Вы здесь

Во мрак и в пустоту (Николай Стефанович)

      Поэма о Блоке   

      1
      Его расстроенные нервы
      Уже тревожили родных,
      Но это было не во-первых,
      А только в-пятых и в-шестых.

      Прогноз был явно преуменьшен,
      Но знает он, что быть беде,
      Что он влюблялся только в женщин,
      Не существующих нигде.

      Что, подавив внезапно робость,
      Он это сердце, как окно,
      Вдруг распахнул в такую пропасть,
      Где страхом все ослеплено.

      2
      Этот город - застуженный, синий,
      Сумасбродный, надменный, ничей…
      Здесь и пушкинский призрак графини,
      И беспамятство белых ночей.

      Этот город, наверное, создал
      Кто-то мрачный, с усмешкой кривой…
      Здесь и звезды горят не как звезды,
      И трава не бывает травой.

      3
      Откуда столько всякой всячины?
      Аптека, вывеска, сугроб,
      И каждый вечер в час назначенный -
      Недомоганье и озноб.

      Ведь ничего уже не светится
      (И в доме выключили свет),
      Ведь тут и мрак, и гололедица,
      Тут смерть, - а Бога нет как нет.

      4
      "В белом венчике из роз"…
      Ни крупы, ни папирос.
      Город вымер и зачах.
      Зябнут пальцы на ногах.

      -Ниспослал бы Ты, Творец,
      Хоть каких-нибудь дровец! -
      Страшен сретенский мороз
      В белом венчике из роз.

      5
      Там к соседям приехали дочери,
      Тут романсы, разлуки, женитьбы,
      И волнуется кто-то, чтоб в очередь
      За продуктами стать не забыть бы.
      Тот задумал сегодня повеситься,
      Этот встретил кого-то в трамвае…
      А вот с ним уже несколько месяцев
      Вообще ничего не бывает.

      6
      Этот воздух весенний и клейкий-
      Только в нем никаких перемен.
      На бульваре цветок у скамейки
      Уронила когда-то Кармен.

      В эти запахи меда и гари,
      Где беспамятство, ночь и провал -
      Он врывался, как Демон к Тамаре…
      А сегодня на том же бульваре
      Он присел и часок подремал.

      7
      Сегодня, верно, быть грозе.
      Смычки опять приходят в ярость…
      На фоне музыки Бизе
      Ужасна собственная старость.
      -Дрова колоть не тяжело,
      Носить гораздо тяжелее…-
      Глаза бездонны, как стекло.
      Улыбки нет. Петля на шее.

      8
      Как призрак бледен и духовен,
      Лишенный контуров извне,
      Он заблудился, как Бетховен,
      В непроходимой тишине.

      Сидит прозрачный и безликий
      В глубоком кресле у окна
      И знает: выстрелы и крики -
      Все это тоже тишина.

      9
      Почти совсем стемнело в спальной.
      Чтоб стал слышней певучий гул,
      Вечерний благовест пасхальный,-
      Он настежь окна распахнул.

      И пели ласточки со свистом,
      И с дрожью пели провода -
      О Боге в венчике лучистом,
      Который только атеистам
      Еще доступен иногда.

      10
      Он стоит у форточки, на кресле…
      Может быть, почудилось в бреду,
      Что внезапно мертвые воскресли
      И трубят архангелы в саду?

      Или вновь они промчались мимо?
      За окном лишь крики воронья,
      И опять ничем неотвратима
      Неизбежность завтрашнего дня.

      11
      Невозможен обман без обманщика…
      Что же было до этой тоски?
      Благовещенье, лужи, цыганщина,
      Воспаленного неба куски.

      Кто-то врал, что полюбит и черненьких,
      И полюбит такими, как есть,
      Но опять - понедельники, вторники,
      Дваджы два и четырежды шесть.

      Обманули и черти, и ангелы,
      Проползает озноб по лицу…
      Вот таким, если верить Евангелию,
      Блудный сын возвращался к отцу.

      12
      Еще студентом кое-как
      Он панихиду чью-то выстоял
      И от усталости размяк,
      Но вдруг схватился за косяк,
      Увидев пряди серебристые.

      И не забыть нигде ему,
      Как сквозь туманности бесовские,
      Сквозь окончательную тьму,
      Глаза смотрели соловьевские.

      13
      Лампадка, полночь… Это не тогда ли
      От слез и страха было гарячо?
      Но руки чьи его приподнимали
      И пенье убаюкивало чье?

      А после он бежал из душных комнат,
      Везде ища связующую нить,
      Чтоб встретить ту, которую не помнят
      И все-таки не могут разлюбить.

      Обглоданный и желтый, - неужели
      Он некогда сиял, как божество?
      И женщины внезапно хорошели,
      Когда встречали взгляд его.

      14
      Пробегал проходными дворами…
      Это, может быть, вечность сама
      В переулках ждала за углами,
      Но его не пускали дома.

      Раздавались какие-то речи.
      Пахла церковью душная ночь…
      Он о чем-то расспрашивал встречных,
      Но они не хотели помочь.

      Волновали, манили куда-то,
      Воспаленно сверкая впотьмах,
      Лихорадочные циферблаты
      На огромных ночных площадях.

      Он в подъезды врывался, как ветер,
      Там считали секунды, -когда ж
      Он взбегал на второй и на третий,
      На шестой и последний этаж, -

      В чьих-то окнах за шторами длинными
      Моментально гасили огонь…
      Этой ночью новые линии
      Исчертили его ладонь.

      15
      Он желаньями неутоленными
      Все на свете тогда воспалял -
      И деревья, и флигель с колоннами,
      И скамейку, и двор, и подвал.

      Он врывался, как буря, без памяти,
      В духоту, в облака, в божество…
      Но об этом его темпераменте
      Не узнали подруги его.

      16
      Он был кае Ромео, как Ленский,
      Сумбурен, упрям и красив,
      И ночь волновалась по-женски,
      Дыханье его ощутив.

      Он рвался сквозь дебри и чащи
      Туда, за последний предел, -
      И свет, он него исходящий,
      На утренних травах горел.

      17
      Ничего уже не вспомниться.
      Не спасает больше бром,
      И остаться страшно в комнате
      Самому с собой вдвоем.

      И спросить за это не с кого…
      Сам не зная для чего,
      Кто-то вроде Достоевского
      Душу выдумал его.

      18
      Стемнело в комнате уже.
      Уходит врач, худой и лысый.
      Опять на пятом этаже
      Играет кто-то экзерсисы.

      И снова чувствуют уста
      Дыханье теплое цыганки…
      Как жизнь бездонна и чиста!
      Зачем же эта теснота,
      И эти простыни, и склянки?

      19
      Из сознанья вынут стержень.
      Бред, беспамятство, развал…
      Вдруг любовницы умершей
      Голос где-то зазвучал:

      -Мы на лодочке катались,
      Золотистый - золотой… -
      Не стрихнин, а дигиталис.
      Со святыми упокой.

      С черным карканьем вороньим
      Перепутался романс…
      В пустоте потусторонней
      Слишком гулкий резонанс.

      Но томится так заметно
      Он, быть может, потому,
      Что сегодня Всадник Медный
      Рвался в комнату к нему.

      20
      Тяжелее и шире
      Стала вдруг голова…
      Тридцать семь и четыре,
      Тридцать восемь и два.

      Почему от удуший
      Не спасает латынь?
      О игольные уши,
      О бессилье святынь…
      Перебои все чаще.
      Пахнет ночь камфарой.
      - Иисусе сладчайший! -
      Был когда-то такой.

      21
      Так бессмысленно и странно
      Он не бредил никогда…
      Из открученного крана
      Где-то капала вода.

      Зеркала полны рассветом.
      Это именно сейчас
      Между шкафом и буфетом
      Бьют часы в последний раз.

      22
      Отлетел тепла последний градус.
      В жилах мрак и выключен мотор…
      - Радуйся, Нечаянная Радость,
      Радуйся, всему наперекор. -

      Тишина, и дверь нигде не скрипнет.
      Только муха лазит над губой…
      - Радуйся, и пусть себе погибнет
      Человек, оставленный тобой.

      23
      Он имел одно виденье,
      Непостижное уму,
      Но оно выздоровленья
      Так и не дало ему.

      И в своей холодной спальной,
      Чем-то белым окружен,
      Все безмолвный, все печальный,
      Как безумец умер он.

      24
      Струится по иконе древней
      Слеза прозрачная опять.
      О чем ты, спящая царевна?
      Теперь он тоже будет спать…

      Но вдруг туманную унылость
      Лучей прорвало торжество, -
      И солнце молча приложилось
      К руке бесчувственной его.

      25
      И дым, и пенье певчих,
      И надпись на кресте -
      От этого не легче
      В загробной духоте.

      Зарытого растопчет,
      Раздавит, раздробя,
      Последний мрак всеобщий…
      - Когда-нибудь, усопший,
      Увидим ли тебя?

* * *

И разрушение дома сего было великое
От Луки,6,49

- В 1921 году здоровье Блока пошатнулось.
Вл. Орлов

-В середине апреля появились первые симптомы болезни. Настроение его в это время было ужасное.
Бекетова

- В это время Блоку приходилось таскать дрова на верхний этаж, думать о скудном заработке, о том, откуда получить реальную пищу.
Луначарский

- Последним словом, которое я слышал от Блока, было слово: "Устал".
Анненков

- Люди близкие, знавшие поэта в последние месяцы его жизни, утверждают, что Блок умер от того, что хотел умереть.
Голлербах

- И главное: он был явно отрезан от всех, слеп и глух ко всему человеческому.
Чуковский

- На улицу не выхожу и не хочу выходить.
Блок

- Доктор Пекелис нашел у него сильнейшее нервное расстройство, которое определил как психостению, т.е. психическое расстройство.
Бекетова

- Принятые меры не дали улучшения, процесс заметно прогрессировал. Стали обнаруживаться тягостные симптомы значительного угнетения нервно-психической сферы.
Доктор медицины Пекелис

- 17 июня был созван консилиум из трех врачей.
Бекетова

- Последние месяцы его жизни были сплошной мукой.
Коган

- Он не мог уловить и продумать ни одной мысли.
Чуковский

- Сейчас у меня нет ни души, ни тела. Я болен, как ещё не был никогда.
Блок

- Решено было больше никого не принимать, да и сам он никого не хотел видеть.
Бекетова

- Ему мешали люди, мешали даже привычные вещи, он ни с кем не хотел говорить - хотел быть один.
Замятин

- Болезнь моя растет, усталость и тоска загрызают, в нашей квартире я только молчу.
Блок

- А между тем процесс роковым образом шел к концу. Все заметнее и резче становилось ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения. Все чаще овладевали больным апатия, равнодушие к окружающему. Больной стал отказываться от приема лекарств, быстро таял и угасал.
Доктор медицины Пекелис

- Блок метался; не хватало воздуха, нечем дышать. И приходили люди, говорили: больно сидеть в соседней комнате и слушать, как он задыхается.
Замятин

- Он совсем не мог лежать, и сидячая поза страшно его утомляла. Дни он проводил в полудремоте, сидя на постели в подушках.
Бекетова

- За месяц до смерти рассудок больного начал омрачаться. Это выражалось в крайней раздражительности, удрученно-апатичном состоянии и неполном сознании действительности. Психостения усилилась и, наконец, приняла резкие формы. Последние две недели были самые острые. Лекарства уже не помогали.
Бекетова

- Умирал он мучительно. Болезнь развивалась как-то скачками. Числа 25-го наступило резкое ухудшение. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал таким страшным криком, которого я во всю жизнь не забуду.
Чуковский

- Скончался он в 10 часов утра в воскресенье 7 августа 1921 года. Перед смертью ничего не говорил.
Бекетова