Эту фразу я взял из позднего стиха Гельдерлина, и подумал, что неплохо было бы проследить ее происхождение. Стихотворение начинается так: «На фоне голубом, цветок старинной колокольни»... Если мы хотим правильно понять смысл выражения «поэзией живет на свете человек», следует внимательно разобрать всё стихотворение. Давайте рассмотрим эту фразу более пристально. Во-первых, сразу же развеем все сомнения относительно ее смысла. В противном случае нам будет трудно развивать дальше нашу мысль.
«...Поэзией живет на свете человек...» Конечно, можно себе представить, что поэты иногда живут поэтически. Но как «человек» — а это значит любой человек и в любое время — может жить поэтически? Разве наше существование совместимо с поэзией? Простая нехватка жилищ может сделать нашу жизнь невыносимой. Но даже если бы это было не так, наша жизнь отягощена заботами, небезопасна, зависит от индустрии развлечений и т.п. Когда же остается небольшой просвет для поэтического и время как-бы отступает, мы видим в лучшем случае эстетические упражнения, либо в литературе, либо на радио. Поэзия отвергается либо как легкомысленное чудачество, любование непознанным, полет в страну фантазии, либо рассматривается как часть литературы. Что касается литературы, то ее значение оценивается по последним общепринятым веяниям и моде. Последние веяния, в свою очередь, формируются и контролируются органами, ответственными за общественное мнение. Литература сегодня это одновременно и ведущая, и ведомая, индустрия. И в таком окружении поэзия не может выступать иначе как литература. Там, где ее изучают в образовательных или научных целях, она становится предметом литературной истории. Западная поэзия, например, проходит под общим названием «Европейская литература».
Но если единственная форма, в которой может существовать поэзия, это литература, то как может проживание человека быть поэтическим? Фраза «поэзией живет на свете человек», как нам говорят, должна исходить от поэта, который не может устроиться в жизни. Поэты должны закрывать глаза на реальность. Вместо реальных дел, они мечтают. Вся их деятельность воображаемая. Они творят воображение. Творение, между прочим, по-гречески, poiesis. Как же жизнь человека в таком случае может быть поэзией или поэтической? Сказать такое может лишь тот, кто стоит далеко от реальности и не хочет видеть реальных социо-исторических условий жизни — социологи назвали бы это «коллективной жизнью».
Но перед тем как безоговорочно признать, что жизнь и поэзия несовместимы, давайте трезво прислушаемся к изречению поэта. Он говорит о жизни человека. Он не говорит о сегодняшних условиях жизни. Он не утверждает, что «жить» означает просто занимать некое пространство или иметь жилище. Не говорит он и о том, что поэтическое относится исключительно к поэтической фантазии. Поэтому вдумчивый человек должен засомневаться: возможно, все-таки, жизнь и поэзия могут сосуществовать. Возможно даже, одно зависит от другого, т.е. жизнь зависит от поэзии. Если это действительно так, тогда следует разобраться в природе того и другого.
Что такое «жизнь человека»? Для ответа на этот вопрос, мы сразу отбросим расхожие представления о жизни. Они сводятся к тому, что жизнь — это прежде всего проживание в том или ином месте. Мы работаем в городе, но живем вне города. Мы путешествуем и проживаем то там, то здесь. Жизнь понимается как проживание в каком-либо месте.
Говоря о проживании, Гельдерлин имеет в виду, конечно, главную характеристику человеческого существования. Более того, он видит «поэтическое», как главное свойство такого проживания.
Это не значит, однако, что поэтическое должно выступать в качестве некоего орнамента или украшения дома. Это также не значит, что поэтический характер заполняет весь дом целиком. На самом деле фраза «поэзией живет на этом свете человек» означает лишь, что поэзия делает дом домом. Поэзия допускает проживание. Но проживать можно лишь путем некого строительства. Поэтического строительства. Именно оно позволит нам жить в доме, т.е. поэзия — это своеобразный дом.
Таким образом мы сталкиваемся с двойным требованием: с одной стороны мы должны подумать о существовании человека и о природе его проживания; с другой стороны, мы должны подумать о природе поэзии как условии для проживания, или даже как особого рода строительстве. Если мы изучим природу поэзии, тогда мы придем к пониманию природы нашего дома.
Но откуда люди получают информацию о природе жизни и поэзии? Как человек приходит к пониманию природы чего-либо? Только через язык. Это происходит только в том случае, если он уважает природу языка. Тем временем по всей земле несется поток ничем не сдерживаемой болтовни, письма и радиопередач. Человек ведет себя так, как если бы он был творцом и хозяином языка, в то время как язык остается хозяином человека. Когда эти отношения меняются местами, человек оказывается вовлеченным в странные маневры. Язык становится средством для выражения. Он превращается в простое средство, в печатное слово. Хотя даже в таком качестве мы стараемся не делать ошибок. Но это не спасает нас от извращенного отношения между языком и человеком. Потому как, строго говоря, говорит язык, а не человек. Человек говорит тогда, и только тогда, когда он слышит призыв языка. Среди всех призывов, которые мы, люди, слышим, язык — основной и первейший. Язык манит нас к природе вещей. Но это не значит, что при любом использовании слов язык сообщает нам самую точную и определенную природу вещей, готовую для использования. При внимательном и непредвзятом вслушивании в язык, наш ответ всегда несет с собой элемент поэзии. Чем более поэтичен поэт — чем более свободно его выражение (то есть, чем более открыт он для восприятия невидимого) — тем величественнее чистота, с которой он пытается ответить в результате напряженного вслушивания, и тем дальше он отстоит от простого логического утверждения — какое бы оно ни было — истинное или ложное.
«... поэзией живет на свете человек ...»
говорит поэт. Эти слова Гельдерлина обретут большую ясность, если их возвратить назад, в стихотворение. Во-первых, давайте послушаем две строчки, от которых мы оторвали вышеуказанную фразу. Они звучат так:
В трудах, в заслугах, все же, право,
поэзией живет на свете человек.
Главная мысль в этой фразе — «жить поэзией». С ней связаны две другие, стоящие впереди и в конце фразы.
Впереди мы читаем: «В трудах, в заслугах, все же, право...». Эта мысль вроде бы предполагает, что «жить поэзией», накладывает некоторое ограничение на успешную, заслуженную жизнь «в трудах». Но как раз все обстоит наоборот. Ограничение налагают «труды и заслуги». Без сомнения человек достигает многого своим трудом. Он культивирует все, что произрастает на земле, заботится об увеличении своего богатства. Культивация и забота (colere, cultura) — своего рода строительство. Человек не только культивирует то, что само растет; он также сооружает (aedificare) вещи, которые не могут сами существовать и поддерживать свой рост. Вещи, которые он строит, включают в себя не только здания, но и всю выполненную им и его инструментами работу. Такое строительство, однако, никогда не может наполнить природу жизни. Напротив, оно будет противодействовать природе жизни, если преследуется ради чисто утилитарных целей. В этом случае заслуги строительства ввиду их чрезмерности будут ущемлять жизнь в пределах данного строения. Такое строительство преследует своей целью лишь необходимость проживания. Строительство в смысле культивации растений, зданий, производства инструментов и т.п. — это следствие природы жизни, но не ее основа, тем более, не ее основание. Основание должно иметь место при совсем ином строительстве.
Строительство обычного рода, практикуемое всегда и везде, и поэтому единственно известное, конечно, имеет множество достоинств. И все же, человек способен на большее.
«В трудах, заслугах, все же, право, поэзией живет...» За этим следуют слова: «на свете». Можно было бы подумать, что такое добавление излишне; ведь «жить», в конце концов, означает находиться на земле — на «этой» земле, что хорошо известно каждому смертному. Но когда Гельдерлин осмеливается заявить, что проживание смертных поэтично, это заявление можно толковать как призыв к «поэтическому» проживанию вне пределов земли. Считается, что эпитеты «поэтический», или «поэзия», принадлежат сфере фантазии, поэтическая жизнь фантастически витает над реальностью.
Поэт, однако, выступает против этого ошибочного толкования, ясно указывая, что поэтическое проживание — это проживание «на этой земле». Гельдерлин, таким образом, не только предостерегает от неправильного определения термина «поэтический», но, добавляя слова «на свете», ясно указывает на природу поэзии. Поэзия не витает над землей, не возвышается над ней, и не пытается ее покинуть. Поэзия — это то, что впервые приносит человека на эту землю, заставляет стать ее частью, и, следовательно, обрести свое жилище.
В трудах, в заслугах — все же, право,
Поэзией живет на свете человек.
Понимаем ли мы теперь, почему человек живет поэзией? Пока не очень. Существует даже риск того, что мы будем вкладывать в слова Гельдерлина свой смысл. Говоря о проживании человека и его заслугах, Гельдерлин, тем не менее, не связывает проживание со строительством, о котором мы только что говорили. Он не говорит о строительстве ни в смысле культивации, ни в смысле возведения зданий, ни даже в смысле представления поэзии как своего рода здания. То есть, Гельдерин не говорит о поэтическом проживании в наших привычных мыслительных терминах.
Здесь важно сделать следующее замечание. Поэзия и мышление встречаются друг с другом на равных только, когда они сохраняют свое природное различие. Равенство никогда не означает одинаковости, пустого единства, в котором все вещи сливаются в неразличимую идентичность. Одинаковость всегда движется к безликости, к общему знаменателю. Равный, напротив, означает имеющий отличие в хоре голосов. Мы можем сказать «равный» только если подразумеваем «отличный». Равный стоит на пути попыток устранить различие и свести его к одинаковости или идентичности. Равный обладает природой изначального существования всех вещей. Одинаковый, напротив, растворяет все в скучное неразличимое единство. Гельдерлин, по своему, осведомлен об этих отношениях. В эпиграмме под названием «Корень всякого зла»... он говорит:
Быть самим собой — хорошо и богоугодно; откуда тогда у людей это безумное желание оставить только Одно, почему все должны быть одинаковыми?
Если следовать изречению Гельдерлина о поэтическом проживании человека, мы выйдем на путь, по которому можно приблизиться к мысли Гельдерлина.
Но что конкретно говорит Гельдерлин о поэтическом проживании человека? Поищем ответ между 24 и 38 строками его стихотворения. Гельдерлин говорит:
Пусть человек, который трудится всю жизнь
Поднимет голову и скажет:
я тоже жить хочу. И до тех пор
пока в сердечной глубине он носит Доброту,
Чистейший свет своих желаний,
он обладает мерой счастья,
сравнить себя он может с Богом.
Но что такое Бог? И как его измерить?
Для человека мера — небо.
В трудах, в заслугах, все же, право,
Поэзией живет на свете человек.
И свет далеких звезд не чище
Того, кто принял образ Бога
Здесь, на земле.
Мы затронем только некоторые моменты в этих строках, и только по той причине, чтобы услышать более явственно, что же Гельдерлин имеет в виду под поэтическим проживанием человека. Подсказку находим в строках 24 по 26. В них дается утвердительный ответ, который раскрывается далее строкой: «В трудах, заслугах, все же, право, поэзией живет на свете человек». Гельдерлин говорит:
Пусть человек, который трудится всю жизнь,
Поднимет голову и скажет:
я тоже жить хочу.
Только в результате труда человек достигает «заслуг». И получает их в избытке. Но в то же время, человеку дозволено взглянуть поверх «трудов и заслуг» на божественный свет. Его взгляд устремлен в небо, но остается на земле. Его взгляд покрывает пространство между землей и небом. Это расстояние и есть мера проживания человека, его «размер». Этот размер не вытекает из того факта, что земля и небо повернуты друг к другу встречно. Напротив, противостояние земли и неба целиком следствие этого «размера». Этот размер нельзя также представить простой протяженностью; любое пространство нуждается в размере, благодаря которому оно существует.
Природа «протяженности» любого расстояния заключена в измерении — для этого его нужно осветить, после чего можно измерить, например, расстояние до неба или до земли. Но у нас нет определения природы протяженности.
Согласно Гельдерлину, человек измеряет себя по отношению к небу. Только благодаря такому измерению человек становится человеком. Конечно, он может противиться такому измерению, искажать и искривлять его, но не может отменить. Человек всегда измерял себя по отношению к божественному. Люцифер, между прочим, также опустился с неба. Поэтому в строках 28 и 29 читаем: «Он обладает мерой счастья и сравнивать себя он может с Богом». Бог — это «мера», с помощью которой он измеряет свою жизнь, свое пребывание на земле, под небом. Только благодаря такому измерению он способен оставаться самим собой, в полном согласии со своей природой. Проживание человека зависит от его способности смотреть наверх и делать соответствующие измерения, здесь на земле.
Такое измерение не относится исключительно к измерению собственно земли, ge, т.е. геометрии. Точно также оно имеет мало общего с измерением небес, ouranos. Проведение измерений — не наука. Эти измерения, скорее, предназначены для того, чтобы подвести небо и землю поближе друг к другу. У этого измерения есть собственная единица измерения metron, и своя метрика.
Измерения осуществляются непосредственно на земле. Это позволяет обеспечить и безопасность, и поэзию проживания. Поэзия — это измерения. Но что нужно измерять? Если поэзию понимать только как меру, ясно, что нельзя отнести ее к любой мере.
Поэзия — это особый, высший род измерений. Более того. Возможно, нам следует произносить не «поэзия — это измерение, а «измерение — поэзия». Необходимо обратить внимание на фундаментальность измерения. Во-первых необходима мера, после чего она прилагается к любому акту измерения. В поэзии происходит выбор меры. Писать поэзию, значит, строго говоря, выбирать меру для определения широты своего существования. Гельдердин видит природу «поэтического» в выборе меры, по которой можно судить о человеке...
Поэзия составляет саму природу проживания. Поэзия и проживание не только не исключают друг друга; напротив, поэзия и проживание принадлежат друг другу, зависят друг от друга. «Поэзией живет на свете человек». Живем ли мы поэзией? Скорее всего, нет. Тогда выходит, поэт говорит неправду? Нет. Истинность его слов подтверждается самым парадоксальным образом. Жизнь лишена поэзии, потому что в своей основе она поэтическая. Слепой остается наделенным от природы зрением. Кусок дерева никогда не может ослепнуть. Но когда человек слепнет, всегда остается вопрос, не возникла ли его слепота в результате излишеств? В той же поэме, посвященной теме нахождения меры, Гельдерлин (строки 75-76) пишет: «Для царя Эдипа, возможно, одного глаза было слишком много». Таким образом, может так случиться, что отсутствие поэзии в нашем проживании, обусловленное неспособностью установить меру, берет свое начало из-за чрезмерной привязанности к измерениям и расчетам.
Узнать о том, что мы живем «непоэтически», возможно только, узнав, что значит жить «поэтически». Повернуть от «непоэтической» жизни к поэтической можно только при внимательном отношении к поэзии. До какой степени возможен такой поворот целиком и полностью определяется нами самими.
Поэзия — фундаментальная основа жизни. Человек способен на поэзию только в той степени, в которой его существо ощущает ее необходимость. Истинность или неистинность поэзии определяются этим чувством.
Вот почему истинная поэзия часто не выходит на поверхность. Когда и как долго может существовать истинная поэзия? Гельдерлин дает ответ в уже цитируемых строках 26-29. Объяснение их я сознательно отложил до настоящего момента. Читаем:
... пока в сердечной глубине он носит Доброту,
Чистейший свет своих желаний,
он обладает мерой счастья,
сравнить себя он может с Богом.
«Доброта» — что это? Безобидное слово, но Гельдерин ставит его рядом с другим заглавным эпитетом «Чистейший свет». «Доброта» — если рассмотреть буквально, — великолепный перевод Гельдерлином греческого слова charts (карта). В своем Аяксе, Софокл говорит о карте (стих 522):
charts charin gar estin he tiktous aei.
Поскольку доброта зовет к себе другую доброту.
«Пока в сердечной глубине он носит Доброту, Чистейший свет своих желаний ... .». Другими словами, Доброта пришла в жизнь человека, как мера, которой должно подчиниться его сердце.
До тех пор пока Доброта правит в сердце, человек успешно измеряет себя по отношению к божественному. Когда это измерение выходит на свет, является поэзия. Тогда человек становится человеком, а жизнь его, по выражению Гельдерлина, «жизнью в доме»**.
Когда жизнь человека далеко уходит в поле,
Где убран урожай, и только вдалеке
Видны оставшиеся грозди,
Приходит осень, и убрав излишний цвет
Природа завершает свой портрет.
Затем отходит в сторону. Приходит совершенство.
И льется свет с небес на головы людей
И освещает их как майское цветенье.
_____________________
* (Poetry, Language, Thought (trans. Albert Hofstadter), London and New York: Harper & Row, 1971.) (С) Перевод В.И. Постникова, 2008.
** Это абсолютно совпадает с определением экологии, как проживанием в доме (от греческого oikos — домашнее хозяйство) — Прим. перев.
ОБ АВТОРЕ:
Мартин Хайдеггер — немецкий философ, давший новое направление немецкой и общемировой философии, является одним из крупнейших философов XX века. Создал учение о Бытии как об основополагающей и неопределимой, но всем причастной стихии мироздания.
