флаги.

Через час Стив не выдержал — выключил всё и вышел на улицу.

«Посмотрим, что вы скажете завтра»… Так вот что имел в виду Коршунов. В начале года — войска в Прибалтике. Значит, это была репетиция.

Он шел вдоль набережной по направлению к Градчанам. Почему? Ax, да, «Злата уличка», алхимики. Они — действительно алхимики. Семьдесят лет чудовищного эксперимента над живыми людьми, целыми странами. Всему миру ясно, что из этого ничего не получилось, но они решили повернуть время вспять. Опять ничего не выйдет, но насколько еще затянется эта, последняя попытка? И твоя синяя папка, Рондорф, еще сыграет свою роль.

Не доходя до холма, он свернул на Карлов мост. Библейские фигуры, стоящие по краям, с удивлением смотрели на толпы туристов и продавцов сувениров. Люди спешили по своим делам, лица скорее озабоченные, чем встревоженные. Интересно, вон тот человек, он должен еще помнить советские танки, что громыхали здесь более двадцати лет назад. Ах, нет — это француз! Туристов было больше, чем в Париже. Да, город красивый, цены для западных туристов смехотворно низкие. А путч — он там, в Москве. Далеко.

Возле пороховой башни хмурый лотошник торговал жареными пирожками с творогом. Стив купил один и повернул к дому.

«Мы — страна маленькая, большого скандала себе позволить не можем!»

Вячеслав уже вернулся с работы.

— Все равно сегодня никто не работал, смотрели телевизор. Нервы у всех взвинчены. Я связался с одноклассником из контрразведки. Ну, как я и говорил: главное — нефтепровод. Будешь есть?

После обеда Стив вспомнил про оставленный Коршуновым листок с адресом.

— Славка, что это за адрес? Вячеслав развернул листок.

— «На Розхрани»? Ну, это тебе любой пражанин скажет! Это кабачок — любимое место встречи гебистов. Выходит, твой знакомый действительно долго работал в Праге! Ты с ним в среду встречаешься? А может — не стоит теперь?

Стив закурил.

— Нет, пойду. Посмотрим, что можно сделать с архивом Зверевых. А с курильскими бумагами… Я взорву весь их блеф через английскую прессу. Если получится, конечно.

На телевизионном экране — баррикады перед Белым домом в Москве. Сколько они продержатся? Несколько ударов тяжелыми танками, потом — прорыв, потом…

— Да, я обещал показать тебе свое приобретение, помнишь, я говорил в кабаке?

Вячеслав полез в ящик комода, порылся там и вынул небольшой сверток.

— На, полюбуйся, только стрелять не надо! На узорчатой клеенке кухонного стола лежал тупорылый пистолет.

— «Макаров»?

— Ну, я же говорил — всего пять тысяч крон. Две обоймы в придачу. Ясное дело — незаконно, но при нынешней преступности это не лишнее. У нас в доме уже две квартиры ограбили.

Стив вынул обойму и быстро разобрал оружие.

— Копия немецкого «Вальтера ПК». Еще не забыл. У тебя машинное масло есть? Смазать не мешает.

* * *

Было третье утро с начала переворота. Стив нашел на карте Сербскую улицу, можно было взять такси, но по Праге приятнее ходить пешком.

«Вы люди или кто?!» — этот крик до сих пор стоял у него в ушах. Крик одного из защитников Белого дома, прозвучавший по всем телепрограммам в тот момент, когда танки врезались в баррикады.

«На Розхрани» — вот я и на месте.

Стив открыл дверь. Первое, что он увидел — улыбающееся лицо Коршунова. Гебист сидел в углу с рюмкой «боровички».

— Ну, здравствуйте, Степан Семенович! Присаживайтесь.

Наглая самоуверенность просто распирала «профессора».

— Ну, здравствуйте. Папка Завьялова — вот, я только что с главпочтамта. Нотариус переслал. Хранилась в семейном сейфе. Что с обещанным?

— Вы — про события в Москве?

— Номенклатурный юмор? Я — про архив Зверевых.

Коршунов захихикал, как напроказивший мальчишка.

— Вот, под столом, можете проверить. Степан, в понедельник утром я у себя в номере в одиночку выпил бутылку шампанского!

Стив выдвинул из-под стола перевязанный бечевкой чемодан.

— И не стошнило?

— Ай-яй-яй, а еще — английское воспитание! Коршунов цокнул языком. — Понимаю, еще не разобрались. Но почему вы не заметили: в заявлениях ГКЧП нет слов «социализм» и «коммунистический»!

— Эти слова у них на лицах написаны. Или вы хотите меня убедить, что Янаев похож на Пиночета? Даже у Ярузельского руки так не тряслись.

Казалось, никакая колкость не могла поколебать торжества «профессора».

— Это неважно. Людей можно будет заменить. Главное — принцип. Ста-биль-ность!

Дирижируя сам себе при каждом слоге «магического» слова взмахом руки, Коршунов задел рюмку «боровички» и попросил у официанта тряпку. Тем временем Стив успел развязать бечевку и заглянуть внутрь чемодана: пачки пожелтевших бумаг внушали доверие. «Не надул — есть еще в России честные чекисты!»

— Так вот, — «профессор» закончил ликвидацию следов своей оплошности, — завтра я представлю бумаги Завьялова куда следует. Вы увидите…

«В переносицу?» — Стив опустил руку в карман. Пистолет был теплым на ощупь — нагрелся от тела. Он представил себе, как очки Коршунова лопаются и красный фонтан вырывается из затылка.

«Нет — всю стену мозгами забрызгает, а людям потом убирать».

— Геннадий Петрович, а револьвер вам зачем понадобился? Для отчетности?

Коршунов замер. Улыбка осталась на месте, но лицо пошло красными пятнами.

— Револьвер, это — японский? Так мне его Семен Степанович еще десять лет назад показывал, вот оттуда я и знаю. А что?

«Нет, лучше — в живот. Всю обойму. А вдруг — выживет?!»

— Ничего. Мафиози ваш наемный раскололся. Все излагает как по писаному. Ладно — с отцом все понятно, может быть, вы и не хотели, но старика Мамукова — его зачем?

Коршунов протрезвел окончательно.

— Странно слышать. Мамуков — это потом было, после Англии. И не я это — испугался он, поскользнулся… Не я это…

С улицы раздался шум.

— Вон, чехи опять демонстрируют…

Коршунов схватился за принесенную Стивом папку и нервно вскрыл почтовый конверт. На стол высыпалась пачка старых чешских газет.

— Не расстраивайтесь, Коршунов. Это — для верности, на случай, если вы смухлюете. Бумаги у меня на вокзале, в камере хранения. Сейчас вместе пойдем и достанем.

«Профессор» обмяк, и Стиву не без труда удалось поднять его с места. Он не сопротивлялся, когда Стив, плотно поддерживая под руку, повел его к дверям.

На улице, прямо напротив ресторана, стояли двое молоденьких улыбающихся полицейских.

— Коршунов?

Один из них поигрывал блестящими наручниками. Стив быстро сунул руку в карман.

— Не надо, Стив! — из полицейской машины вылез улыбающийся Вячеслав. — Не надо. Ситуация изменилась — путч провалился.

Глава 14

Океан был удивительно спокойный. Плеска волн не слышно. Стив вышел на берег — коричневые скалы ярко контрастировали с голубой равниной. Лучи солнца свободно пронизывали воду, но дна не было видно даже у берега — свет достигал определенной глубины и, как бы отражаясь от огромного зеркала, стремился назад, вверх. Но пробить водную толщу во второй раз у него уже не хватало сил, и он оседал на подводном отражателе мутным радужным слоем.

Стиву показалось, что такого в природе не бывает, и он решил спуститься к воде.

Другой край острова угадывался за горой — она загораживала южный берег, но из-за нее к небу тоже стремилось оранжево-голубое свечение. Стив взглянул налево и увидел второй остров. Он был длиннее первого, с рваной береговой линией. «Итуруп, — всплыло в голове, — а я, значит, — на Кунашире!» Он снял с шеи медальон и сравнив контур острова с инкрустированной фигурой. «Всё точно!»

Перепрыгивая с камня на камень, Стив побежал вдоль кромки воды. Обогнув скалу, он остановился как вкопанный: из крупного черного отверстия туннеля вылезала ровная стрела автострады. Она доходила до края острова и, как бы не заметив пролива, перепрыгивала на соседний берег и уходила за горизонт. Автострада не лежала на понтонах, никаких опор моста тоже не было видно. Она просто соединяла Кунашир с Итурупом.

По четырем колеям в обе стороны деловито сновали разноцветные автомобили — «тойоты», «хонды», «датсуны».

Вдруг Стив заметил стоявшую у края автострады группу людей. Они смотрели на машины и молчали.

В стороне от толпы, опираясь на лопату, чуть покачиваясь, стоял старик в фуфайке. Время от времени он запускал трясущуюся руку в карман и доставал оттуда горсть семечек. Старик быстро шевелил челюстями и сплевывал себе под ноги белую шелуху, часть которой застревала в жидкой бороде. «Тыквенные!» — догадался Стив.

— Дедушка! — Стив тронул задумчивого старика за плечо. — Я не здешний, вы объясните, пожалуйста, что происходит?

Старик мельком взглянул на него и презрительно сплюнул на землю очередную порцию скорлупы. Потом вздохнул и снова повернулся к гудящей автостраде.

— Известно что. Снуют с утра до вечера, все привыкнуть не можем. Пока ты со своей Кристиной по парижам мотался, японцы нас автострадой к острову Хоккайдо привязали. На дорогу выходить не смей: задавят — не заметят. А нам вот и картошку домой не на чем отвезти.

Стив остолбенел:

— Я же не знал… А с Шикотаном — что? Он ведь — в стороне…

Старик тоскливо покачал головой:

— Конец твоему Шикотану. Туда айны-рыболовы приехали. Сшили флаг из тюленьей шкуры и этот, как его — суверенитет объявили, не пускают туда никого. Да только никакие они не айны: те же японцы, дурят нам голову, в самоопределение народов играют.

Стив почувствовал, как к горлу подступают слезы:

— Дедушка, а почему море так светится?

Дед в сердцах бросил лопату на землю:

— Так ведь с этого всё и началось. Пришли японцы, разгребли водоросли и мусор, и открылся придонный платиновый слой. Они на выходные сюда приезжают, загрузят платиной багажник, и — домой, в свой Нагасаки. А все вы, эмигранты, намудрили! Э-эх!

Стив проснулся от толчка — самолет шел на посадку.

* * *

Такси выехало за город. Шофер еще раз посмотрел адрес в записной книжке Стива, утвердительно кивнул и решительно крутанул руль. Дорога из асфальтированной превратилась в гравиевую. Домик на берегу, возле которого остановилась машина, нельзя было назвать ни японским, ни европейским. Просто белый домик на берегу моря. Ни садика, ни изгороди, на стене — почтовый ящик.

— Here… No more houses, only this… — объяснил водитель на ломаном английском.

Стив расплатился и вышел из машины.

— I — wait? — Шофер вежливо улыбнулся.

— No, thanks.

Стив зашагал по песчаной дорожке к дверям. Он поднял руку, чтобы постучать, но дверь внезапно отворилась. Хозяин заметил подъехавшую машину.

На пороге стоял пожилой японец и улыбался. Морщинистое полное лицо странно высовывалось из воротника европейского костюма.

«А я думал — он меня в кимоно встретит!»

— Good evening, can I talk… — Стив не успел окончить фразу.

— Добрый вечер, Степан Семенович! — сказал японец на хорошем русском. — Я вас давно жду. Проходите, пожалуйста.

Полковник Такахаси жестом пригласил его внутрь.

Внутреннее убранство дома было скромным. Низенький столик, бар, камин английского образца, на стене — фотографии, как Стив заметил, — в основном людей в военной форме. Второе, что бросилось в глаза, — над камином висел револьвер — точная копия отцовского.

— Садитесь, господин Круглов, — хозяин подвинул гостю стул — прислуги сегодня нет, дети далеко живут, я старый. Все делаю медленно.

Некоторые русские слова Такахаси все же приходилось подбирать. Японец открыл бар и достал оттуда бутылку и два стакана.

— Японский виски еще не пробовали? «Сантори» ничем не отличается от настоящего шотландского.

Стив благодарно кивнул и молча смотрел, как темная жидкость обливает крупные кубики льда на дне стаканов.

— Ваше здоровье, господин Рондорф! Они чокнулись. Стив закрыл глаза и с удивлением понял правоту старика: если бы не наклейка, напиток легко можно было спутать с выдержанным шотландским виски.

— Акогаре! — гордо сказал Такахаси, наблюдая за реакцией гостя.

— Что?

— Акогаре. Не знаю, как перевести на русский. Наверное — сильное желание, тоска. Но не всякая тоска «акогаре», это тоска по недостижимому. В данном случае — по чужому стилю жизни. До войны был акогаре по Лондону, после войны — по Нью-Йорку. Из этой тоски и получился японский виски, несмотря на то, что солод приходится привозить из Шотландии.

Стив допил виски и поставил стакан на столик.

— А Курилы — тоже «акогаре»?

— Нет, — японец продолжал улыбаться, — я же сказал — «тоска по недостижимому». А Курилы — вот они! — Он встал, подошел к стене и нажал кнопку возле выключателя. Занавески с жужжанием разъехались.

Остров Кунашир ненавязчиво всовывался в квадрат окна с правой стороны. Уже вечерело, и очертания его были чуть-чуть размыты. Стив, не двигаясь, смотрел в окно.

— Близко, — он наконец, прервал молчание. Очень близко.

— Как это говорится по-русски: «близок локоть, да не укусишь!» — Такахаси опять нажал кнопку, и занавески снова сдвинулись. — Вы можете мне не поверить, но я всегда знал, что этот день придет еще при моей жизни.

Японец медленно опустился на стул.

— Многие покупают книги у Савельева. Он написал мне про ваш визит. Остальное — дело техники. Я знал, что вы приедете… Я всегда уважал вашего отца. И когда стало ясно, что десять тысяч фунтов из наших последних резервов мы заплатили за откровенный блеф, зауважал его еще больше. Фунты были настоящие, их конфисковали у пленных в захваченных британских колониях.

Такахаси вздохнул и не спеша, с перерывами на трудных словах, изложил свою версию истории Завьяловской папки.

— Когда Семен исчез, у меня зародилось первое подозрение. Любимец Акикусы, один из двух обладателей специальной награды — именного револьвера с дарственной надписью самого генерала, и вдруг бежит без приказа! Но времени на поиски уже не оставалось — мне самому пора было менять документы. Нас осталось несколько офицеров — тех, кто знал об операции с папкой. Через пять лет после войны, после подробного ознакомления с бумагами Завьялова, ни у кого не осталось сомнений — это была фальшивка, рассчитанная на то, что в военное время «покупатель» не успеет провести подробную проверку на Курилах. Мы даже обсуждали возможность мести… Но отказались от этого. И тогда я подумал — если мы купили этот блеф за столь высокую цену, нужно продать его еще дороже! Нет — не за деньги.

— А за что? — Стив все еще не понимал, куда клонит полковник.

— За сами острова.

Стив оторопело выпучил глаза.

— Да, вы меня правильно поняли. Наша группа разработала план: папка Завьялова, с соблюдением всех правил конспирации, была «под страшным секретом» показана нескольким влиятельным фигурам в японских промышленных кругах. Потом — трем-четырем крупным политикам. Острова уже давно были под советской оккупацией, геологоразведчиков туда послать было невозможно.

И машина заработала сама. Все политические партии, включая коммунистическую, стояли и стоят за возвращение «Северных территорий».

Наша операция придала политическому вопросу экономическую базу! И не только это — исследованием потенциала Южных Курил занялись всерьез. Платина? А чем вы измерите стоимость рыбных богатств в 200-мильной зоне вокруг островов? Более полутора миллиона тонн в год. Знаете, что такое анфельция? Это — водоросль. На Итурупе их выбрасывает на берег волнами, где они благополучно сгнивают. У нас эти водоросли добывают водолазы — это ценнейшее сырье. Из другой водоросли — хондруса, делают препарат, стоящий 22 тысячи долларов за килограмм. Это — тоже Курилы. А целебные источники? А единственный незамерзающий пролив Екатерины? Нет смысла всё перечислять. Политическая сторона… Когда в 1972 году американцы вернули Японии острова Окинава, это был национальный праздник, душевный подъем всей нации. Мы умеем считать, какую пользу приносит трудовой морали страны душевный подъем. Для нас это вполне конкретная величина, которую можно подсчитать в миллиардах долларах… Про платину и папку Завьялова у нас давно забыли. Но то, что изначально было блефом, — обросло мясом и стало реальностью.

Стив грустно улыбнулся.

— Вы мне не верите?

Такахаси вежливо наклонил голову.

— Нет, почему. Я просто вспомнил гебиста Коршунова. За день до путча он говорил мне примерно то же самое…

— Это делается совсем не так! — Такахаси методично взмахивал рукой, словно объясняя урок нерадивому школьнику. «Они» никогда, никогда не понимали — что, когда, кому и за сколько нужно продавать. И что — никогда продавать не следует. Мы тоже были глупыми. Мы хотели покорить мир силой оружия. «Хакко Ичиу» — «Крыша о восьми углах». Так это называлось. План японского господства над Юго-Восточной Азией. Я сам был в офицерской организации «Общество реки Амур». Мы считали, что Амур должен стать границей владений нашей империи на Севере. Мы дорого заплатили за наши ошибки. И никогда их больше не повторим, — Такахаси снова улыбнулся.

— Зачем завоевывать то, что можно купить?

— Мне кажется, — Стив осторожно поставил на стол опустевший стакан, — есть и третий вариант.

— Кондоминимум? — улыбка полковника из вежливой превратилась в участливую. — Совладение? Свободная экономическая зона, где вы будете обучать своих менеджеров и откуда будете «выкачивать» валюту, как Китай из Гонконга? Я знаком с этой теорией.

— Полковник, я не знаю, насколько вы в курсе, но почему МИ-5 ушла из этой игры?

— И ДСТ — тоже. События сейчас развиваются слишком быстро для того, чтобы даже самая опытная разведслужба могла поспеть за ними и вовремя сделать правильный анализ. Они копили информацию, охотились за ней по старинке. Но на определенном этапе им просто стало ясно, что вся история с синей папкой — старая свежесть, шпионская игра полувековой давности, и для них она никакого интереса не представляет. Повторяю — для них.

Глаза японца внимательно заблестели.

«Да, бывших шпионов не бывает», — вспомнил Стив.

— Россия — большая страна. Большой она и останется. Что значит для нее — минус четыре. Минус четыре маленьких острова…

— Господин Рондорф, я еще не знаю — сколько вас. Не думаю, что вы действовали один, как пытаетесь представить. Если бы я был русским, я бы, несомненно, сотрудничал с вами. Но я японец. Зачем нам покупать половинку, когда мы можем получить всё? В сегодняшней расстановке сил в мире вы, простите, не значите ничего.

— А в завтрашней? Наши люди учатся очень быстро. Скоро такое совладение может нам не понадобиться. Японцы умеют считать деньги. Курильский вопрос начнет просто мешать вашим бизнесменам. Ведь он у вас не единственный: японские территориальные претензии существуют и к Китаю, и к Корее. И ничего. Начнется экономический подъем, и все компромиссы станут излишни. Для нас.

— У вас нет времени. Впрочем, если я не прав сейчас, мы всегда можем продолжить этот разговор завтра.

Японец опять щелкнул кнопкой автоматических штор. Кунашир практически исчез из вида и давал о себе знать лишь редким миганием со стороны поселка.

— Головнино, — японец кивнул на огни. Названо в честь русского вице-адмирала. Каждый день наблюдаю. Видеть стал хуже, но у меня есть штативная подзорная труба. Некоторых на том берегу уже знаю в лицо. Я не зря купил этот дом. У стариков мало радостей, это — моя последняя.

Стив собрался уходить:

— Спасибо за всё, полковник. Надеюсь, наш с вами спор еще не окончен.

Такахаси поклонился.

— Интересно, — Стив остановился у дверей, — а о чем думают те, кто смотрит на ваше окно с той стороны пролива?

* * *

На камне у воды сидел человек в брезентовой штормовке. Лица его в темноте не было видно, но сгорбленная фигура скорее выдавала усталость, чем раздумье. Он медленно обернулся на скрип сапог по песку.

— Игнат, это ты? Не разглядеть в этой темени. Закурить есть?

Игнат, не меняя позы, вынул одной рукой из кармана пачку папирос и протянул подошедшему. Вспыхнувшая спичка осветила помятое лицо с двухдневной щетиной.

— Спасибо… Слушай, что ты все на «заграницу» смотришь? Она к нам скоро сама приедет! Я слыхал, если острова японцам вернут, то нам, кто на материк переселится, каждому по «тойоте» дадут и по миллиону долларов!

— Вот-вот, — проговорил, не оборачиваясь, Игнат. — Кому — дадут, а кого — щуриться заставят.