Блудный сын

«...никогда еще глаза человеческие не видали таких
дерзких, грубых и возмутительных образов Божества,
какие мы, дети праха, создаем по своему подобию,
руководствуясь своими страстями».
Ч. Диккенс.¹

— Накажет тебя Бог, Борька! Вот как пить дать, накажет!

Эти слова Борька слышал каждый день, да что там — по многу раз на день. Его бабушка Анна Степановна повторяла их после очередной проказы внука. Ведь именно ей, а не родителям Борьки, приходилось заниматься многотрудным делом воспитания этого озорника и пострела.

Вообще-то Борька не был ни сиротой, ни безотцовщиной. Правда, своего отца он не видел никогда. А мать помнил лишь смутно. История же его появления на свет была такова:

За полтора года до войны приехал в северный портовый город Михайловск харьковчанин Павел Ващенко, по профессии инженер-судостроитель. Человек он был молодой, общительный, любознательный, а потому в свободное от службы время разгуливал по Михайловску да знакомился с его жителями, а особенно — с симпатичными молоденькими горожанками. И то ли на танцах, то ли в кино приметил чернявый кареглазый красавец-инженер, умевший проникновенно петь украинские песни и всем на диво отбивать своими белыми зубами мотив «Кукарачи»², студентку мединститута Шурочку Булыгину...

Шурочка была собой хороша и нрава бойкого, даром что родилась не в городе, а в деревне. А в Михайловск приехала, чтобы выучиться на врача. Ну, разумеется, и замуж выйти, да повыгодней, устроиться на работу в одну из больниц Михайловска и остаться жить в городе. В самом деле, зачем ей возвращаться в деревню? Чего там хорошего? Да там еще и ее мать-богомолка со своими наставлениями: Бога бойся, да себя блюди, в кино да на танцульки ходить не моги: грех это, за него на этом свете ноги болеть будут. А на том свете еще хуже придется: там плясавиц³ в железные башмаки обувают да заставляют по каленым угольям вытанцовывать...то-то же! Сколько, бывало, она Шурку лупила: и за пионерский галстук, и за комсомольский значок, и за то, что она тайком в сельский клуб кино про красных дьяволят, да про праздник святого Йоргена смотреть бегала. А пуще всего досталось Шурке после того, как у них в селе «комсомольское Рождество» устроили. Со всяким играми: в «попа», да в «задуй свечку», да в «безбожную лотерею»⁴, да с переодеваниями. Шурка тогда монашкой нарядилась: напялила материну черную юбку, повязала по самые брови ее черный платок, глаза потупила, ногами засеменила, губами зашевелила — все аж со смеху покатились! И наградили ее за этот костюм книжкой «Библия для верующих и неверующих». То-то радовалась Шурка первой в своей жизни награде! А дома ждала ее разгневанная мать с вицей наготове. Ох, и отодрала она тогда Шурку — аж до крови! А подаренную книжку отняла да в печь бросила. Нет, пусть ее хоть озолотят — а домой она не вернется! Не бывать тому, чтобы птица, полетав власть на вольной воле, добровольно в клетку вернулась!

Только загад не бывает богат: перед самой войной приехала Шурка в родную деревню. Не насовсем: матери из города подарок привезла — внука Борьку, плод их взаимной любви с приезжим инженером Павлом Ващенко. Та любовь была пламенной, как вспышка спички, и столь же краткой, как время ее горения. Изловчилась-таки ушлая Шурка, почуяв в себе зарождение новой жизни, вовремя свести в ЗАГС своего красавца-харьковчанина. Только не по нраву им оказалась семейная жизнь: ревновал Павел Ващенко свою Шурочку к каждому мужчине, косившемуся на нее. А она ревновала его самого, и не без оснований — пылкий южанин влюблялся едва ли не в каждую встреченную им хорошенькую девушку. Так что вскоре вновь отправились они в ЗАГС — разводиться. А их новорожденный сын Борис Павлович Ващенко угодил на воспитание к бабушке.

* * *

Разумеется, первым делом набожная Анна Степановна окрестила Борьку. После чего принялась воспитывать внука в строгости да в послушании, как некогда и ее саму родители воспитывали. Да что там — того строже! Хоть и прижит ее внук в браке, в церкви не венчанном, Богом не благословленном, не допустит она, чтобы повторил Борька судьбу своей беспутной матери. Душу свою за это положит, но не допустит!

Вот и строжила бабушка Борьку, и поучала его, чтобы он старших слушался, вел себя примерно, не так, как его мать-вертихвостка да отец-шалопай, не то Господь накажет. Ему с небес все видно: вот Он и смотрит оттуда, кто как себя ведет. И тех, кто Его не боится да старших не слушается — строго наказывает. В этой жизни — скорбями и болезнями, а по смерти — вечными адскими муками в геенне огненной.

После этого неудивительно, что Бог представлялся Борьке строгим бородатым старцем, сидящим на облаке и наблюдающим за тем, что творится внизу, на земле. Точнее, за тем, не пора ли там кого-нибудь наказать. Почти как бабушка, которая бдительно следит за ним, и всегда держит вицу наготове. Поначалу Борька очень боялся и Бога, и бабушки. Пожалуй, ее — даже больше. Ведь Бог был далеко, на небе, а бабушка — рядом! Однако со временем смекалистый мальчуган обнаружил, что Анна Степановна примечает не все его проделки. А если так — отчего ж ему не пошалить? Главное — хорошенько скрыть следы своих проказ от бабушки. Да заодно и от Бога...а Ему с небес, похоже, тоже не все видно. Ведь не заметил же Он, как Борька в Праздник Крещения Господня тайком подменил бутылку со святой водой, которую его бабушка из церкви принесла, на точь-в-точь такую же посудину, только с самой обыкновенной колодезной водой? Узнай об этом Бог — не избежать бы Борьке наказания... Выходит, Его можно обмануть, так же, как и бабушку!

Могла ли знать бдительная Анна Степановна, что ядовитые семена неверия уже пустили корни в душе ее, на вид такого тихого и послушного внука!

* * *

По мере того, как Борька подрастал, он забрасывал бабушку теми бесчисленными вопросами, начинающимися со слова «почему», которые дети испокон веков задают взрослым. Могла ли благочестивая Анна Степановна не воспользоваться любопытством внука, чтобы лишний раз напомнить ему о Боге? И потому в ответ на свои многочисленные «почему» Борька слышал: «так Бог сотворил», «так Бог захотел», «так Богу угодно», «Бог терпел и нам велел», «на все Божия воля». Анна Степановна произносила эти слова наставительно, возводя глаза к иконам, и не забывая прибавить: «а кто Бога не боится и не почитает, того Он накажет...»

Однако слушая бабушкины наставления, Борька думал о своем друге Ваське Злобине, мать которого на днях получила с фронта «похоронку» на мужа Семена. Теперь Васька сирота. Неужели и это произошло по Божией воле? Ведь бабушка то и дело твердит, что, если Господь не захочет, и волос с головы человека не упадет. Но почему Бог допустил, чтобы Семена убили? Ведь он был добрым человеком и всегда катал на тракторе Борьку и других деревенских ребятишек... Где справедливость? И почему после этого бабушка называет Бога Благим и Милостивым?

Увы, Борька слишком хорошо знал — если спросить об этом Анну Степановну, та даст ему один ответ — вицей пониже поясницы. А что сделает Бог, узнав, что он думает? Наверняка тоже накажет. Причем куда строже, чем бабушка. А Борька боялся Бога...

...Но не любил Его. Впрочем, откуда ему было знать о том, что Бога можно не только бояться. Но и любить. Ведь этого не знала даже Анна Степановна, истово веровавшая в Бога всю свою долгую жизнь...

* * *

...В последний год войны Борькина бабушка стала сдавать здоровьем. И, не дожив нескольких дней до Пасхи, отошла ко Господу, не забыв преподать внуку последнее наставление: вести себя хорошо и Бога не забывать, иначе Он накажет, как пить дать накажет — Бог долго ждет, да больно бьет...

А вскоре после ее похорон приехала Шурочка и увезла сына с собой в Михайловск. Так началась для Борьки жизнь, совсем непохожая на ту, что он вел, живя у бабушки. Можно сказать, новая жизнь.

* * *

Еще бы не новая! Ведь теперь Борька жил в большом доме, где был не один, а целых два этажа! Вокруг дома стояли сараи, прямо-таки созданные для того, чтобы по ним лазили местные мальчишки. Возле сараев по весне разливались большие глубокие лужи — настоящие моря для самодельных корабликов! А деревья! Да Борька в первый же день после своего приезда в город забрался на росший возле его дома старый тополь с развилкой не верхушке, такой высокий, что с него была видна призывно поблескивающая вдали река Двина. Сколько интересного вокруг! Вдобавок, в начале осени мать отдала Борьку в школу, где он обзавелся новыми друзьями. Неудивительно, что вскоре мальчик стал забывать и о своем житье у бабушки, и о ней самой, и о Боге. Ведь теперь кто теперь мог напомнить о Нем Борьке? Не мать же? Ей, похоже, не было дела ни до кого, кроме себя.

Александра Ивановна Булыгина добилась всего, о чем мечтала в юные годы. И даже гораздо большего. Могла ли деревенская девчонка Шурка, будучи студенткой Михайловского мединститута, даже помышлять о том, что когда-нибудь сама станет работать в нем? И вот теперь она не просто врач, а доцент кафедры госпитальной терапии, уважаемый человек в местном медицинском мире. А все потому, что в свое время сумела понравиться заведующему кафедрой, пожилому вдовому профессору Соколовскому. Пускай теперь кое-кто за глаза называет ее...- что ей до того?! Эти люди честят ее из зависти. Правда, профессор Соколовский, похоже, не намерен жениться на ней... Что ж, нет худа без добра — в таком случае и у Александры Ивановны нет никаких моральных обязательств перед старым донжуаном. Это прежде, в молодости, она наивно верила, что все должно быть по закону, с непременным походом в ЗАГС, с рождением детей, которое должно упрочить заключенный брак. И вот теперь под одной крышей с Александрой Ивановной находится живое напоминание об ошибке ее юности и о красавце-инженере, на которого так похож этот мальчишка. Хорошо еще, что она догадалась оставить Борьке отцовскую фамилию, чтобы получать с Павла Ващенко алименты. Хоть в этом она не прогадала...

* * *

Борька давно уже привык к тому, что его мать время от времени посещают гости. Точнее, гость. О его приходе возвещал шум подъезжающего автомобиля под их окном. Потом скрип лестничных ступенек под его ногами. Затем стук в дверь — и на пороге, перед выбежавшей навстречу Александрой Ивановной, появлялся немолодой высокий грузный мужчина с крупными чертами лица и резким, властным голосом. Впрочем, с матерью он чаще говорил полушепотом, недовольно косясь на выглядывавшего из-за двери в комнату насупленного Борьку: мальчишка здесь явно был лишним.

Действительно, мать тут же оборачивалась к Борьке и говорила ему:

— Иди-ка ты, сынок, погулять. Уроки потом доделаешь. Давай, собирайся и — бегом! Погода хорошая — нечего дома сидеть! Ну, беги давай!

И Борька, на ходу натягивая пальтецо, что ему «справила» еще бабушка Анна Степановна, и из которого он уже начал вырастать, стремглав несся вниз по жалобно скрипящей лестнице, чтобы не слышать смеха матери, которому довольно вторил басок ее гостя. Мальчик слышал это всякий раз, когда они закрывали за ним дверь...

* * *

Поначалу Борька, чтобы скоротать время до вечера, когда ему дозволялось вернуться домой, ходил к друзьям. Пока не понял — он здесь тоже лишний. В отличие от Борьки, схватывавшего науки на лету, его приятели подолгу корпели над уроками. И потому им было не до игр и разговоров с однокашником. Их родители тоже недовольно косились на незваного гостя. Причем...Борьке чудилось, что они догадываются, отчего он сейчас не дома, а у них. Увы, ему не раз приходилось слышать, как люди судачат о его матери...да и о нем самом. Разумеется, он понимал не все...однако и этого было достаточно для того, чтобы сделать вывод — ему не стоит давать желающим перемывать косточки у скелетов в чужих шкафах⁵ лишний повод для двусмысленных разговоров и пересудов. И Борька стал уходить к Двине. Там, на берегу, покрытом валунами, он строил домики из песка, украшал их мелкими камешками и блестящими бутылочными осколками, делал из щепок кораблики, и тут же отправлял их в плавание, наблюдал, как тянутся по реке буксиры, баржи, груженые лесом, а то и большие корабли, которым не страшен бушующий океан. Так он коротал время до наступления осенних холодов. Когда же выпал первый снег, Борька часами бродил по городу, время от времени заходя в магазины, чтобы согреться. Во время этих странствий он и набрел на детскую библиотеку...

Мог ли Борька знать, что это не случайность. И что забытый им Бог вдруг напомнит ему и себе. Ведь, если человек и забывает Бога, то Он никогда не забывает нас...

* * *

В библиотеке было тепло. И изрядно продрогший Борька обрадовался тому, что наконец-то сможет согреться... Вслед за тем он заметил стеллажи и полки с книгами. Никогда прежде он не видел столько книг! По правде сказать, Борька редко держал в руках какие-либо книги, кроме учебников. И никто из его родных не позаботился о том, чтобы приохотить Борьку к книгам. Бабушка Анна Степановна считала чтение романов (она произносила это слово именно так, дабы оно не имело ничего общего с христианским именем Роман) греховным времяпровождением, за которым неизбежно должна последовать кара Господня. И единственной имевшейся у нее книгой был старый-престарый молитвослов без корешка, с засаленными до черноты углами страниц. Однажды из любопытства Борька украдкой раскрыл его, пробежал глазами несколько строк: «всегда поставлени будут престоли на судищи страшнем...горе тамо будет грешным, в муку отсылаемым...» — и испуганно захлопнул молитвослов...

Что до Александры Ивановны, то она читала лишь книги, имевшие отношение к ее работе. Их Борька тоже украдкой просматривал. Благо, в них имелись картинки. Однако они были неинтересными, и вдобавок, черно-белыми. Зато книжки, стоявшие на библиотечных стеллажах, призывно пестрели цветными обложками. Вот бы взять их в руки! Вот бы посмотреть!

И Борька робко направился к стеллажам, словно к полуоткрытой двери, ведущей в чудесную страну, где он еще не бывал никогда. Что поделать — чужие страны всегда манят блудных сыновей...

* * *

С тех пор он приходил в библиотеку едва ли не каждый день. Библиотекарши уже привыкли к его появлению. Их перестало удивлять, что этот странный, тихий и молчаливый черноволосый мальчик обращается с книгами столь не по-детски бережно. И поглощает их одну за другой, словно голодный — еду. А Борька взахлеб прочитывал книгу за книгой, открывая для себя иные века, иные страны, и даже иные миры, манящие, как мечта и чарующие, как сказка. Пока однажды он не наткнулся на одну книгу...

В ней говорилось о Боге. Но совсем иначе, чем Борька слышал от бабушки. Для нее существование Всевышнего было непреложной истиной, сомневаться в которой было великим и строго наказуемым грехом. А в этой книге говорилось о том, что Бога — нет. Ведь если бы Он был на самом деле, разве творилось бы не земле столько зла? Мало того — нередко оно совершается как бы во имя Бога! Ведь во все времена существовали и существуют хитрецы, которые ради собственной выгоды убеждают простодушных и невежественных людей в том, что Бог есть. После чего бессовестно обирают их, суля взамен всевозможные блага после смерти, в раю. Ну, а сомневающихся и неверующих запугивают всевозможными земными карами и вечными адскими муками в загробной жизни. Но во все времена существовали и существуют смелые и честные люди, бросающие вызов обманщикам. Это ученые...

Затаив дыхание, Борька проглатывал страницу за страницей. И под их шорох улетучивался его всегдашний страх перед Богом. Выходит, напрасно Борька боялся грозного и скорого на расправу старца с заоблачных высей! Напрасно пытался скрывать от Него следы своих проказ! Ведь на самом деле никакого Бога нет. Бабушка обманывала Борьку, чтобы он во всем слушался ее. Впрочем...ведь и сама она боялась кар Господних, которыми так усердно стращала Борьку. Она тоже была обманута... Но какими же отважными людьми были ученые! Ведь они осмелились встать на защиту правды. И многие заплатили за это собственной жизнью. Как Гипатия, как Джордано Бруно, сожженный на костре за то, что осмелился поведать миру правду об устройстве Вселенной!⁶

Как же хотелось Борьке стать в ряды этих смелых и правдивых людей! И в те дни, сидя за книгами в полупустом читальном зале библиотеки, тихий и робкий на вид мальчик с пылким сердцем бунтаря раз и навсегда решил: когда он вырастет, то станет ученым. Он станет помогать людям и бороться с теми, кто пытается обмануть и запугать их сказками о несуществующем грозном, несправедливом, карающем Боге. И этой борьбе он посвятит свою жизнь.

* * *

...В ту пору в Михайловске было всего лишь три института: педагогический, лесотехнический и медицинский. Местные острословы даже сложили о них ехидную поговорку: «ума нет — иди в пед., стыда нет — иди в мед., некуда идти — ступай в МЛТИ»⁷. И когда Борька окончил школу, он, ничтоже сумняшеся, поступил в мединститут. Тем более, что там работала его мать. А детей преподавателей в институт принимали охотно, благодаря чему в Михайловске появилось уже несколько медицинских династий. Хотя...дорого бы Борька дал, чтобы не чувствовать на себе пристальных взглядов экзаменаторов, не слышать украдкой донесшегося до него шепотка: его сын... Чей же еще... А похож-то как...

Но на что только не пошел бы он ради того, чтобы стать ученым!

* * *

Институт Борька окончил с отличием. Вдобавок, с первого курса он столь же успешно занимался в научном кружке на кафедре фармакологии. Он выбрал этот кружок не случайно. Ведь именно фармакологи разрабатывают всевозможные новые лекарства, с помощью которых можно лечить болезни, прежде считавшиеся «Божией карой», поражающей людей за их грехи. Например, рак. Неудивительно, что после окончания мединститута юноше предложили аспирантуру на этой кафедре. И Борька, а теперь уже молодой ученый Борис Павлович Ващенко, стал изучать влияние на раковые клетки одного препарата, синтезированного несколько лет тому назад. Этим на кафедре фармакологии занимались представители двух доморощенных научных школ.

Одну из них возглавлял профессор Ефим Моисеевич Гринберг, низкорослый, щуплый, лысый, до крайности подвижный старичок, слывший среди коллег большим весельчаком:

— Ну что, голубушка? — ласково ворковал он, нежно поглаживая пеструю морскую свинку перед тем, как проделать с ней острый опыт⁸. — Страшно? Да кому ж оно не страшно! А никуда не денешься — придется-таки принять муки на благо науки. Так-таки придется...

Ефим Моисеевич считал морских свинок наилучшим живым материалом для своих опытов...

Главой другой научной школы был Иван Сергеевич Малкин, старик богатырского телосложения с густой седой шевелюрой. Он был суров и говорил редко и мало. Возможно, поэтому каждое его слово казалось веским, как свинец, и ценным, как жемчуг.

— Цыц, дура! — убеждал он распятую на операционном столе шавку, заходящуюся в последнем отчаянном визге при виде занесенного над ней шприца с повисшей на конце иглы прозрачной каплей. — Много ли от твоей собачьей жизни проку? А тут хоть какая-то польза от тебя будет. Кому говорю — цыц!

Иван Сергеевич, подобно своему великому тезке Ивану Павлову, предпочитал экспериментировать на собаках...

При встречах оба профессора были подчеркнуто учтивы и сдержаны друг с другом, как это нередко водится у заклятых и непримиримых врагов. Что до их учеников, то они не скрывали своей неприязни к представителям конкурирующей школы, и при случае отзывались о них крайне ехидно и неодобрительно. Это было единственное, в чем они невольно оказывались едины друг с другом.

Половина сотрудников кафедры была, как говорится, соплеменниками и учениками Ефима Моисеевича. Другую половину составляли ученики и соплеменники Ивана Сергеевича. Но кто из них признал бы за своего человека, носившего фамилию Ващенко? Тем более, что среди них лишь он один ставил свои эксперименты не на животных — а на тканевых культурах, взращивая их заботливо, словно садовник — редкие растения, призванные в скором будущем порадовать людей прекрасными, невиданными цветами...

* * *

О дальнейшем мне известно от Александры Ивановны Булыгиной. К моменту нашего краткого знакомства с ней она была уже не самоуверенной властной педагогиней, а одинокой, озлобленной на всех и вся старухой, доживавшей век в доме престарелых, где я в ту пору работала терапевтом. Александра Ивановна тяжело переживала утрату власти и влияния. И была убеждена — она стала жертвой происков врагов и завистников. Наверняка их было бы куда меньше, если бы профессор Соколовский не оказался таким подлецом и в свое время женился бы на ней. Но он не сделал этого. Он даже не завещал ей ничего (здесь Александра Ивановна начинала подробно перечислять имущество покойного профессора: квартиру, дачу, машину...вплоть до купленной им незадолго до кончины кофемолки) — все отхватили его дети от первого брака! Вдобавок, ее собственный сын оказался на редкость неблагодарной тварью. Ведь она родила его, она всегда заботилась о нем, души в нем не чаяла, всю свою жизнь за него положила. И в мединститут она его «поступила», и в аспирантуру...во всем этом заслуга лишь ее одной, а он что? Да этот недоумок даже диссертацию защитить не смог. Все бредил какими-то высокими идеями, а умные-то люди прежде всего о своем благе думают. А окажись он поумнее — был бы сейчас профессором, заведовал кафедрой. Видать, в своего отца уродился — не в нее же...она-то всегда думала прежде всего о собственной выгоде...

И невдомек было Александре Ивановне, что человек, всю жизнь ищущий лишь собственной выгоды, рано или поздно окажется не нужным никому...

* * *

...Аспирант Борис Ващенко написал диссертацию за два года. Внешние отзывы на его труд были хвалебными: безопасная, новаторская, высокоэффективная, гуманная методика, лучшая из научных работ Михайловского мединститута за последние десять лет. Все это было бы замечательно, если б не неодобрительные взгляды, с которыми косились на счастливого молодого ученого ученики Ефима Моисеевича и Ивана Сергеевича, да и сами основатели пресловутых научных школ. Но Борис Ващенко был слишком счастлив, слишком опьянен своим успехом, чтобы замечать их... А зря. Ведь нередко шаткий камешек, на который неосторожно ступил самоуверенный скалолаз, срывается вниз, увлекая за собой в пропасть его самого...

Предзащита тоже прошла успешно. И молодой ученый готовился к столь же триумфальной защите своей диссертации. Еще бы! Ведь на предзащите представители обеих научных школ на удивление единогласно высказались «за». И тут...

Сперва это казалось ему кошмарным сном. Потом — ошибкой. В самом деле: из двадцати голосов: девятнадцать — «против»... И это — после на редкость успешной предзащиты! Не может быть!

Когда же Борис Ващенко наконец-то осознал случившееся и уразумел смысл ехидных ухмылок своих коллег, их довольные усмешки за его спиной, он понял — отныне путь в науку для него заказан навсегда. Но почему? За что? Что он сделал?

И тут в его мятущемся сознании словно молния, промелькнула страшная догадка: это Бог покарал его! А он-то было поверил, что Его нет! И бежал от Него, как блудный сын — «на страну далече». Но Бог долго ждет, да больно бьет. Теперь он сам убедился в этом...

* * *

В тот же вечер в городском Свято-Ильинском соборе появился странный молодой человек. Он стоял на коленях в притворе храма, словно не смея войти внутрь, и его плечи содрогались от беззвучных рыданий. То был Борис Ващенко, блудный сын, сокрушенный ударом карающей Божией десницы, и с покаянием вернувшийся к Небесному Царю и Владыке.

И принявший за непреложную истину все то, что он когда-то слышал о Нем от бабушки...

* * *

...Игумен Богдан (Ващенко) служит на одном из отдаленных приходов нашей епархии. И если вы спросите о нем у епархиального духовника, протоиерея Юрия Горобца, или у благочинного, отца Николая Мальцева, то оба священника призадумаются, прежде чем ответить. После чего многозначительно изрекут: «чудотворец».

Что правда, то правда. Отец Богдан — личность в своем роде известная. Он не просто строгий, но поистине строжайший монах, великий делатель покаяния, ревностный и неукоснительный исполнитель заповедей и ярый ненавистник греха, а также тех, кто творит оный. Каждая его проповедь — это гневное обличение грешников. Женщин, живущих в невенчанном браке, которых он называет не иначе, как блудницами. Актеров-лицедеев, учителей, развращающих невинные детские души всевозможными мирскими лжеучениями, врачей-мздоимцев, ученых-богоборцев и прочих грешников, удел которых — страдания при жизни и вечные муки по смерти. На их головы отец Богдан призывает все земные и небесные кары, и благодарит Бога, что теперь он не таков, как прочие люди ⁹...

Но, кто знает, не был ли маленький бунтарь Борька Ващенко ближе к Богу, чем этот самоуверенный, озлобленный человек, мнящий себя праведником?..

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Цитата из романа Ч. Диккенса «Крошка Доррит». (ч. 2, гл. 30)
2. «Ла кукарача» — «таракашка» — популярная в ту пору мексиканская песенка нач. ХХ в. В отличие от первоисточника, носившего политический характер, в переводе на русский язык звучала так:
   «...Я кукарача, я кукарача —
   Мне ли не быть иной!
   Но я не плачу, нет, я не плачу —
   Все равно ты будешь мой!»
3. Церковнославянизм, означающий — танцорка, плясунья.
4. Такие игры (русские народные, переделанные на антирелигиозный лад) действительно устраивались на подобных праздниках.
5. Скелет в шкафу — английское выражение, примерно то же, что русское — шило в мешке.
6. Гипатия (Ипатия) — женщина-философ и математик конца VI — нач. V в. Джордано Бруно — итальянский ученый, философ. О реальных причинах его казни упоминал Святитель Лука Крымский в своем труде «Наука и религия»: «...в суде над Джордано Бруно учитывались и чисто политические моменты. Быть может, Бруно и не погиб бы на костре, если бы ему не было поставлено в вину выступление против монастырских доходов, против имущества. Как это засвидетельствовано подлинными документами, инквизиторы во время допроса особое внимание сосредоточили именно на этом. Что поделать, люди не любят, когда у них отнимают богатство». Однако в советское время Джордано Бруно объявляли исключительно мучеником за науку.
7. Реальная поговорка недавнего времени. МЛТИ — Михайловский лесотехнический институт.
8. Острый опыт — эксперимент, кончающийся гибелью лабораторного животного.
9. Лк 18,11.