Макаровы крылья. Глава 1

Весь текст в новой редакции

Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6

«Нет, этого не может быть! Мне просто кажется… Дурной сон, который скоро кончится, и я проснусь. Всё кажется: друзья-враги, радость-горе, счастье-несчастье…». Мысли вращались в голове стихийным комом, с болью ударяясь о стенки черепа. В них не было стройности. В голове шумело. Единственное, что она ясно ощущала — нереальность происходящего.

Двое взяли её за руки и поволокли. Куда? Уже неважно… Ощущение причин и следствий исчезло. Сейчас она в нереальности. Сжавшийся комок жизни, утративший даже страх. Неожиданность нападения повергла в оцепенение, она впала в шок. Пришла в себя, лишь когда с неё сорвали колготы. Женская стыдливость…

Когда били, она тихо стонала. Кричать не могла, судорога сковала горло. Сильная рука, затыкавшая ей рот, мешала дышать.

— Ты конфет пожалела?! Да? — рычал здоровый рыжий мужик, которого Анна всегда побаивалась, чувствуя в нём зверя.

— Вот я тебя отблагодарю! За всё! За всё! За всё!

Длилось это долго, очень долго. Если бы она ждала, когда всё закончится, сошла бы с ума. Нет, она просто не верила. Совсем недавно ей снился такой же страшный сон, и она проснулась от выстрела в упор. Когда сон кончился, мир оказался прежним.

Ещё в детстве ей чудилось, что старый, пухлый и как бы неповоротливый шкаф, стоявший в её комнате, был ненастоящим. Он только притворялся шкафом, когда на него смотрели, но чем он был на самом деле оставалось тайной. Маленькая Анна побаивалась его и была уверена, что стоит исчезнуть, например, надеть шапку невидимку, привычный мир тут же изменится, станет другим, неузнаваемым…

— Ну, что ты возишься? Вдарь её хорошенько и пошли, — лепетал другой, которого Анна раньше не видела. То были последние слова, донёсшиеся до её слуха. После удара в голову всё померкло…

* * *

Нашли её утром: избитую, истерзанную, но живую. Ей было двадцать пять. Сама доброта и невинность. Ангел во плоти! Хотела пойти в монашки, но сначала решила послужить делу милосердия. Собиралась работать в приюте для животных, и только он, Макар, уговорил её прийти к людям. На погибель…

Увидев Анну, Макар заплакал.

Она улыбнулась своей детской улыбкой, которую не смогла испортить даже синюшная отёчность. Анна тоже плакала.

— Они из-за конфет это сделали, — тихим голосом прошептала она.

— Что? — поморщился Макар.

— Они разозлились, что не стало конфет…

Макар выпучил глаза. Он знал, что дела приюта последнее время шли неважно. Николай что-то химичил с деньгами и объяснялся невнятными намёками. Макар не понимал его. Он давно всё передал в руки Николая и Анны, которым доверял больше, чем себе. И вот теперь Николай исчез, а Анна избита, истерзана до полусмерти и только потому, что бывшим бомжикам не подали конфет?

— Какие конфеты, Анна? — спросил обескураженный Макар.

— Они привыкли… Они сочли это оскорблением и лишением…

«Скоты!» — подумал Макар, но не сказал ни слова. Внутри болело, ныло, словно и он был ранен, словно и его растерзали безумные звери, имеющие по недоразумению облик людей.

* * *

Туман в голове заполнял все пустоты, и Макар смотрел сквозь слой этого гнетущего тумана. В кафе было тихо. Отхлёбывая кофе, он старался не думать, расслабиться, но что-то внутри мешало. Страх? Гнев? Разочарование?

Сердце начинает сердиться, когда утрачивает своё серединное положение, когда под воздействием недобрых сил происходит смещение, искривление. И это — хорошая злость, полезная, потому что перекос — это нездоровье.

Мы злее, чем кажемся, гораздо злее. И может быть наша злость здоровее нашей доброты.

Грохот и противный звук отодвигаемого стола заставил вздрогнуть.

— Брось, она — хорошая. Просто ты — плохой критик…

— Да пошёл ты!!!

Макар сидел спиной к говорившим. Оглянувшись, он увидел налитые кровью лица — красные, бычьи… Макар поёжился и отвернулся.

Сердце — от слова «сердиться».

В кармане задребезжал телефон. Трубка чужим голосом сказала, что Анны больше нет. Умерла.

«Бедная-бедная Аня…» — вздохнул Макар.

Он допил кофе и медленно поплёлся к выходу. Не мог он сейчас находиться среди людей, направился в парк: деревья умеют слушать. Особенно в дождь, когда мокро и холодно, когда особенно одиноко всякому, кто одинок.

Безлюдный парк принял его радушно. Дождь хлестал по листьям, как по нервам, и странная напряжённая тишина обволакивала тело, душу, раскалённую голову.

«Хочу отдохнуть, нажать на паузу… Исчезнуть. Нет, не умереть, хочу только не быть. Но поезд идёт без остановок — на то он и зовётся жизнью.

Жизнь! Что она такое? Готовность настоять на своём, наказать, отказать, заставить… Только не полёт: летать — не с кем. И почему люди не хотят жить как люди? Почему только страх гонит их к человекоподобию? Если можно поступить по-скотски, человек поступит по-скотски. А всё потому, что человеку неинтересно быть человеком. Дурак человек! И правильно, что дурак: умных поезд давит, уничтожает.

Эй, поезд, я машу тебе кулаком! Не пальчиком грожу, а своим кулачищем! Ж-и-з-н-ь…

Вынесут тебя, жизнь, и закопают. Прямо так, живьём! За то, что ты — ТАКАЯ! Как опостылевшая жена… Все тебя презирают, все гонят. Ты — лишняя в этом мире. Они таскаются по дешёвым шлюхам, только бы не иметь дела с тобой.

ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖНА, ЖИЗНЬ!

Скучно!

И холодно. Какой дождь шпарит! Зря, всё зря.

Пора домой!»

(Продолжение следует)