Дневник неизвестного

Я крестилась и стала ходить в церковь в середине 80-х годов, когда была еще студенткой 4 курса мединститута. В ту пору моей заветной мечтой было научиться церковному пению. К сожалению, это оказалось намного труднее, чем мне думалось ранее, так что большую часть Богослужения мне приходилось молча стоять и слушать, как поют другие певчие. Как раз в то время я познакомилась с одной старой монахиней в миру, матерью Евдокией, тоже певчей с многолетним опытом. Она решила помочь моей беде и одолжила мне старинный нотный сборник. Это была партитура Богослужебных песнопений всенощного бдения, изданная в 1903 г. в Санкт-Петербурге. Как раз по таким нотам и пели у нас в храме.

Я и сейчас хорошо помню, как выглядела эта книга. Она была в самодельном переплете из потертого малинового плюша, на котором был приклеен крестик из фольги. Впрочем, переплет этот служил скорее не переплетом, а папкой, поскольку от старости и ветхости книга рассыпалась по листам, так что порядка двадцати страниц в ней уже отсутствовало. Титульный лист настолько истрепался, что я, как ни пыталась, так и не смогла по сохранившимся следам печати определить имя прежнего владельца книги. Мать Евдокия говорила мне, что книга досталась ей от покойной инокини Глафиры, из бывших сестер Сурского монастыря. Кому же принадлежала она прежде — так и осталось неизвестным.

Как я уже упоминала, книга представляла собой партитуру песнопений всенощного бдения. Но, помимо нот, на полях ее — сверху, снизу и по бокам — имелись записи, сделанные черными чернилами. Почерк был очень мелкий, но настолько четкий, что записи можно было прочесть без труда. Когда я познакомилась с их содержанием, то поняла, что они представляли собой дневник неизвестного лица, судя по всему — священнослужителя, и содержали записи о событиях, совершившихся примерно в течение одного года. Судя по некоторым упоминаемым в дневнике именам, его, вероятнее всего, можно датировать концом двадцатых годов. Современному человеку может показаться странным, почему автор дневника вел его на полях нотного сборника. Но, как видно, это было связано с тем, что он опасался доверить свои сокровенные думы записной книжке.

«Дневник неизвестного» на полях нотной партитуры заинтересовал меня. Поэтому я переписала его. Сама же партитура с текстом дневника после смерти матери Евдокии куда-то пропала. Поэтому воспроизвожу его по своей рукописной копии. Итак, вот этот «дневник неизвестного»:

14 января. Преподобных отцев, в Синае и Раифе избиенных.

Сегодня мне опять приснился лагерь. И что меня вместе с другими заключенными заставили рыть большую яму среди заснеженного поля. И я знаю, что, когда мы ее выкопаем, нам велят раздеться и стать на краю ямы, и… И я просыпаюсь от собственного крика: «Нет!» Ломая в темноте спички, зажигаю лампу и начинаю отчаянно молиться. Господи, я не хочу умирать! Но нет, слава Богу, это опять был только сон. Все давно позади, и я на свободе, и я жив. Но виденное и пережитое невозможно забыть. В страшных снах оно возвращается и снова и снова напоминает о себе.

9 февраля. Мученика Никифора.

Они приходят по ночам. Я слышу их шаги в темноте. Они заходят в дома и уводят разбуженных и испуганных людей. И те, кого они уводят, навсегда исчезают с «земли живых». Сегодня ночью они опять заходили в наш дом. Я лежал в темноте, затаив дыхание, с бешено колотящимся сердцем. Неужели они пришли за мной? Но нет — они увели кого-то снизу. Слава Богу! Значит, я могу жить дальше. Еще один день. До следующей страшной ночи.

На другой день.
Сегодня узнал, что они арестовали фотографа, жившего в квартире подо мною. Когда закрыли и начали разрушать наш кафедральный собор, он, немец, лютеранин, был настолько потрясен этим, что сделал несколько фотографических снимков собора, изготовил целую пачку фотографий и раздал их бывшим прихожанам собора. Вероятно, именно за это его и арестовали. А я-то думал, что они пришли за мною...
Нет, я зря их боюсь. Меня они не тронут. Ведь теперь я стал таким, как все. Я сбрил бороду и коротко обрезал волосы. Я спрятал в сарае, в поленнице дров, свою рясу. Я даже снял иконы и тоже снес их в сарай. Утром и вечером я прихожу туда, как будто бы за дровами. И упаду там перед ними, и плачу, плачу… Господи Боже мой! Прежде даже до конца не погибну, спаси мя!

6 мая. Праведного Иова Многострадального.

Сегодня приходил сосед снизу. Он недавно поселился в квартире, где прежде жил арестованный фотограф. Он — тоже из тех, кто врывается по ночам в чужие квартиры. Неудивительно, что и в моей квартире он чувствует себя хозяином. Он движется мягко, неспешно и деловито, как врач, наблюдающий больного и уверенный в том, что заметил в его состоянии желаемые перемены. Нет, скорее, это уверенность не врача, а стервятника, ждущего, когда угаснут последние конвульсии его жертвы. Вертит короткими толстыми пальцами. Оценивающе, наметанным взглядом пробегает по книжным полкам и фотографиям на стенах. И удовлетворенно останавливает взор на пустом углу, где раньше висели иконы.
-Ай-ай, что ж это у Вас, Сергей Иваныч, уголок-то пустой? Разве ж это годится? Вот я Вам портрет Ленина принесу. Тут ему самое место будет. Как говорится — свято место не бывает пусто…
Как я боюсь его!

(утрачено 5 страниц)

8 июля. Явление иконы Пресвятыя Богородицы во граде Казани.
Сегодня я был на той улице, где еще совсем недавно стояла церковь, к которой меня рукополагали. Ее закрыли и снесли под предлогом того, что она якобы мешает уличному движению. Теперь на месте ее — не то сквер, не то — пустырь. Скорее все-таки — пустырь с редкими чахлыми деревцами. И странное дело — все дома на улице стоят, как стояли, а без храма улица словно опустела. Не так ли опустела и моя душа, когда я перестал служить «страха ради большевистска»? Но какая же это страшная пустота — жизнь вне Церкви! Мати Божия, все упование мое, взыщи заблудшую душу мою!

22 июля. Мироносицы равноапостольной Марии Магдалины.
Сегодня год, как нет моей Маши. Мы прожили с ней всего три месяца, или даже меньше. Два — до моего ареста. Она была дочь дьякона, окончила епархиальное училище. Ее тетя была монахиней в Суре, и Маша тоже собиралась стать послушницей. Но монастырь закрыли. И тогда о. Димитрий Ф. (под буквой Ф. автор дневника, вероятно, зашифровал имя о. Димитрия Федосихина, священника Сурского подворья-авт.), духовный отец Маши, благословил ее выйти за меня замуж и стать матушкой. Какая она была ласковая, заботливая, моя Маша! А какая тихая и кроткая — совсем дитя, слабое и робкое дитя. Но когда меня арестовали, Маша оказалась единственной, кто не покинул меня. Она носила мне передачи в тюрьму, потом посылала посылки в лагерь. Она молилась обо мне, и я верю, что остался в живых и был освобожден досрочно только благодаря ее молитвам. Она сохранила мои иконы, книги и даже отцовскую фисгармонию. Но мне не забыть тот день, когда я снял и снес в сарай иконы и заявил Маше, что прекращаю служить. Она назвала меня «иудой» и ушла из дому, взяв с собой только икону сошествия Спасителя во ад — родительское благословение. Она поселилась в доме возле кладбища, где жило несколько бывших сурских монашек. Один раз весной я встретил ее. Она шла по узкой дощечке, переброшенной через грязную улочку. Но, заметив меня, спешно перешла по грязи и лужам на другую сторону улицы. Вскоре ее арестовали за «контрреволюционную деятельность». А вся-то «деятельность» заключалась в том, что она учила молитвам соседских ребят. Нашелся какой-то иуда, донесший на нее. Потом один человек рассказал мне, что Маша держалась очень мужественно, и, как ни мучили ее, все-таки так и не признала себя виновной. Спустя три месяца ее расстреляли.
Я спрятал подальше ее фотографию. И фотографии убиенных Белгородского Владыки Никодима, и соловецкого архимандрита Вениамина. Не могу видеть их. Мне кажется, что
«…на меня их портреты
Укоризненно смотрят со стен».

4 сентября. Священномученика Вавилы Антиохийского.
Я заметил, что не могу читать Евангелие. Ведь там есть слова, звучащие для меня укором: «…если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф. 16.24). И еще: «…кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф. 10. 38) А разве я не бегу Креста Твоего, Господи? Я отрекся от Тебя, как Петр, или, скорее, предал Тебя, как Иуда. Но, Господи, на немощь мою умилосердися! Я боюсь страдать. Даже за Тебя…
(утрачено четыре страницы)

20 октября. Мучеников Маркиана и Мартирия.
Сегодня опять приходил сосед снизу. По-хозяйски прошелся по комнате, довольно прищурил глазки, заметив, что в углу висит принесенный им портрет Ленина. А потом предложил:
-А почему бы Вам, Сергей Иваныч, не перейти к нам? Нам умные люди нужны. А с Вашими-то знаниями, с Вашими-то способностями, и - дворником… Не грех ли, как говорится, талант в землю зарывать? Мало ли что было прежде? Ведь теперь-то Вы стали наш, совсем наш… Подумайте хорошенько, как бы потом пожалеть не пришлось…
Я вежливо улыбаюсь ему, обещаю подумать несколько дней. Но согласиться — значит окончательно предать Бога. А если не согласиться, тогда страшные воспоминания о лагере снова станут явью. Что мне делать, Господи, что же мне делать?..

25 октября.
Сегодня у них праздник — годовщина их революции. На улице — красно от флагов, а у меня на душе — чернее черного. Не сегодня - завтра мне надо дать ответ соседу снизу. Чтобы развеять тоску, я сел за фисгармонию. Сперва сыграл несколько старых русских песен. Потом — из новых, революционных. Эти — нарочно, чтобы сосед снизу слышал. Играя, я так ушел в свои горькие думы, что руки сами стали брать аккорды. Не сразу я понял, что именно я играю. А когда понял, залился слезами. Это было мое любимое: «аще и всегда распинаю Тя грехами моими, Ты же, Спасе мой, не отвращаешися от мене…» И тогда я взмолился: Господи, почто Ты оставил меня! Пошли мне смерть. Лучше мне умереть, чем окончательно предать Тебя! Я не могу жить без Тебя, Господи, но я хочу жить. Имиже веси судьбами, спаси мя!» И вдруг…

(утрачена страница)
Без даты.
Господи, неужели Ты не возгнушался мною? Неужели Ты простил меня? Теперь я знаю Тебя, как не знал никогда прежде. Где теперь мой страх? Теперь я уже не боюсь ничего. Ведь Ты — со мною. И, если Ты позволишь меня снова служить Тебе, я пойду с радостью. Даже если за это меня снова ждет лагерь. И не во сне, а наяву — зияющая черная яма под ногами. Потому что жизнь без Тебя — это смерть, а смерть за Тебя — путь в жизнь вечную. Аминь.