Господь управит

— Так то синоптики, — ответствовал отец Михаил, — а то Бог.

Василь Петрович не то что отмахнуться от подобного утверждения захотел, он уже и воздуха в грудь набрал, чтобы отправить попа куда-нибудь подальше, но священник как-то тихо и умиротворяющее продолжил:

— Бог-то, Он все управить может.

Это «управить» холодком председательского сердца коснулось, или ветерок так подул, но что-то остановило Василия Петровича, и он, неожиданно для себя, спросил:

— И что, дождь пойдет?

— Должен пойти, — ответствовал священник, — Бог-то видит, что хлеб насущный не для богатства и наживы, а для жизни своей и для детишек просить будем. Как не помочь? Поможет.

Председатель долго смотрел на маленького неказистого священника и не мог понять, откуда уверенность такая у того, кто по всем параметрам — сплошной, никому не нужный пережиток. Но даже не это смущало главу колхоза. Дело в том, что сам Василь Петрович, непонятно с какой стати и от какой причины понял, что дождь пойдет, если они помолятся.

— И куда ты со своим приходом идти собрался? — вместо окрика-отказа вопросил председатель.

— На криницу, в балку, через поля, — ответил священник, и продолжал. — По дороге слово Божие почитаем, да помолимся усердно, а на кринице водичку освятим.

— Когда собрались?

— Да в среду эту, на Преполовение, — ответил отец Михаил.

Если бы председателю полчаса назад сказали, что он разрешит крестный ход ради дождя, тот бы в лучшем случае рассмеялся или выругался, но сейчас Василь Петрович лишь произнес:

— Идите.

И пошел в сторону стоявшей неподалеку техники. Потом обернулся, внимательно еще раз посмотрел на священника и добавил:

— Не дай Бог, если дождя не будет!

— Как не будет, пойдет дождичек, Господь управит, — заверил отец Михаил.

В среду, после литургии, из церкви с крестом и хоругвями вышло полсотни прихожан, сопровождаемых гурьбой только что распущенной на каникулы детворы. Они шли по центральной улице села с пением: «Воздуха растворение повелением Твоим прелагаяй. Господи, вольный дождь с благорастворенными воздухи даруй земли…». Их было бы больше, но день-то рабочий. Впрочем, и этот немногочисленный крестный ход переполошил сельский совет, на крыльцо которого выбежали и землемер, и паспортистка, и секретарь, а из открытого окна главы сельского совета было слышно, как тот кричал в телефонную трубку:

— Я не разрешал, это Василь Петрович добро дал…

Крестный ход еще не успел дойти и до полевой дороги, как нещадно тарахтя и поднимая клубы пыли со стороны города прикатил участковый. Бросив на обочине трофейное средство передвижения, он подбежал к священнику, торжественно с крестом и кадилом шествовавшим за крестом, иконой и хоругвями и, сорвав фуражку, выставил ее перед собой, как запрещающий жезл, заорал:

— Стой! Куда!? Кто позволил?

— Тихо, милиция, не кричи, — ответствовал церковный староста, — видишь, молятся люди. Нельзя кричать. А на крестный ход нам председатель согласие дал.

Милиционеру после подобного объяснения осталось лишь размышлять о том, куда, кому и как докладывать, а крестный ход все шел и шел через поля, останавливаясь на поворотах и пересечениях дорог. Даже издалека были слышны песнопения, и голос священника, читавшего молитвы. Странно это было… Его, голос священнический, в церкви не всегда различали, а здесь и отца Михаила уже не видно, а голос слышно.

Перед тем, как выйти к балке, где была известная всей округе криница, дорога запетляла в гору, на которой стояла геологическая вышка.

Опустился люд православный на коленки, а батюшка все руки к небу воздевал, молитвы читая. Притихли ребятишки, и среди вздохов, всхлипов и «помоги, Господи» лишь жаворонки не умолкали. Даже ветер затих.

Крестный ход спустился в прохладную, заросшую лесом балку, и, пока священник, не спеша, водосвятный молебен служил, а хор «Преполовившуся празднику, жаждущую душу мою благочестия напой водами…» распевал, посвежело в полях, тучки появились, а вечером… вечером дождь пошел.

Он долго шел, до пятницы, лишь на некоторое время прерываясь, что-бы сельчанам дать время по хозяйству управиться.

В пятницу же, в городе, в малом зале райкома исключали из партии Василия Петровича, а с председательского поста его еще в четверг прогнали.

— Как же ты, фронтовик, орденоносец — и так на руку попам сыграл? — вопрошал партийный секретарь. — Когда весь народ советский к коммунизму стремится, ты мракобесие поддерживаешь!

Грозно смотрели на Василь Петровича и секретарские глаза, и глаза портрета над секретарем висящего.

— Вот скажи нам, — вопросил секретарь, — зачем ты это сделал?

Ничего не ответил фронтовик. Он просто подошел к окну и открыл его. В зал хлынул прохладный, мокрый воздух и наполнил всех и вся шелестом идущего спасительного дождя.
* * *

Через темный лаз церковного сруба пролезли несколько мальчишек с выгоревшими за жаркое лето головами и, как на подбор, с облупленными носами…

В церкви было прохладно, сухо и пахло зерном и чем то еще, чем мальчишки не ведали. Да и откуда они могли знать церковный запах?

Вдруг заскрипела и приоткрылась большая церковная дверь, и в храмовый сумрак зашел Василий Петрович.

Деревенская ребятня, в своем невидимом со стороны уголке притихла, уткнувшись в ладошки и плечи друг друга. Испугались они сторожа колхозного, вдруг застукает и не будет у них такого неизвестного никому «штаба».

Василь Петрович их не видел. Да и не по сторожевым своим делам в церковь он зашел. Он дверь прикрыл и к заброшенному алтарю направился. Там, вверху, над бывшим куполом икона сохранилась. Василь Петрович не знал, чья икона, он просто стоял, подняв голову вверх, смотрел на образ святой и тихонько так повторял:

«Управь, Господи!»