Вы здесь

О, когда бы отчизна была у меня (Муин Бсису)

На пути в камеру

Товарищ, ты слышишь — команды звучат, гремят сапоги и приклады,—

в тюремный, в кандальный, в застеночный ад меня угоняют солдаты.

 

До самого дна перерыли мой дом

ночные незваные гости,

и мать и отца разбудили пинком,

прощупали кожу и кости.

 

А что разыскали — лишь несколько книг, укрытых под ветхой одеждой...

Уводят... Но вижу, что матери лик

мой путь освещает надеждой.

 

Но слышу, как малые братья кричат,

и в крике их гнев различаю.

Но вижу — соседи угрюмо молчат:

о чем их молчание — знаю.

 

У каждого где-нибудь сын или брат

в неволе томится иль сгинул...

И я оттолкнул озверевших солдат и руку плененную вскинул:

 

— Не плачьте! Дождемся счастливого дня —вернусь не один, а с друзьями.

Я армию вижу — и вижу вождя,

я вижу победы сиянье!

 

Я в стенах бетонных средь сотен друзей…

От каждого рукопожатья

становятся души сильней и сильней — так, значит, мы выживем, братья!

 

Пускай наши руки железо грызет,

пусть плети гуляют по телу...

Мы преданы жизни, победа — грядет,

А смерти мы скажем, коль раньше придет,

Что служим бессмертному делу!

 

Чаша с уксусом

Люди, кидайте жребий —

кто получит мои одежды

после распятья...

Чаша с уксусом в правой руке

и терновый венец на лбу...

Люди,

вы отпустили Варавву на волю,

а вашего Сына

приволокли, чтобы распять

и побить камнями!

 

Народ мой!

Крикну ли я:

о, не вводи меня в искушенье!

Народ мой!

Пошли испытание сыну — распятьем...

Дай мне глоток из чаши,

я своего пути не миную,

чаши с уксусом не избегну,

венца тернового не отстраню...

Я из кости своей

вырублю гвоздь для креста

и пойду по земле,

семена своей крови роняя...

Если же я не умру —

как ты родишься из сердца моего,

как я рожусь из сердца твоего,

о мой народ!

1957

Колючей проволоке посвящается

О, когда бы змея не вонзала

смертоносное жало

в слово мое;

о, когда бы слово мое,

не рассыпалось горсточкой пепла;

о, когда бы слово мое

возносилось над грудой цепей;

о, когда бы причалила к берегам ладонь твоя, словно лодка,

словно жемчужница, убегающая от моллюска;

о, когда бы рухнула эта ограда

из железных когтей;

о, когда бы, родная земля,

на тебя набрести,

на невинную и первозданную,

словно землетрясеньем рожденную,

набрести — как на парус,

исчезнувший в море

и опять возвращенный тайфуном,—

грудью упал бы тогда на твой меч, о родная земля,

обагрилось бы сердце мое,

и тогда б

я увидел тебя...

1957

 

Три песни на развалинах колодца

I

Я писал для камней,

для колонн развалившихся,

для жемчужин,

еще не рожденных...

Я писал и для тех,

кто пустое

переливает в порожнее

и за эту работу уносит награду.

Солнце — как труп у пещеры.

Путь загорожен, не выйти.

II

О, когда бы отчизна была у меня,

я и саван тогда бы имел.

Если были бы слезы у вас...

Нет, из вас их не выжмешь...

Что ж, начинайте облаву,

что ж, начинайте погоню,

бейте касыду в лицо!

Где же вы, бури бродячие?!

Где же ты, семя землетрясенья?

Эй, кто желает — касыду отдам за известье

о всемирном потопе!

III

Напрасно ты нежным крылом

мечтаешь вспахать

каменистую почву.

Напрасно ждешь фею —

не возникнет она из огня.

Струны сдавили шею тебе,

и звезда со скалы скатилась,

а гора провалилась в бездну.

Я тебе говорил: берегись,

тот, кто в колокол бил,

тот предаст баррикаду

и тебя вместе с ней.

Его сотовый мед — это грязь,

а колосья — мышиная шерсть...

Вся надежда твоя — на вулкан...

Вся надежда твоя — на вулкан…

1973

(Перевод Станислава Куняева)

Памятники Москвы

Падает снег,

заметая купола на Красной площади,

падает снег,

заметая московские памятники.

На всю Москву

накинута снежная шаль,

на голове у Москвы —

снежная шапка.

Но все же

нет у снега пишущей машинки

и нет у снега

своей библиотеки.

За широким московским окном

падает снег на московские памятники.

Годы идут —

наступают весны,

а памятники не тают...

И все эти годы

сыплется ложь на Москву,

на московские памятники,

за которыми стоят столетия.

Пытается снег

соткать свои платки, пытается снег

сочинить свои стихи,

но все эти годы

смеются памятники

на площадях Москвы, падает снег

на памятник Пушкина.

Приходит зима,

и пытаются холод и снег вонзить свои ножи

в шеи памятников.

Но приходит весна,

и сияет солнце,

и смеются московские окна,

и падают ледяные ножи,

и сочатся грязные ручейки

по пальцам памятников. Сияет солнце —

уходит снег,

волоча в чемоданах холодных черновики растаявших стихов.

Уходит снег,

волоча на спине свои памятники. Но где же стихи из снега?

Где памятники из снега?

Где платки из снега?

Где ножи из снега?

Где былые поэты?

Всё в прошлом году.

А у ног вечных памятников —

весенние молодые цветы.

1980

Палестина, Газа

(Перевод Анатолия Софронова)

Им не пройти

   - Хоть кто-нибудь да пройдет...
   - Врешь!
   Никому не пройти.
   Все ваши солдаты полягут сплошь.
   Стянута шея
   веревкой пеньковой...
   Лучше смерть,
   чем оковы.
   - Но пули прошли!
   По тому же пути
   и солдаты могут пройти.
   - Их согнали с родной земли,
   чтоб они проливали пот на чужбине,
   пот и кровь. Убивают их
   и они убивают, не зная сами,
   когда возвратятся, к смерти готовясь
   ежеминутно. Черная повязь
   на глазах, и они не видят
   ни Канала, ни деревень,
   дотла сжигаемых что ни день.
   Что ни день кошмар наяву.
   А ты закопал свой голос во рву!
   Встань, крестьянин, у них на пути,
   не то зарежут тебя серпом,
   тобой же отточенным, - на холме,
   где колосится
   твоя пшеница.
   Они родимый твой край разорят.
   Лживым посулам их пушек не верь:
   они не маслинами начинены,
   не апельсинами начинены,
   цепи и плети - вот их заряд.
   К чему судьбу по ладони читать?!
   На лицах у них - приглядись - печать
   имперской несправедливости.
   Такое пятно - не вывести!
   Сегодня они прорвались в Асдуд ,
   творят свой жестокий суд.
   Дельцами, которые хуже проказы,
   распроданы улочки Газы.
   Но те из нас, что останутся живы,
   увидят в конце концов:
   этих охотников до поживы
   прикончат, как бешеных псов.
   Ах, если б не они,
   Нахиль,
   мой ручеек,
   я с охапками лилий
   к тебе бы примчался вмиг,
   и вырос бы мой Тауфик
   возле Рахили.
   1948

   (Перевод с арабского И. Ермакова)

 

Поэма и кинжал

   Кто купит лебединое крыло?
   Стихи?
   Венок?
   Разбитый барабан?
   Но вам не холодно
   И не тепло.
   Вам все равно,
   Жиреющим рабам.
   Но я все жду.
   Найдутся смельчаки
   Придут и выбьют пыль
   Из ваших слов,
   Придет
   И вырвут с мясом языки
   У изолгавшихся колоколов!
   1959

  (Перевод М. Курганцева)

   История

   Посвящается совместной борьбе арабов и евреев Израиля
   Скован твой род железом, песнью скован мой род,
   два голоса алой свободы в стране, где нету свобод.
   Два голоса ввысь взмывают одной могучей волной
   над лодкой, что погибает средь кипени водяной.
   Две пары оков бряцают, раня две пары ног,
   два берега замыкают один бурлящий поток.
   Твердыню зла озаряют два факела, две свечи,
   два гневных взгляда пылают в непроглядной ночи.
   Два узника изнывают, безвинно осуждены,
   два пленника вспоминают о ветерке весны.
   О, пара цветов на ветке окаменевшей тьмы,
   две птицы в кровавой клетке, два сердца в тисках тюрьмы!
   Две раны чуть прикрывает грязной тряпки лоскут,
   две пары плеч обагряет один безжалостный кнут.
   Братские наши народы на щедрой этой земле
   иссыхают, как всходы на бесплодной скале.
   Два близнеца, две розы, две лилии, два луча,
   Тучей висит над нами вечная тень меча!
   1952

   (Перевод Ю. Стефанова)

   Писатели, хорошо ли спалось?

   Писатели, хорошо ли спалось?
   Как себя чувствуем? Вполне?
   Перья в порядке?
   Критик добр?
   Свежие темы есть у всех?
   Наверно, слушаете с утра
   сводку последних новостей?
   Писатели,
   а как ваши дети?
   Слушают радио со страхом, как и наши, или спокойно?
   Писатели,
   помните ли еще
   наши фамилии, поцелуи
   в аэропортах, большие пьянки,
   пышные вечера поэтов,
   лозунги на дверях и стенах
   и необъятные касыды?
   Где сегодня
   вечером будете надираться и кого расхваливать в гостях?
   Кому посвящать стихи и прозу?
   Может, припомните поэта,
   что давно объявил голодовку в Бахрейне,
   или писателя, недавно арестованного в Пакистане,
   или все будете сочинять для критика
   ради хвалебных слов в засиженной мухами статье?
   Писатели, застолье длится, тосты возносятся без конца...
   А перечень революций растет...
   Не надо нам от вас ничего
   НИ крови, НИ СТИХОВ,
   ни чернил.
   Хорошо ли вам ночью спалось?
   Легко ли вставалось поутру?
   1982

   (Перевод М. Курганцева)

   Потоп

   Открытое письмо в крепость Шкейф'
   Глаза наших детей
   пуговицы ваших рубашек.
   Пальцы наших детей
   ваши ложки.
   Хлебайте свои чернила,
   жуйте бумагу.
   Башенные часы вот-вот пробьют эпоху потопа.
   Смотрите,
   смотрите:
   капля палестинской крови
   расползается час от часа,
   становится кораблем,
   заполняет весь горизонт.
   Хлебайте свои чернила,
   давитесь бумагой,
   развесьте на веревках тряпье своих телеграмм.
   оворите нам что угодно,
   пишите нам что угодно,
   укройте свои голоса
   дымовой завесой лжи,
   но не смейте нас уверять,
   что и вы - арабы.
   О крепость Шкейф!
   Не подняла ты белый флаг,
   и ни камня от тебя не осталось,
   ни мешка с песком.
   Сражалось солнце,
   и сражалась луна,
   сражались корни и скалы,
   сражались деревья,
   сражались морские волны в Сайде,
   каждый вал - баррикада,
   сражалось каждое окно в Набатии.
   Я шлю приветы луне и солнцу,
   скалам, деревьям и волнам!
   Что вы скажете детям,
   когда они спросят вас;
   как вы бились в одиночку,
   как в одиночку погибали?
   Как мужался Тир?
   Как держался Дамур?
   Как сражался Бейрут,
   вооруженный всего лишь спичечным коробком?
   Как палестинцев,
   которым Ливан распахнул свою грудь,
   убивали за то, что у них есть руки,
   за то, что у них есть глаза, а они не умирали...
   Что вы скажете детям, когда они спросят вас:
   как случ-чось, что на ваших ртах,
   на ваших мечах,
   на ваших сердцах свил паутину паук?
   Что вы говорите детям,
   когда они спрашивают:
   "Где же ваши самолеты?
   Где ваши танки?"
   Молчите?
   Тогда я отвечу за вас:
   ваши танки и самолеты
   послушные собачонки
   на поводках, зажатых в руке
   заокеанского дрессировщика,
   который ждет последнего действия драмы
   Нет, господа,
   не думайте, что спектакль закончен,
   что занавес вот-вот упадет
   над крепостью Шкейф.
   Сейчас Бегин
   дарит вам камни
   крепости Шкейф,
   обернутые пеленками наших детей.
   Принимайте щедрый подарок,
   но не забывайте,
   что из этих камней
   не перестанет извергаться огонь
   и подниматься дым,
   запечатлевая на небесах
   поэму потопа.

   Бейрут, июль 1982

   (Перевод Ю. Стефанова)

___
Шкейф - крепость крестоносцев Бофор к югу от Бейрута, которую в течение длительного времени стойко обороняли тридцать девять палестинских партизан. Была взята израильскими солдатами после применения химического оружия американского производства.