Личность отца Иоанна Кронштадтского является одною из самых достопамятных в русской истории XIX века. Вместе со святителем Филаретом, митрополитом Московским, он является высшею точкою нашего церковно-религиозного развития, и оба стоят около третьего великого старца, Серафима Саровского. Преподобному Серафиму дан был дар чудного прозрения в будущее, - ум вещий, а сам он был старец уединенных, безмолвных лесов. Филарет московский все время стоял в самом центре государственного и церковного движения, и отчасти он был двигателем событий; ум его и слово его были несравненны в определении догматических истин, и в вещании речей величественных и торжественных. Обе эти личности прекрасно дополнялись о. Иоанном Кронштадтским, народным священником, народным старцем, все дни коего прошли среди людской громады, среди шума, молвы и народного стечения, на улице и в частных домах, выразившись в делах милосердия, помощи и чуда.
Иоанну Кронштадтскому дарована была высшая сила христианина - дар помогающей, исцеляющей молитвы, тот дар, о котором глухие легенды дошли до нас из далекого прошлого христианства, и коего Россия конца XIX века была очевидцем-свидетелем. Без сомнения, в непродолжительном времени будут собраны все факты этого чудного дара; но мы, и не дожидаясь подробно и документально засвидетельствованных данных, можем сказать, ссылаясь на всеобщую память и на факты, слишком яркие и дошедшие до стоустой печати, что этих фактов было много, и что они вполне достоверны. За помощью к нему, не ожидаемой, не сомнительной, а твердой и уверенной, шли люди на краю последнего страдания и когда уже оказывалось бессильным всякое человеческое могущество, могущество знания и науки, - шли не одни православные, но лютеране, католики, даже магометане и евреи, и Иоанн Кронштадтский, как бы переступив за пределы своей церкви и даже выйдя из границ своего исповедания, шел, как всемирный молитвенник и целитель, на помощь всемирной нужде, всечеловеческому страданию. В этом явлении, средоточие которого приходится на последнее десятилетие XIX века, было столько умилительного, трогательного, наконец, оно было так поразительно и величественно, что совершенно объяснимо, почему около Иоанна Кронштадтского образовалось такое же народное движение, то же восхищение и изумление, хотя и в другом совершенно роде, в духе русском, - какое некогда возникало около таких удивительных и народных личностей, как великая Иоанна д'Арк.
Здесь были преувеличения, как и там; молва поднимала выше факт, чем сам он стоял в действительности; около слез умиления здесь и там поднялась клевета мелких и мещанских душ, умов здравомысленных и в здравомыслии немощных: но и здесь, и там стояла личность, чрезвычайно поднявшаяся над обыкновенным уровнем, и в которой действительно было нечто чудесное и сверхъестественное. Велика или мала была эта доля сверхъестественного, - не теперь и не нам рассуждать, но совершенно бесспорно, что она действительно была в нем, и именно это-то и возбудило вокруг него то необычайное волнение, коего мы были свидетелем. Многие иностранцы и неверующие, и между ними ученые медики, старались увидеть о. Иоанна Кронштадтского и потом засвидетельствовали, что он в своем роде являет чудо изумительного душевного и физического здоровья, удивительную гармонию и равновесие психических и физических способностей. Это - тот язык, которым только и умеет говорить наука; мы же можем перевести этот язык на ту более простую речь, что Иоанн Кронштадтский уже с рождением получил некоторый избыток, некоторый излишек сверх нормы жизненности, вечной жизни, и ее богатства он черпал и раздавал вокруг болящим, немощным и слабым.
Чудо физическое, духовное и религиозное здесь сплетены в одно. Здесь мы не отрицаем физики, но физика столь же мало имеет право отвергнуть здесь религию и подлинное чудо. Вот присутствие-то этого осязаемого, очевидного дара свыше, т.е. сверхобыкновенного человеческого, и подняло вокруг Иоанна Кронштадтского неописуемое волнение: люди потянулись к нему не за помощью себе, не по слабости своей, не среди своего страдания, - они потянулись к нему как к живому свидетельству небесных сил, как к живому знаку того, что Небеса живы, божественны и благодатны. Все это так естественно! Все это - обычная история религии на земле! Мы убеждаемся из книг и доводов; народ этого не может; он не может читать толстую книгу, часто не может вовсе читать. Он, как апостол Фома, ищет вложить персты и осязать. Иоанн Кронштадтский для своего поколения, и поколения народного, явился личным свидетелем истины религии; и религии вот нашей, русской, православной; он "доказал религию" воочию тем, что он - молился, и вот - исцеление наступало! Эта вторая, последующая часть его народного значения, чрезмерно перевысила первую, собственно благодетельную и целебную. Он стал вождем уверования, воскресителем веры; он поднял волну религиозности в народе.
"Новое время" № 11775, 21 декабря 1908
