Дармоеды

Пока стояли около монастырской гостиницы, многие познакомились. Позже, вспоминая эту поездку, подруги так и не поняли, когда возникло необыкновенно восхитительное чувство: казалось, что половину их группы они знают пару лет, а остальных — полжизни, как минимум. Книги жизни открывались перед собеседниками с лёгкостью, объяснявшейся не пустословием, а то ли родством душ, то ли особым местом, близким к Господу. Маняша рассказывала, как её ближайшая подруга ездила к святому Серафиму Саровскому в Дивеево. Врачи подписали приговор заветной мечте о детях, и она подала апелляцию в Высшие Инстанции. В жесточайший мороз отправилась погружаться в купель и вручила себя Господу. Родила мальчика, да ещё в день памяти святого. Недавно Маша рассказала эту историю своему знакомому, к вере равнодушному, а он ей в ответ — свою. У человека этого два сына — один верующий. Невестка дружила с соседями, много лет мечтавшими о детях, и посоветовала съездить в Дивеево. Те крестились, приложились с верой к мощам, погрузились в купель — и детки посыпались как из рога изобилия: то ли трое, то ли четверо. А супруги, обретя веру и долгожданную семью, решили рожать, сколько Бог пошлёт.

А потом было паломничество в скит, к келейке святого Амвросия Оптинского. Неприступная для всего злого крепость, стоит скит недалеко от обители, но не видны отсюда ни село, ни стены монастырские. Как ни вырубали леса в советское время, а остались они хоть и не глухими уже, но потаёнными. Вроде и недалеко от монастыря отошёл, а обернулся — в лесу стоишь, нет ничего позади: ни деревни, ни дороги, ни стен Оптины. Услышала Татьянка, как строга жизнь монашеская: пост, молитва и нестяжание. Полились дивные рассказы об Оптине — экскурсовода Бог послал необыкновенного — и Татьяна, с её живым воображением, легко увидела толпы людей, ожидавших ежедневно батюшку Амвросия. Здесь, на этом самом месте, ждали они, сможет ли выйти тяжелобольной подвижник — самые старые из деревьев могли бы многое порассказать об этом, они уж людского горя видели больше, чем собратья из леса и города. Кого исцелит, кого благословит, кого утешит: «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерплю и я». И — удивительное дело — страдая сам, давал батюшка сил людям всё претерпеть и всё вынести. Прозорливостью и чудотворениями стяжали старцы Оптинские месту этому благодать особую. «Неужели так было?» - спрашивает Татьяна, а Варе кажется, что сейчас вот выйдет батюшка, и время легко повернётся вспять. И все они входят в келью преподобного…

А после кельи — рассказ о новомучениках. Канонизирован отец Рафаил (Шеин) — многие, услышав это, радуются, лёгким шелестом пролетел радостный вздох по рядам паломников. Прославлены и другие подвижники, а над крестами убиенных монахов Оптинских часовня строится.

Про отца Василия и иноков Трофима и Ферапонта знала даже Татьяна: в отличие от Вари, телевизор она смотрела и радио ежедневно слушала. И, несмотря на прохладное отношение к вере, подивилась изуверству этого события. Но, когда в 1993 году сатанист на Пасху убил трёх монахов, произошло чудо: христиане не испугались и не впали в уныние. В очередь вставали, чтобы колокольным звоном славить Господа на том месте, где только недавно погибли иноки, о чудесах рассказывали, множество людей пришли к вере: крестились или начали жить с Богом и Церковью. Всплыли тут события, непонятные человеку без принятия Божьего промысла. Открылись и тайные подвиги убиенных, и то, что почти знали они о мученичестве, им уготованном, многое чувствовали. И сейчас, видя эту строящуюся часовенку, кресты со множеством записочек, просьб от мирян о помощи и исцелении, ощущая особую благодать всей Оптины, подумала Татьяна: «Если всё это правда, то святость этого места всегда с людьми была: от первых старцев до новомучеников.» А у мощей святых Оптинских словно забыла Танюша о цели своего приезда: ей уже не хотелось доказывать, что нет Бога, присутствие Которого она начинала чувствовать. Лишь иногда, как вспышки, мелькали прошлые мысли, но лишь для того, чтобы поняла девушка неправоту собственного мнения. Словно плененный враг, связанный и поверженный, который не страшен уже, сколько бы ни грозил и ни скалился. Так и злые копошащиеся мысли исчезли и не отвлекали её от главного. Хотя, конечно, затаились и ждали своего часа с упорством, о котором человек может только догадываться.

И вот паломники в очереди у трапезной. Слышит Татьяна разговор двух женщин среднего возраста…

— Что ты, милая, есть бабки-колдуньи, а есть добрые бабушки, сглазы снимают, порчу всякую. Есть у нас такая — Гая Иудовна — прелесть, а не бабулечка! У них этот дар из поколения в поколение передаётся, от Бога, говорит мне наказ людям помогать. Я как к ней, бабе Гае, пришла, она сразу: свекровь тебе милая «сделала», да ещё дочке перепало. Я так и ахнула: всегда знала, что свекровь у меня не сахар, но чтоб такое. Баба Гая нас полечила, молитвы пошептала (ты головой не качай, я хоть их наизусть и не знаю, но дома по молитвослову проверила — есть там такая молитва) — и всё у нас прошло. А к свекрови я ни ногой! И, представь, ни копеечки у нас не взяла. Ясно, что от Бога она, весь дом в свечках и иконах у Иудовны.

Но собеседница почему-то не разделяла восторга рассказчицы. «Почему? — недоумевала Татьяна. — Раз помогает — значит, надо использовать. Не столь важно, откуда такие у бабушки способности».

— Раньше за хождение к таким «добрым» бабушкам на семь лет от причастия отлучали, а самих их ждала ещё большая епитимия. И в народе их называли, между прочим, честно: колдуньями, — говорила вторая женщина. — А белой и чёрной магии не бывает — сами колдуны, бывает, проговариваются. Для нас эта маскировочка: ласковое слово «бабушка», свечки и иконочки. А молитву ты не проверила, даже и не надейся. Раз ты сама её никогда не слышала, то ввести маленькое «не» — и вот уже не молитва, а святотатство получится. Или убрать другое важное «не» — и страшно сказать, что получится. И неважно: берут они с тебя деньги или нет, но служат всегда не Господу Всемогущему, а сама догадайся кому. И со свекровью тебя поссорила. Это тоже страшно. Она же у тебя совсем старенькая... Как это — ни ногой к ней! На близких налгать — самое лёгкое: мы с ними чаще видимся — чаще ссоримся...

Но вот их группу позвали в трапезную. После положенных молитв сели все на длинные лавки, многим напомнившие деревенский быт их прабабушек и бабушек. И еда здесь необыкновенно вкусная — как у бабушки, со своего огородика, даже ещё лучше. А почему — объяснила Варя: «Здесь всё с молитвой и по благословению». Сама Татьяна, конечно же, подумала о сохранённых или восстановленных традициях, но, взглянув на смеющиеся глаза подруги, прикусила язык: не сочетаются слова «дармоеды» и «вековые традиции». Впрочем, смешинки в глазах Варвары были не насмешливыми, а добрыми: крушение вредных стереотипов в душе замечательного человека и близкой подруги — зрелище отрадное.

С удивлением вспоминала Татьяна Варины рассказы:

— Сами монахи едят лишь дважды, пост у них ещё строже, а мясо вообще не положено — а слабыми и хилыми не выглядят. А для паломников пирожки и чай — кто проголодается. Но дополнительную еду покупать придётся, хоть она и очень дешёвая, ведь бесплатно только в трапезной. На Афоне в постные дни трапеза — раз в день, а подвижники могут на хлебе и воде жить и не чахнуть, как вечно худеющие манекенщицы, до истощения себя доводящие. Кроме служб, у монахов своё келейное правило, да ещё и послушания — какая же нужна силища! А глаза у всех ясные, лица умные и удивительно красивые.

— Почему же в некоторых сектах морят людей голодом и отупляют недосыпом, делая зомби безвольными, а здесь ограничения на пользу идут, получается?

— Во-первых, всё восполняет милость Божия, без неё точно зачахнешь с голода. Во-вторых, монахи всё делают по благословению — это значит, что мудрые наставники готовят организм постепенно и бережно. В третьих, монахи — воины Христовы, им не привыкать к подвигам, а мирянам самовольно усердствовать не следует. Дерево по плодам узнаётся — сама суди. Нет здесь безвольных рабов-зомби, шатающихся с журнальчиками по улицам, как сектанты наши «любимые». Кстати, чтобы в монастырь попасть десять лет будешь ходить послушником, и не втягивать тебя будут, а испытывать: подходит ли тебе жизнь монастырская и подходишь ли ты обители. А у сект цели и средства прямо противоположные.

Но всё это обсуждалось, конечно, не в трапезной: за едой в монастыре не положено разговаривать. Варя прошептала только: «Ангела за трапезой».

Помолившись после еды, пошли в гостиницу. Татьяна покупала домашним пирожки: с капустой (кислой и свежей), картошкой, чечевицей — а сладкие давно кончились. И тут оказалось, что все продукты: от пшеницы до пирожной начинки в монастыре выращены.

— Значит, не только « экологически чистые », как говорить принято, а прямо-таки экологически безупречные»: с молитвой выращенные, собранные и обработанные, — подытожила Варвара. Темы дармоедов она дипломатично не касалась, не намекала даже. Просто была счастлива, что может поделиться с подругой радостью. И сразу же подумала, что даст Татьянке почитать о Валааме книгу своего любимого Шмелёва и что-нибудь о современных обителях.

А потом началась Всенощная. Как её Татьяна выстояла — она и сама не знала. Спину ломило, словно на плечи мешок с камнями навалили и с каждой минутой подбавляли тяжести. Ноги ощутимо отекали и казались чужими и непослушными. Пол предательски норовил уйти из-под ног. Веки наливались свинцовой тяжестью, навевая воспоминания о Вие, в храме совсем неподходящие. А давешняя мыслишка, пользуясь образовавшейся брешью в Таниной обороне, начала очухиваться. Вздрагивая и пугливо озираясь по сторонам, пугаясь враждебной ей атмосферы храма, начала нашёптывать: «Ну и что, а если даже и есть Бог, можно верить в душе, потихонечку, зачем же здесь столько столбом выстаивать? Вон, народа сколько, душно, тесно, больные есть и всякие.» …И вот тут-то измученная Татьяна увидела молодую монахиню. Как она клала Господу поклоны — залюбуешься: тонкий стан легко сгибался, словно ни тело, ни душа не знали усталости. Таня попробовала класть поклоны с прямыми ногами — и сдалась сразу же. Какие там сто или пятьсот: с непривычки боль в гудящих ногах показалась чудовищной. А вот кого-то, видимо, земные законы не касаются. И тут монахиня обернулась. Она была старая.

Нет, слово это не подходило сияющему прекрасному лицу, изнутри светящемуся. И свет этот мгновенно изгнал ту мыслишку, что ковыляла на паучьих ногах и стыдливо прятала перепончатые крылья, маскируясь под обычные и вполне нормальные мысли современного человека. Мыслишка зашипела, но этого мерзкого звука Таня уже не слышала. Ей стало стыдно — и девушка взбодрилась, сказав себе: «Так, быстренько вспомнила старослав и древнерусский язык. Тебя чему в институте учили-то!» И начала вслушиваться. Варя ей бы обязательно сказала, что рядом оказался Ангел, защищая от новых вылазок коварной мыслишки, объявленной вне закона самой Татьяной.

Хотя сторонний наблюдатель увидел бы не столь драматические события: молодая девушка устала, потом взбодрилась. А в лице монахини ничего светлого не было. Её лицо было смуглым, а волосы не сияющими и светящимися, а чёрными с сединой. Монахиня Георгия была действительно старенькой.

«Бог показал тебе матушку в трёх измерениях, в истинном свете», — объяснила потом Варенька. Но и сейчас Татьяну настолько поразило увиденное, что она молниеносно стряхнула с себя сонное оцепенение и взглянула на мир другими глазами. Дивный Оптинский хор ворвался в её душу стремительно, как врывается в полумрак комнаты солнышко, давно осиявшее уже всю землю. Варя-то сразу влилась в общую симфонию и всем сердцем стремилась подольше помолиться на монастырской службе, а она, Татьяна, впервые осознала, как величественна и прекрасна служба в обители: плавно и вдумчиво, всю душу вкладывая, славили монахи Господа. Позже Тане рассказали о знаменном пении, но уже сейчас девушке показалось, что вуаль времён чьей-то властной рукой была сдёрнута и она, Татьяна, очутилась в древности. Нет здесь спешки и других «современных» недугов, казавшихся ей неизлечимыми. Плавно течёт и льётся молитва, но миг — и вот она уже воспаряет к Небесам. Словно выстраивается незримая лестница, соединяющая их всех с Господом.