Господь управит

Между покрытым мхом нижними рядами старого церковного сруба была незаметная со стороны маленькая дверца, прикрытая позеленевшей от времени печной заслонкой. О ней все забыли, да и зачем помнить, если узенький проход, служивший когда-то для доставки угля и дров к церковной печи, по назначению уже давно не использовался, так как саму печь разобрали по ненадобности, а храм вот уже три года как закрыли. Вернее церковь закрыли, а храм пока еще стоял, храня от непогоды и растаскивания колхозное добро: немного посевного зерна, конскую упряжь, да ведра с лопатами и метлами.

Сельские пацанята потайной вход отыскали и, устраивая свои незамысловатые игры, определили здесь место для своего «штаба». Прошедшая война, хоть и закончилась более пятнадцати лет назад, была еще рядом. Живы отцы-фронтовики, каждый день вольно или невольно вспоминавшие лихую годину; о победе и подвигах рассказывали в школе; старушки на вечерних скамеечных разговорах всё войну поминали неладную; да и немецкая каска, из которой хлебали свою собачью пищу дворовые Шарики и Барсики, была естественной в дворовом хозяйстве.

Церковь еще недавно работала. Службы, хоть изредка, но проводились. Присылали из епархии на месяц-другой очередного священника, но как только тот начинал обживаться, да с народом знакомиться — тут же и убирали. Печальник и молитвенник постоянный никак не входил в идеологическую составляющую пятилеток социализма. Не нужен священник передовому колхозному крестьянству, да и раздражал сельсоветское начальство, как-никак уже Гагарин в космосе побывал и никакого Бога не видел, а бабушки с дедушками все не успокоятся…

Последним священником был худенький, неказистый, немощный мужичок, который службу вел тихо, невнятно и на первых порах, казалось, что и в алтаре никого нет. Лишь только застиранное белое облачение, мелькавшее за царскими вратами, определяло наличие священнослужителя. Батюшка со всеми соглашался, всех молча выслушивал и только кивал своей маленькой, с редкой седой бородкой головкой, да раз за разом мелко поспешно крестился, повторяя постоянно:

— Господь управит, Господь управит…

Что и как «управит» — было непонятно, но областное религиозное начальство, которое так и называлось: «Совет по делам религий», угрозы в этом «служителе культа» никак не определило. Поэтому, как-то само собой решилось, что до уже установленного дня, когда будет на сельском сходе зачитано письмо от «имени сельской интеллигенции и трудовых колхозников» с просьбой закрыть «очаг мракобесия и предрассудков», священника больше никуда не переводить.

Так и служил батюшка свои воскресные да праздничные службы, незаметно приезжая и так же невидимо для всех уезжая. Где его семья, дом, родные — никто толком не знал. Знали только одно: в городе живет. Впрочем, по существу это никого из власть предержащих в данном селе не интересовало, но как оказалось зря.

Весна выдалась в тот год засушливой. Хоть и было много снега на полях, но он сошел за несколько дней одним половодьем, затопив спускающиеся к речушке огороды колхозников и напрочь снеся деревянный мосток, соединяющий две стороны села. После схлынувшей в одночасье воды лишь несколько раз прошел дождь, а после Пасхи небо стало забывать, что такое тучи. Ни облачка с утра до вечера.

Старички пошли в сельсовет с просьбой разрешить в поле с иконами да батюшкой выйти, упросить Бога дождик даровать. Куда там! Взашей, чуть ли ни с порога вытолкали, отправили внуков нянчить или по хозяйству справляться. Да оно и понятно, как тебе власть советская подобное разрешение даст, если Бога никогда не было и нет? Тогда и не власть она вовсе.

В воскресенье после службы устроили прихожане совет, как же все-таки отслужить молебен о дождике не в храме, а как положено, там где пшеница да кукуруза с подсолнечником посеяна. Судили рядили, но без разрешения выходить — значит не только на священника беду накликать, но и семьям своим, детям, прежде всего, навредить.

Батюшка во время этого церковного схода в уголочке сидел и все вздыхал горестно. А что он еще мог? Только молиться и вздыхать, да свое «Господь управит» повторять — вот и все разрешенные возможности. По тем законам наемник он был при приходе. Все староста решал, да двадцатка определяла вместе с начальством областным, к слугам Божьим неласковым.

Пригорюнились прихожане. И было отчего. От урожая все зависели и года голодные послевоенные хорошо помнили. Страшное время. Не дай Бог повторится.

Уже почти решили на приходском дворе молебен отслужить в среду ближайшую, как раз Преполовение припадало, середина срока между Пасхой и Троицей, но тут подал голос священник, причем решительно, никто и не ожидал такой властности в речи:

— Вы тут посидите, а я к председателю схожу.

Все как-то разом и молча согласились.

Староста за ним подался, но батюшка его остановил и от помощи отказался. Причем сделал он это хоть и вежливо, но утвердительно и настойчиво:

— Здесь посиди, моё это дело.

Староста вдруг и в росте уменьшился, и голос командный потерял. Чудеса, да и только.

Председатель колхоза был на дворе тракторном. Да и где ему было еще быть? Теперь тут главная забота председательская: думать, как и чем влагу сохранить, а где ее возьмешь влагу эту живительную, если третью неделю ветер суховеет, да солнце печет? Впрочем, председатель всегда сюда, к технике поближе приходил, когда трудно было, да звонки с бумагами из района и области одолевали. Только тут и забудешься, у любимых с детства механизмов да тракторов, главе колхоза своим урчанием и запахами любимый Т-34 напоминавшими, на котором он от Ковеля до самой Праги прошел. В конторе не работалось. Да и о какой работе могла быть речь, когда с утра до вечера, чем дольше стояла жара, тем больше директив, указаний и безотлагательных бумаг с требованиями и приказами получал председатель. Оправданий и жалоб на погоду никто слышать не желал и не хотел. Председатель прекрасно понимал, что никакие причины и ссылки на жару его никак не оправдают.

Виноват — и все.

Пребывая в таком невеселом состоянии, сидел глава колхозный за механизаторским столом и тупо смотрел на палочки выходов, рясно стоявших напротив механизаторских фамилий. Работали много и как положено на селе, трудились, рук не покладая, от зорьки до зорьки. Но что они получат, с такой засухой? Детворы же, в каждой хате, после войны народилось множество. Чем кормить будут?

Невеселые размышления главы колхоза прервало тихое:

— Здравствуйте, Василь Петрович! — так председателя звали.

Пред ним стоял священник, в сереньком не по жаре надетом пиджачке, теребивший в руках такого же цвета вылинявшую поповскую шапочку-скуфейку.

Попа на механизаторском дворе Василь Петрович никак не ожидал увидеть, да и вообще он его лишь пару раз мельком встречал и даже не знал, как зовут священника.

Тот, как бы понимая затруднения председателя, представился:

— Меня отец Михаил именуют, служу я при церкви вашей…

— Ну и?... — буркнул Василь Петрович.

— Да вот дождика нет, надобно в поле выйти помолиться.

— Ты молись не молись, — раздраженно ответил председатель, — а синоптики с города сказали, что до конца месяца дождя не будет.