Да молчит всяка плоть

И все-таки он умер. Умер. Я вдруг отчетливо осознал это вчера, когда священники погребали плащаницу, когда несли ее от притвора к алтарю, бережно, как самое дорогое в жизни, когда простоволосый архиерей, не убирая текущих по щекам слез, стал в центр под плащаницу и шел с траурной процессией до самого амвона. И вот тогда острая шпага черной тоски коротко и безжалостно пронзила мое сердце. Зашатавшись, я едва не упал на паркетную гладь собора. Дыхание забетонировалось горловыми спазмами, по телу пробежали молнии судорог, и кто-то злой и насмешливый с торжеством шепнул моими устами в осиротевшую пустоту купольных фресок: «Свершилось…» Он умер. Источник и Первопричина жизни, сама Жизнь. Умер! И мир стал бессмысленным. Все, все стало ненастоящим. Мертвым. Как свет погибших звезд, как стон далекого грома. Он умер, и мертвый мир, еще не сознавая своей смерти, провалился в бездну небытия.

Еще лились с динамиков звуки шлягеров, еще молодость влюблялась и целовалась в подъездах многоэтажек, еще рыдали горячим воском траурные церковные свечи, но все это было лишь эхом, воспоминанием, тенью, потому что не бывает жизни без Жизни, любви без Любви, и света без Света. Он умер, и я ясно понял, что тоже обязательно умру сегодня или завтра, впрочем сроки уже, как и все остальное во вселенной, не имеют смысла. Он умер… Кто-то тронул меня за плечо. Почти насильно я заставил голову повернуться. Длинный, нескладный парень басовито вывел:

- Слышь, брат, извини, где тут свечку за здравие матери поставить можно?
О чем это он? О каком здравии?
- Чего?
- Свечку бы мне поставить. Мать болеет. Я то здесь впервые. Не, ну был когда-то, мальцом. Когда крестили меня. И все как-то… не решался что ли… А тут перед Пасхой вроде как потребность. Да и мать заболела. Она все время ходит. А тут вот слегла. Ну, я вот и решил за нее свечу.
Боже мой, Боже мой! Какие свечи? Неужели он не понимает? Неужели и эти люди не понимают? Ведь умер… Умер… Бог!
Я вышел из храма, шатаясь. На скамеечке у тротуара сидела женщина и плакала. Так захотелось мне сесть рядом и тоже выплакать свое горе, оплакать свою жизнь, которая закончится сегодня ночью или завтра днем. Но слез не было. Остекленели глаза, выкристализовалась соль. Лишь жжет, жжет где-то в висках: «Он умер».
Дома жена бурно рассказывала что-то, замешивая тесто на куличи. О работе, о коллегах, о склоках. Я слушал не слыша, и лишь звуки знакомого имени на миг вернули в реальность

- Послушай, а ты помирилась с Розой Шакировной?
- Зачем?
- А если завтра конец? Понимаешь? Ну, если не наступит… Пасха?
- Как это?
- Неужели не понимаешь? Умер Бог. Умер, слышишь? И все мы умрем без Него. Все.
- Да как же это можно то? Пройдет суббота, будет воскресенье, а значит и Пасха.
- Ты уверена?
Жена вдруг оперлась руками о стол.
- Ох, ты, Боже мой. Да разве ж возможно такое?
- Да ведь умер … Бог! Умер.
Ночью я спал плохо. Все ждал чего-то, прислушивался к тишине, следил за клоунадой теней. Вот и мы такие же тени. Нынче тени, а вчера — клоуны. Все забавляемся, дурачимся, в жизнь играем будто бы по взрослому, а Он…умер.

Утром жена, едва дождавшись рассвета, побежала к Розе Шакировне. Они работают вместе и почти каждый день ругаются. Роза Шакировна беженка из Узбекистана, принявшая Православие. Неплохая, в сущности, баба, несчастная только. Сиротой росла. С мачехой. Мачеха била ее, издевалась. Насильно замуж отдала. Муж вором был, пока не погиб в бандитской разборке. Добра они с ним так и не нажили, кроме дочери, которую теперь Роза Шакировна воспитывала таким же образом, как мачеха когда-то ее, только что не била. Перебравшись в Россию, устроилась в детскую трудовую колонию. Дочь отдала в педагогическое училище. Ну, мало ли что не хотела? Мать лучше знает, что хорошо для дочери. И вот уже десяток лет работает Роза Шакировна в школе вместе с дочерью, которая под маминой опекой так и не создала своей собственной семьи. Дети их не любят, да и они не любят детей. Эта нелюбовь отражается на педагогическом коллективе. Почти каждый день ругань, сплетни, доносы. Жена моя Розу Шакировну ненавидит. Как часто выражается, удушила бы. Но вот сегодня, с утра помчалась к ней просить прощения, мириться. Мало ли что? Вдруг и правда … конец. Ну, и слава Богу! За все. Меня вчера в храме знакомая певчая спросила:
- Как дела?
- Слава Богу.
- За все?
- За все.
- За все, за все?!
- За все, за все — слава Богу!
- И правильно.
Действительно правильно. Не мне решать: наступит воскресение или все кончится уже сегодня. Не мне судить о справедливости. Не мне — жизнью своей распинавшему Христа. Свершилось то, к чему так стремился в атеистическом угаре комсомольской юности и сладострастном тщеславии демократической зрелости. Нет Бога. Нет Судии. Можно броситься в омут греха. Можно. Но отчего-то страшно. А вдруг? Вдруг это завтра все-таки наступит. Эй, кто-нибудь! Помогите! Откройте мне глаза. Я хочу знать, что будет завтра. Будет ли оно? Будет ли… Но молчит небо. Молчит всякая плоть. Молчит вселенная. Умер Бог. И так вдруг захотелось жить. Так захотелось! Только бы еще один день. Только бы до завтра. ЗАВТРА! Неужели, неужели оно так и не наступит. Нет! Нет!!! Не надо! Господи! Не надо.. Но что это? Тише. Вы слышите? Ну, как же? Неужели не слышите? Ну, вот же. Сверху. И справа. Слышите? Ангелы поют на небесах.

5 мая 2005 г. Светлая седмица.