Донской казак профессор Лосев (Александр Шевченко)

Алексей Федорович Лосев (1893–1988) родился 10/23 сентября в столице Области Войска Донского городе Новочеркасске. Прадед будущего философа — тоже Алексей Лосев — сотник Войска Донского, герой Отечественной войны 1812 года, за свои подвиги получил Георгиевский крест и потомственное дворянство. Иного склада, хотя также по-своему яркой личностью, был его отец — Федор Петрович Лосев (1859–1916) из станицы Урюпинской, талантливый казачий музыкант-самородок, скрипач-виртуоз, выпускник дирижерского класса Придворной Певческой капеллы в Санкт-Петербурге, крупный знаток духовной музыки и церковного пения, обладавший умением, по отзывам современников, даже мотивам казачьих песен придать церковно-религиозный характер. В мае 1887 года, будучи регентом Войскового певческого хора, после концерта, на котором присутствовал Государь Александр III с супругой Марией Федоровной, Федор Лосев получил августейшую награду — золотой перстень с бриллиантовыми розами. Впрочем, на этой должности Лосев-старший не удержался. Тяготясь размеренной жизнью, он ушел из семьи, сменил множество занятий — от архивариуса Духовной Консистории до преподавателя физики и математики в младших классах уездных училищ. После его смерти сыну остались сундук с нотами и скрипка. Но наследство, перешедшее сыну от отца, было куда более значительнее — страсть к музыке и математике, любовь к церковному пению и колокольному звону, а главное — по словам А. Тахо-Годи, «артистизм, явленный в науке, в игре ума и мысли, в тончайших диалектических построениях философских категорий».

Мать Алексея Федоровича происходила из казачьего духовенства: дед по материнской линии, протоиерей Алексей Поляков, был настоятелем новочеркасского храма Михаила Архангела и сам крестил внука. Отсюда и иное наследство, полученное будущим философом — дух целомудрия и смиренномудрия, глубокая внутренняя церковность, глубинная связь с храмом и всем православным богослужебным обиходом. «Я ведь Литургию помню, я ее каждый день про себя читаю» — говорил позже Лосев о. Павлу Флоренскому.

Сам Новочеркасск к тому времени был не только войсковой, но и культурной столицей донского казачества. В городе имелись Донской музей, драматический театр, а так же разнообразные учебные заведения — духовная семинария, женское епархиальное училище, казачий кадетский корпус и казачье юнкерское училище, Политехнический институт (первое на Дону высшее учебное заведение), и, наконец, основанная в 1875 году Платовская войсковая гимназия, содержавшаяся на средства Всевеликого Войска Донского. В нее в 1903 году и поступил учиться юный Алексей Лосев. В числе других гимназистов он участвовал во встрече донскими казаками Императора Николая II, посетившего Дон в августе 1904 года. «Казаки — молодцы, впечатление самое лучшее» — записал Государь в своем дневнике после этой встречи. Главное же — в Платовской гимназии преподавали выдающиеся педагоги и ученые, которые, как позднее вспоминал сам Лосев, далеко превосходили университетскую профессуру советского времени. Наибольшее влияние на Лосева-гимназиста оказал Иосиф Антонович Микш, филолог-классик, выпускник Пражского университета, преподававший латинский и греческий языки. От него — пронесенное Лосевым через всю жизнь глубочайшее увлечение античностью, итогом которого стал 8-томный труд «История античной эстетики», в 1985 году удостоенный Государственной премии СССР.

Одновременно с прохождением гимназического курса Алексей Лосев получил и серьезное музыкальное образование. В Новочеркасске с 1886 года действовала частная музыкальная школа итальянского музыканта, лауреата Флорентийской музыкальной академии Федерико Стаджи, которую в 1911 году с отличием закончил Лосев. В дальнейшем философское осмысление музыкального искусства сделалось одним из важнейших направлений его работы: в 1927 году вышла в свет книга А.Ф. Лосева «Музыка как предмет логики».

Таким образом, справедливым будет суждение о том, что именно этот начальный период биографии Лосева, связанный с пребыванием в столь насыщенной духовной, интеллектуальной и культурной среде столицы казачьего Дона сыграл решающую роль в его жизни, заложив прочный фундамент творческого становления ученого. Связи с Доном не прерывались и впоследствии, во время обучения Алексея Лосева на историко-филологическом факультете Московского университета, который им был окончен в 1915 году сразу по двум отделениям — философскому и классической филологии.

Примечателен в связи с этим такой эпизод. В программу прохождения университетского курса входила научная командировка в Берлин, куда студент Лосев прибыл 9 июля 1914 года. Однако приступить к занятиям ему так и не удалось: на пороге была Первая мировая война. И здесь молодого ученого подвели его порядочность и научная добросовестность. Задержавшись, чтобы сдать книги, взятые им в Берлинской Королевской библиотеке, Лосев опоздал на последний поезд, идущий в Россию. С огромным трудом в потоках беженцев ему удалось выбраться из Германии (в дороге украли самое ценное — чемодан с рукописями) и прибыть в Россию 1 августа 1914 года. А уже 5 августа Лосев в родном Новочеркасске, где вовсю развернута мобилизация казаков для отправки на фронт. «Хочется идти туда, постоять за православную веру, за нашу родную землю. Недаром же я казак» — так писал Лосев в одном из писем того времени.

На войну философу попасть не довелось: предстояло возвращаться в Московский университет для подготовки к профессорскому званию. Впереди его ждала иная, духовная брань. Избежав «философских пароходов», донской казак профессор Лосев оказался среди русских воинов мысли и духа, взявших на себя бремя духовного сопротивления сатанинскому натиску погубителей России, палачей Церкви и казачества, овладевших страной в 1917 году. Двадцатые годы — далеко не лучшее время для изучения античной философии и классической филологии. Идеологи Пролеткульта уже объявили все классическое культурное наследие «сброшенным с парохода современности», и вот закрыты все соответствующие научные и учебные учреждения, и одним из первых в 1921 году — историко-филологический факультет Московского университета (вновь был открыт уже во время войны), а Московская Консерватория, профессором которой с 1922 года был Лосев, стала Высшей музыкальной школой имени Феликса Кона (в студенческом обиходе — «конская школа») с преподаванием в духе «классового подхода» к культуре. Наконец в 1929 году власти ликвидировали последнее прибежище «старорежимных» ученых-гуманитариев — Государственную академию художественных наук (ГАХН), где Лосев возглавлял отдел эстетики. Тут же появилась и холуйская эпиграмма Демьяна Бедного: «Возьму я да как ахну по некоему ГАХНу, где какой-то подозрительный Шпет цу шпет уличен был в пьянстве и головотяпстве». Речь здесь идет об одном из философских соратников Лосева — переводчике трудов Гегеля Густаве Шпете, позже сгинувшем в ГУЛАГе. Как раз в это время на рубеже 20–30-х годов начался очередной акт драмы «Большого Террора» — процессы над «вредителями»: все больше людей из лосевского круга пополняло собой население ГУЛАГа.

Однако именно в это время Алексей Федорович Лосев обращается вплотную к наследию античной классики, которое становится у него отправной точкой грандиозных философских, эстетических и культурологических построений. Как писала позже об этом А. Тахо-Годи, «античность совершенно необходима в те времена, когда пытаются уничтожить фундамент культуры, оторвать человека от его естественной почвы. Именно в ней, в античности, залегают корни современных жизненных основ. Там рождается древнейшая форма мышления — миф. Там заложено учение об имени и числе. В эпоху, когда стремятся сокрушить старые формы жизни, античность уже только одним своим наличием оправдывает преемственность в истории культуры… А.Ф. Лосев своими книгами осуществлял ту самую связь времен, которая грозила распасться в 20-е годы и в конце концов в ряде гуманитарных наук, в том числе в философии и классической филологии, была уничтожена». Результатом стало знаменитое «лосевское восьмикнижие», созданное в 1927–1930 годах: «Античный космос и современная наука», «Музыка как предмет логики», «Философия имени», «Диалектика художественной формы», «Диалектика числа у Плотина», «Критика платонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии» (Т.1), «Диалектика мифа». Еще две книги — «Вещь и имя» и «Николай Кузанский и средневековая диалектика» к моменту ареста автора находились в печати. При поверхностном подходе — какое все это имеет отношение к современности? На деле — самое прямое. Учение об античном космосе у Лосева оказывается связано с последними достижениями науки — теорией относительности А. Эйнштейна, логико-математическими построениями П. Лоренца и о. Павла Флоренского. Лосевское учение о мифе — своего рода ключ к пониманию мифотворчества 20 века. В этом ключе насквозь мифологичной предстает материалистическая наука: учение о материи по Лосеву — ни что иное, как «вырождение христианского учения о троичности». То же — относительно мифов социального порядка: коммунистическая идеология создает свой миф о возможности безрелигиозного общества. Так далекое от современных реалий классическое наследие античности оказывается на острие идеологического противостояния. А еще — восходящий к восточной патристике лосевский метод апофатической диалектики: сначала надо определить, что не есть изучаемый предмет, и тогда уже вырисовывается он сам. А сверх того — постоянное ощущение Богоприсутствия как надмирной реальности (и это — в «стране победившего атеизма»)! Не случайно именно во время работы над «восьмикнижием», в преддверии грядущих гонений, Алексей Федорович вместе с супругой Валентиной Михайловной тайно принимают монашество с именами Андроника и Афанасии. Постриг 3 июня 1929 года совершает духовно близкий Лосевым архимандрит о. Давид, в прошлом — ктитор и настоятель Свято-Андреевского скита на Афоне. Монастыри в советской стране к тому времени были уже ликвидированы, «потаенным монастырем» для супругов Лосевых стала их жизнь в миру по монашеским обетам. При этом о. Давид не благословил Алексея Федоровича с принятием монашества оставить научные занятия: «Ты не науку брось, а страсти свои брось».

Гонения себя долго ждать не заставили. Книги Лосева издавались за счет автора: до конца 20-х годов это еще было возможно — в книгоиздании сохранялись остатки НЭПа. Это, однако, не спасало от идеологической цензуры, с каждым годом становившейся все более свирепой. «Методология не выдержана идеологически» — таково суждение цензора Главлита Т. Романенко по поводу «Диалектики числа у Плотина». С трудом книга все же вышла. С другими изданиями дело обстояло хуже. Последняя книга «восьмикнижного» цикла, «Диалектика мифа», была фактически уничтожена цензурой, выбросившей из нее все «идеологически вредное». Алексей Федорович не убоялся запрета и восстановил исключенные фрагменты при печатании книги. Позже в одном из лагерных писем жене философ писал, что ему «трудно было (да и нужно ли?) держать себя в обручах советской цензуры» и не иметь возможности донести до читателя свои заветные мысли — плод многолетних штудий. Так или иначе — повод для расправы над философом у властей появился: в ночь на Страстную субботу 18 апреля 1930 он был арестован, а его научный архив с рукописями будущих книг конфискован. Вскоре, 5 июня, «за активное участие в преступных действиях А.Ф. Лосева», выразившееся в «разжигании религиозных предрассудков», была арестована и его жена, Валентина Михайловна. Всего по «делу Лосева» арестовали 48 человек, в том числе старца Зосимовой пустыни о. Митрофана (Тихонова), математика Д.Ф. Егорова и др.

Попутно разворачивалась травля в печати и с официальных трибун. Собственно, началась она еще до ареста статьями в «Комсомольской правде» и журнале «На литературном посту», клеймивших «реакционную диалектику эстетического учения Лосева». На заседании в Институте философии Коммунистического университета 21 мая 1930 года некто Х. Гарбер в докладе «Против воинствующего мистицизма А.Ф. Лосева» назвал Лосева «апологетом крепостничества», который претендует стать «не то Плотином, не то Проклом наших дней» и противопоставляет себя Ленину. Наконец с трибуны XVI съезда ВКП/б/ на Лосева обрушил свой гнев сам всесильный Лазарь Каганович. В своем докладе на утреннем заседании 28 июня 1930 года в качестве примера обострения классовой борьбы «по линии литературы» он указал на появление «контрреволюционного и мракобесовского» трактата «Диалектика мифа», автор которого — «наглейший классовый враг». И еще — статья А. Сараджева «Против поповско-идеалистической реакции» в «Правде» (от 14 мая 1930 года) об «антисоветских настроениях» и «антимарксистско-поповских идеях» Лосева, осуществляющего смычку с капитализмом «под прикрытием Бога». Наконец, и пролетарский писатель М. Горький принял участие в травле философа, поместив в «Правде» и «Известиях» от 12 декабря 1931 года (Лосев был уже в лагере) заметку «О борьбе с природой», где в качестве доказательства «особенно бесстыдного лицемерия» защитников «изуверства церкви» приводил выдержки из лосевских «Дополнений» к «Диалектике мифа». Такая реакция вполне понятна: силы лосевского духа и интеллекта просто боялись. «Бешеная ярость врагов вполне доказала, что Лосев — и один в поле воин» (А.Тахо-Годи). И при этом плодотворность лосевских идей не могли не признать интеллектуально честные представители марксистского лагеря. Показателен в связи с этим такой эпизод. Одним из наиболее яростных обличителей «реакционной философии» Лосева был известный тогда философ-марксист А.М. Деборин (Иоффе), возглавлявший в то время журнал «Под знаменем марксизма». Питая какую-то иррациональную ненависть к Лосеву, он, как полагают, сыграл не последнюю роль в его аресте. Тем не менее в самый разгар травли Лосева посетил «молодой профессор-марксист из Деборинской группы», выразивший «полную солидарность» со взглядами опального философа, при этом отметив, что подобной позиции придерживаются многие его коллеги, однако молчат, боясь Деборина. Этим «молодым профессором-марксистом» был выдающийся впоследствии исследователь немецкой классической философии Валентин Фердинандович Асмус, который затем сохранял добрые отношения с Лосевым и оказывал ему всяческое содействие до конца жизни. Примечательно, что сыну советского философа В.Ф. Асмуса известному московскому священнику, церковному историку и богослову о. Валентину Асмусу доведется принять участие в отпевании А.Ф.Лосева.

Так или иначе, судьба философа была предрешена. Тем более, что дело его вела известная своей жестокостью следователь ОГПУ Марианна Герасимова (сестра известного советского кинорежиссера). А уж она сделала все, чтобы подвести Лосева под «расстрельную» статью. В своем следственном заключении, произвольно и тенденциозно цитируя попавшие в руки чекистов рукописи «Дополнения» к «Диалектике мифа» (они должны были составить вторую часть данного труда), Герасимова утверждала, что книги Лосева — «законченная философская и политическая платформа церковной контрреволюции», а сам он — мракобес и фашист, главный идеолог некоего «Центра всесоюзной контрреволюционной монархической организации». После 17 месяцев пребывания во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке 20 сентября 1931 года Лосеву был объявлен приговор, который в самый последний момент все же смягчили — вместо «высшей меры социальной защиты» дали 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Как соучастница, В.М. Лосева получила 5 лет лагерного заключения. Далее были этап в Кемь, тяжелая работа на строительстве Беломоро-Балтийского канала имени Сталина и — как следствие — прогрессирующее ухудшение зрения, позже приведшее к почти полной слепоте.

И вдруг — внезапная милость судьбы. Постановлением коллегии ОГПУ от 7 сентября заключенный Лосев освобожден из лагеря, в октябре ему удается воссоединиться с женой. Наконец, как ударник Белбалтстроя, постановлением ЦИК СССР от 4 августа 1933 года Лосев восстановлен в гражданских правах, с него снята судимость. В октябре того же года философ получает возможность возвратиться в Москву, а вскоре — и вернуться к научной и преподавательской работе. Каковы причины столь внезапных перемен — остается только гадать. Может быть, сыграли роль хлопоты Е.П. Пешковой, возглавлявшей так называемый «политический Красный Крест» (к ней В.М. Лосева обращалась за помощью) — в начале 30-х годов это еще было возможно. Или это была внезапная милость вождя — значительное число заключенных, удостоенных звания ударников Белбалтстроя, по завершении работ получило свободу, а некоторые — и государственные награды. Подлинная первопричина произошедшего, на наш взгляд, лежала глубже. «Большой Террор» (понятие, введенное в оборот британским историком Р.Конквестом для обозначения событий 1937–1938 годов, далеко не точное — начавшись с 1917 года, он никогда не был «маленьким» — наблюдались лишь его отдельные спады) в 30-е годы ужесточался и набирал обороты. Однако теперь его жертвами все чаще становились вчерашние гонители и палачи из числа марксистских идеологов, «верных ленинцев», «красных профессоров», «пролетарских интернационалистов» и коминтерновцев, «воинствующих безбожников», активистов Пролеткульта и РАППа, душегубов ВЧК-ОГПУ и др. Так главный ненавистник Лосева А.М. Деборин уже вскоре был объявлен идеологом «меньшевиствующего идеализма», изгнан со всех постов и чудом избежал ареста, следователь Марианна Герасимова оказалась в ГУЛАГе, а драматург В. Киршон, на XVI съезде ВКП(б) требовавший расстрела «реакционера и мракобеса» Лосева, сам в 1938 году получил расстрельную пулю. Одновременно ряд представителей старой профессуры, репрессированных ранее, в 30-е годы не только оказались на свободе, но и смогли вернуться к работе. Показательна в этом отношении судьба русских историков патриотической ориентации, арестованных в 1929 году по «делу академика С.Ф. Платонова». За исключением умершего в 1933 году в ссылке самого С.Ф. Платонова и нескольких ученых старших возрастов, не доживших до реабилитации, почти все они к середине 30-х годов уже вновь занимались научными исследованиями и преподаванием, позже составив цвет отечественной исторической науки, получали ордена, премии и лауреатские звания, даже становились академиками (Е.В.Тарле, Б.Д.Греков). Дело в том, что к этому времени руководство СССР во главе со Сталиным, отказалось фактически от лозунга мировой революции, взяло курс на «построение социализма в одной стране» и при этом стало осознавать, что столь масштабную задачу невозможно решить без ученых и специалистов старой дореволюционной школы. В результате часть из них, несмотря на «классово-чуждое» происхождение и явно немарксистское «религиозно-идеалистическое» мировоззрение, не только получила возможность работать, но и была даже обласкана властью. Разумеется, такое случалось не всегда и не со всеми, репрессии продолжали захватывать и ученых, достаточно вспомнить судьбу Н.И. Вавилова. Но перелом был налицо. Современный отечественный философ Д. Галковский в своей книге «Бесконечный тупик» (1989) в связи с этим отмечал: «Какой год был самым счастливым за последние сто лет русской истории? Страшно вымолвить, но 1937… 37-й — это год перелома кривой русской истории. Началось «выкарабкивание»… 1937 — это год смерти революционного поколения. Свиньи упали в пропасть. Конечно, прогресс после 1937 можно назвать прогрессом лишь в соотнесении с предыдущей глубиной падения. Но все же…». К этому времени Лосев, несмотря на прогрессирующую слепоту, уже в полную силу трудился в качестве лектора-почасовика в вузах Москвы, Куйбышева, Чебоксар, Полтавы, одновременно занимаясь переводами философских текстов Секста Эмпирика и Николая Кузанского, подготовкой рукописей будущих книг о Гомере и античной мифологии. Однако философ по-прежнему на подозрении у властей. Запрет на издание его трудов не снят: первая после ареста книга «Олимпийская мифология» выйдет лишь в 1953 году ничтожным тиражом в издательстве МГПИ как учебное пособие для студентов. И лишь с появлением в 1957 году книги «Античная мифология в ее историческом развитии» начнется регулярная публикация работ Лосева. К тому же негласным распоряжением, переданным из Секретариата ЦК ВКП(б), Лосеву было указано заниматься лишь классической филологией, античной эстетикой и мифологией, ни в коем случае не вступая в пределы собственно философии. Ну что же, это только для партийных идеологов философия и классическая филология — разные сферы, но никак не для Лосева с его синтетическим подходом к знанию. Для него «философия, эстетика, мифология — плоды одного дерева. Эстетика — наука не столько о прекрасном, сколько о выразительных формах бытия и о разной степени совершенства этой выразительности, которая может быть и вполне безобразной (прекрасно выраженное безобразие), и смешной, и гротескной, и ужасной. Миф древний тоже имеет свою выразительность, философская мысль тех же древних — свою. И чем древнее эта философская мысль, тем выразительнее, то есть тем эстетичнее» (А.Тахо-Годи). Позже, уже во время войны, 16 октября 1943 года Лосеву без защиты диссертации по совокупности трудов была присвоена степень доктора филологических наук. Философскую степень дать побоялись.

Впереди философа ждало еще немало испытаний и невзгод: гибель научного архива и библиотеки (в третий раз в течение жизни) в результате прямого попадания бомбы в дом Лосевых на Воздвиженке в ночь 11–12 августа 1941 года (в числе других рукописей погиб и первоначальный текст «Истории античной эстетики»), скоротечная болезнь и кончина многолетней спутницы, соратницы и жены, Валентины Михайловны Лосевой, в январе 1954 года, наконец, почти полная потеря зрения. Уповая на Господа, все перенес донской казак профессор Лосев — тайный инок Андроник, прожив почти век и всех своих гонителей пережив. «Кто видел мало зла, тот… ужасается и убивается. Но кто знает, что весь мир лежит во зле, тот спокоен» — эти слова из философской повести Лосева «Жизнь» как нельзя лучше применимы к нему самому. По-прежнему не могли простить Лосеву его дарований партийные идеологи, старые и новые завистники. Внезапная радость — в 1942 году в самый разгар войны принято правительственное решение возродить в Московском университете философский факультет. С разрешения ЦК туда приглашен Лосев — запрет на занятия философией снят явочным порядком. Философ начинает семинарские занятия со студентами по логике Гегеля. Его уже прочат возглавить новосозданную кафедру логики. Не случилось. По обвинению в пропаганде идеализма 15 мая 1944 года Лосев отстранен от преподавания и удален из университета. Трудоустройством философа занялся сам всесильный Г.Ф. Александров — зав. Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). В результате Лосев оказался в Московском государственном педагогическом институте им. Ленина, где и проработал до самой кончины.

С середины 50-х годов жизнь и научная работа Алексея Федоровича Лосева, как казалось, стабилизировались. Он — признанный ученый мирового уровня. Один за другим выходят в свет его труды: «Гомер» (1960), «Античная музыкальная эстетика» (1960–1961), «Введение в общую теорию языковых моделей» (1968), «Проблема символа в реалистическом искусстве» (1976), «Античная философия истории» (1977), «Платон» (1977), «Эстетика Возрождения» (1978), «Эллинистически-римская эстетика» (1979), «Диоген Лаэрций — историк античной философии» (1981), «Знак. Символ. Миф» (1982), «Аристотель» (1982), «Языковая структура» (1983), «Владимир Соловьев» (1983), «Дерзание духа» (1988), «Владимир Соловьев и его время» (1990, посмертно). Только в 5-томной «Философской энциклопедии» Лосев поместил более ста своих статей. Крупнейшим событием в истории отечественной науки стало появление лосевской 8-томной «Истории античной эстетики» (выходила в 1963–1994 годах, последние тома — посмертно). Всего с учетом трудов по эллинистически-римской эстетике и эстетике Возрождения лосевский корпус истории эстетики составил 10 томов. Аналога подобному своду в мире нет. Перед читателем предстает грандиозное здание эстетических категорий, представлений о космосе, природе, человеке, творчестве за весь полуторатысячелетний путь развития античной культуры — от Гомера до неоплатоников.

Но главное — Лосеву практически в одиночку удалось восстановить ту связь времен и поколений в развитии гуманитарного знания, которая казалась навсегда оборванной после 1917 года. Начиная с 60-х годов дом Лосевых на Арбате — место паломничества ученых-гуманитариев со всего Советского Союза и из-за рубежа. Особенно часты гости из Грузии (причем самые неожиданные — вроде молодого филолога и искусствоведа Звиада Гамсахурдиа — знать бы тогда его дальнейшую судьбу!): труды Лосева возродили интерес к средневековому грузинскому неоплатонизму. В лосевской «Эстетике Возрождения» грузинским неоплатоникам посвящен специальный раздел, а позже для своих грузинских учеников создал свое «Слово о грузинском неоплатонизме». Не случайно после смерти Лосева католикос Илия II в Сионском соборе Тбилиси отслужил по нему торжественную панихиду, отметив в своей проповеди огромный вклад русского «диди философ» (великого философа) в развитие грузинской культуры (стоит помнить об этом нынешнему поколению граждан независимой Грузии).

Среди лосевских гостей — офицер-фронтовик, в совершенстве владеющий немецким языком, блестящий знаток немецкой культуры и немецкой классической философии — Арсений Гулыга, в дальнейшем — автор биографических книг о Канте, Гегеле, Шеллинге (ему довелось произнести «Слово о Лосеве» на юбилейных торжествах в честь 90-летия философа). Позже появился студент классического отделения филфака МГУ, а затем молодой талантливый исследователь творчества Плутарха, Сергей Аверинцев. Его фундаментальный труд «Поэтика ранневизантийской литературы» (1978), посвященный анализу эстетических доктрин восточной патристики — своего рода продолжение лосевского антично-эстетического корпуса, соединяющее античную мысль в ее восхождении от твари к Творцу, со святоотеческим наследием Православного Востока. Так шло восстановление отечественных научных школ изучения классического наследия — русской традиции исследования античности и немецкой философской классики. (Оба — и Гулыга, и Аверинцев, уже покинули наш мир, найдется ли кому продолжить эту традицию?).

Тем не менее, даже в условиях всеобщего признания и внешнего почтения официальное научное начальство продолжало относиться к Лосеву с подозрением, а зачастую и с нескрываемой неприязнью. Так, резко враждебно была встречена книга «Эстетика Возрождения», подготовленная философом к своему 85-летию в 1978 году. Еще бы — Лосев замахнулся на самого Ф. Энгельса, его характеристику Возрождения как величайшей эпохи в истории человечества, рождавшей титанов мысли и духа. «Как же не возмутиться тем, кто долгие годы зарабатывал авторитет на апологии Возрождения?» (А. Тахо-Годи). Ведь их суждения, освященные авторитетом классиков марксизма, считались непререкаемыми. И вдруг появляется книга Лосева с главой «Обратная сторона титанизма», утверждающей, что расхожие оценки данной эпохи — плод «либерально-буржуазной легенды о Ренессансе». Прекрасная эпоха имела свою оборотную сторону, темную и грязную: «Возрождение прославилось своими бытовыми типами коварства, вероломства, убийства из-за угла, невероятной мстительности и жестокости, авантюризма и всякого разгула страстей…здесь, несомненно, сказался стихийный индивидуализм эпохи, эта уже обнаженная от всяких теорий человеческая личность, в основе своей аморальная, но зато в своем бесконечном самоутверждении и в своей никем не сдерживаемой стихийности любых страстей, любых аффектов и любых капризов доходившая до какого-то самолюбования и до какой-то дикой и звериной эстетики». Вот почему «было бы совершенно односторонне всю эту четырехвековую эстетику Ренессанса сводить только на гуманистически-неоплатонические пути мысли. Тут была еще и другого рода эстетика, вполне противоположная гуманизму и неоплатонизму…Она была аморальной и звериной в своем содержании, но все же обладала всеми чертами самодовлеющей значимости, необычайной красочностью и выразительностью и какой-то, если выражаться кантовским языком, небывалой целесообразностью без всякой цели». Основываясь на многочисленных свидетельствах современников, Лосев приводит наиболее яркие образцы подобной эстетики: «В церквах пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов, исцеленных этими иконами… В Ферраре герцог Альфонс среди бела дня голым прогуливается по улицам… В Милане герцог Галеаццо Сфорца услаждает себя за столом сценами содомии… В Ватикане при Льве Х ставятся непристойные комедии Чиско, Ариосто и кардинала Биббиены, причем декорации к некоторым из этих комедий писались Рафаэлем… Художники наперебой изображают Леду, Ганимеда, Приапа, вакханалии, соревнуясь друг с другом в откровенности и неприличии, причем порою эти картины выставляются в церквах рядом с изображениями Христа и апостолов». Причем самые порочные и развратно-жестокие светские и духовные владыки были людьми весьма образованными, страстными любителями античности, покровителями наук и искусств.

Лосев делает вывод, что расцвет подобной эстетики утонченного аморализма стал следствием утверждения апостасийных тенденций духовной жизни Европы, связанных с началом ее капиталистического развития. «Частное предпринимательство нацеливалось на использование работника только с точки зрения эксплуатации рабочей силы и с игнорированием его человеческих свойств как таковых». А для этого требовалась коренная ломка всех традиционных жизненных устоев, прежде всего — религиозной веры и Церкви. «Для такой ломки нужны были весьма сильные люди, гиганты мысли и дела — титаны земного самоутверждения человека. Отсюда, далее, вытекал само собою стихийный индивидуализм данной эпохи, примат его субъективных стремлений и его антропоцентризм». В центре жизнеустроения, таким образом, оказывался уже не Бог, а падший человек с его греховным своеволием, пороками и страстями. «Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления, и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность… В этом смысле обратная сторона титанизма была, в сущности говоря, все тем же самым титанизмом. Красиво мысливший неоплатонический поэт и философ Ренессанса, бесконечно человечный и бесконечно гуманистический, мало отдавал себе отчет в том, что какой-нибудь кровавый преступник и бесстыдный насильник вроде Цезаря Борджиа тоже чувствовал за собою право своего поведения, тоже находил в нем свое самодовлеющее наслаждение и тоже был представителем платонической эстетики, которая отличалась от Платоновской академии только своим содержанием, но структурно вполне ей соответствовала. А структура эта заключалась в стихийно-индивидуалистической ориентации человека, мечтавшего быть решительно освобожденным от всего объективно значащего и признававшего только свои внутренние нужды и потребности». Таким образом, богоотступничество, исходной точкой которого и стала столь прославляемая эпоха Возрождения, в итоге обусловило изначальную порочность цивилизации буржуазно-либерального Запада.

Такие суждения, по сути — православный взгляд на европейскую цивилизацию Нового времени, разумеется, были непереносимы для прозападнически настроенных коллег Лосева. Многие из них, еще недавно почтительно-любезные с Алексеем Федоровичем, теперь вдруг резко переменили тон. В Москве и Ленинграде под видом научных конференций, посвященных эпохе Возрождения, начались проработки Лосева с грубыми выпадами в адрес философа. Как всегда, поддержка пришла неожиданно. Лосева поддержал сам главный редактор журнала «Коммунист» Р.И. Косолапов, опубликовав в главном теоретическом органе ЦК КПСС его статью «История философии как школа мысли» (1981, № 11). Недоброжелатели после этого тут же замолчали, а книга «Эстетика Возрождения» в следующем году вышла вторым изданием. Благоволение к полуопальному философу-идеалисту со стороны некоторых ортодоксов официального марксизма-ленинизма — весьма парадоксальный, но достоверный факт. Так весьма уважительно относился к Лосеву академик М.Б. Митин, по протекции которого философ в 1943 году получил докторскую степень. По ряду свидетельств Митин имел у себя все старые издания работ философа и некоторые его новые рукописи. Возможно, здесь сыграла роль старая вражда Митина к гонителю Лосева, А.М. Деборину. Всей правды мы теперь уже не узнаем — участников событий давно нет в живых. Однако можно предположить, что для ряда официальных теоретиков марксистско-ленинской идеологии позднесоветского времени философское творчество Лосева в известной мере выполняло донорские функции: все более осознавая бесплодность марксистских доктрин, они в неявном виде пытались заимствовать и в преобразованном виде использовать некоторые лосевские идеи. Попутно можно отметить блестящее знание Лосевым всего корпуса классических марксистских текстов, которыми он виртуозно оперировал в дискуссиях с оппонентами, значительно их в этом превосходя. «Марксистский канон Лосев знал хорошо и с врагами боролся их же оружием… Что делать, война есть война, а Лосев по натуре воин» (А.Тахо-Годи). Имеются свидетельства, как Лосев в1948 году уличил одного из своих наиболее злобных оппонентов И. Астахова, давшего уничижительный отзыв на рукопись об античной эстетике, в незнании Краткого курса истории ВКП(б)!

Глубоко изучив и высоко оценивая наследие европейской философской мысли (от Платона и Аристотеля до Гуссерля и Хайдеггера), Лосев тем не менее, в отличие от либерально-западнической позднесоветской «образованщины» никогда не считал ее конечной вершиной человеческого духа. Многое воспринималось и оценивалось им весьма критически. Так уже ранняя работа Лосева «Очерки античного символизма и мифологии» содержит философско-богословскую критику католицизма и немало страниц вдохновенной апологии Православия. В конце жизни в записке по поводу переиздания книги «Музыка как предмет логики» Лосев прямо отмечал чуждость ему безличного идеализма Платона и Аристотеля, дуализма Канта, абсолютного солипсизма Фихте, панлогизма Гегеля, антиобщественных форм новоевропейского рационализма и эмпиризма. В связи с этим закономерным было обращение Лосева к наследию русской философской мысли, в значительной мере вытекавшей из святоотеческой православной традиции и через восточную патристику связанную с неоплатонизмом. Так Лосева всегда привлекала фигура русского философа Владимира Соловьева, с православной точки зрения спорная, весьма противоречивая, но, безусловно, величественная и оригинальная. Еще будучи гимназистом, Алексей Лосев, при переходе в VIII класс гимназии, получил в подарок от ее директора Ф.К. Фролова 8-томное собрание сочинений Владимира Соловьева, работы которого «Критика западной философии (против позитивистов)», «Философские начала цельного знания», «Критика отвлеченных начал» стали для будущего философа первыми учебниками диалектики. Теперь на склоне лет философу довелось вернуться к философским увлечениям юности в связи с подготовкой выпуска трехтомника Вл. Соловьева в составе академической серии «Философское наследие». Издание готовил ученик Лосева А.В. Гулыга, который и попросил учителя написать вступительную статью. Издание это тогда в свет так и не вышло — хранители «идеологической чистоты» (еще находился на своем посту М.А. Суслов) в очередной раз проявили бдительность. Но Лосев к тому времени уже далеко вышел за пределы вступительной статьи, подготовив большой том исследования о Вл. Соловьеве. Его краткий вариант вышел в 1983 году в издательстве «Мысль», в популярной тогда серии «Мыслители прошлого». Книга сразу после выхода попала под запрет, было решено изъять тираж и пустить его под нож. Примечательно, что инициатором такого решения, наиболее рьяно его отстаивавшем, был Б. Пастухов — в прошлом первый секретарь ЦК ВЛКСМ, в то время — председатель Госкомиздата СССР, а в будущем — первый замминистра иностранных дел Российской Федерации при печально известном А.В. Козыреве (примечательная политическая биография очередного лосевского гонителя!). По некоторым сведениям дело о книге Лосева разбирал сам Ю.В. Андропов — тогда уже Генеральный секретарь ЦК КПСС. В итоге было дано указание пустить книгу в продажу лишь в глухой провинции и на селе (однако и там у Лосева нашлось немало благодарных читателей — все-таки грамотным был у нас народ в последние советские годы, не то что ныне).

В своем полном виде труд А.Ф.Лосева под названием «Вл. Соловьев и его время» вышел уже посмертно, в 1990 году. При всем глубоком уважении к философскому творчеству Соловьева, его идеям, связанным с понятием «всеединства» — восприятия мира как единораздельного целостного универсума, все части которого несут на себе печать этой целостности, Лосев, оставаясь догматически строго на православных позициях, многое в воззрениях философа не принимал. В частности, чужды Лосеву соловьевские симпатии к римскому католицизму, неприятие «византийского православия», как и его теократические утопии — мечту о вселенской теократии с Римским папой и русским царем во главе, в котором будет достигнуто чаемое соединение Церквей — социальное триединство Царя, Священника и Пророка, противостоящее наступлению царства Антихриста. «Теократия превращалась у него в какую-то мечту о вселенской Церкви при полной неизвестности и непонятности тех путей, на которых исчезали все конфессиональные и национальные противоречия. Теократия волей-неволей превращалась в романтическую утопию, которая, в конце концов, доставляла ему не искомую блаженную радость в связи с человеческим всеединством, а, скорее, невыносимое страдание вследствие неосуществимости всякого подобного утопизма». Отсюда — глубокие религиозно-философские противоречия и культурно-историческая путаница. «Либо он настолько глубоко верил в будущность вселенской Церкви, что все догматические различия православия и католицизма уже теряли для него всякий значимый смысл и оба вероисповедания были тогда для него простыми синонимами. Либо он понимал всю догматическую несовместимость православия и католицизма, но не придавал значения догматам. И то и другое представить себе просто невозможно». Сами прокатолические симпатии Соловьева носят в связи с этим двойственный характер. «Дух противоречия, на наш взгляд, пронизывает собою вообще все римско-католическме восторги Соловьева. Он никак не может простить римскому католицизму его организационно-юридической и общественно-политической направленности. И поэтому в самых существенных и ответственных местах своей римско-католической аргументации он об очень многом, а иной раз о весьма существенном помалкивает, то есть несомненным являются у него всегда только восторги перед несуществующей универсальной церковью, ради которой он готов забывать и вообще все конфессиональные односторонности и недуги». Не случайно в конце жизни Соловьев уже в значительной мере отошел от своих теократических утопий. Как отмечает Лосев, в итоговом его произведении — философском диалоге «Три разговора» со вставной «Повестью об Антихристе» — ничего не говорится ни о победе теократии, ни о соединении Церквей. Таким образом, последняя крупная работа А.Ф. Лосева, посвященная философско-богословскому наследию Вл. Соловьева — хорошее назидание приверженцам модного экуменизма и розового «христианства вообще», не признающего конфессиональные различия и догматическую несовместимость разных вероисповеданий.

К своему 95-летию Алексей Федорович Лосев еще был полон творческих планов. Еще с 20-х годов философ вынашивал идею разработать единую концепцию культурных типов и дать их сущностный анализ, начиная с античного. «Античность как тип культуры» — таково название последнего прижизненного издания культурологических работ Лосева, вышедшего в 1988 году. По сути, речь идет об особой глубокой интерпретации цивилизационного подхода. Далее предполагался анализ других культурных типов, в том числе — славянско-православного. Но почти вековой жизненный путь философа близился к концу. Последней работой Лосева стало его размышление о духовном подвиге свв. равноапостольных Мефодия и Кирилла, учителей Словенских, озаглавленное «Реальность общего», написанное ко дню их памяти 11/24 мая, который в 1988 году (год празднования 1000-летия Крещения Руси) впервые отмечался в России как День славянской письменности и культуры. Именно в этот день великий русский философ, донской казак Алексей Федорович Лосев, в тайном постриге — инок Андроник мирно отошел ко Господу. По завещанию покойного официальных траурных церемоний не проводилось. Даже отпевание совершалось дома. Похоронен философ на Ваганьковском кладбище рядом с могилой его жены В.М. Лосевой (в тайном постриге — инокиня Афанасия).

По истечении 9-го дня кончины на международной конференции к 1000-летию Крещения Руси в Институте мировой литературы со своим вдохновенным «Словом о Лосеве» выступала его верная соратница, спутница и ученица Аза Алибековна Тахо-Годи (в крещении — Наталия). Ее уникальная судьба может стать темой самостоятельного исследования. Дочь репрессированного в 30-е годы советского руководителя Дагестана, она в лице супругов Лосевых обрела свою вторую семью, став фактически приемной дочерью философа, хотя при этом формально считалась его женой: после смерти В.М. Лосевой для того, чтобы иметь право жить в лосевском доме на Арбате и ухаживать за Алексеем Федоровичем, ей пришлось официально заключить с ним брак. Ее обширные и богатые воспоминания нами активно использовались при подготовке данного материала.

Она говорила о том, что Лосев завершил свои земные дела, и ничто более не удерживало его в земном мире, что почил он провиденциально в год 1000-летия Крещения Руси и в день свв. Мефодия и Кирилла, почитаемых всеми православными народами, причем умер он вовремя, в самом конце 20 века, не дожив до тех испытаний и бедствий, которые несет следующий век России, грозя превзойти все, что было до него. Для Лосева же самым дорогим была реальность идеи Родины — не только большой, но и малой — с родной Платовской гимназией и гимназической домовой церковью свв. солунских братьев.

Наступивший 21 век уже во многом подтвердил правоту этих слов.

Труды Лосева сейчас охотно издаются и переиздаются, еще чаще цитируются в самых разных аспектах (это даже вошло в моду) Регулярными стали разнообразные научные конференции, в том числе — «Лосевские Донские чтения» в Ростове-на-Дону. В 1993 году под эгидой ЮНЕСКО прошли многочисленные праздничные мероприятия, посвященные 100-летию со дня рождения А.Ф. Лосева. Событием первостепенной значимости стало открытие в 1996 году по решению московского правительства в реконструированном лосевском доме на Арбате уникального центра философской мысли — Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева». Но на деле в полном объеме наследие Лосева как следует не изучено и даже не прочитано. Показательна в этом отношении ситуация, возникшая в связи с публикацией ранее неизвестных работ Лосева. Западнически ориентированная диссиденствующая публика привыкла считать Лосева своим, воспринимая его не столько как философа, сколько как автора запрещенных коммунистическим режимом книг и узника сталинского ГУЛАГа. Не удивительно, что выпущенное в 2001 году издательством «Мысль» полное издание «Диалектики мифа», содержащее не публиковавшиеся ранее тексты, в том числе — «Дополнение», послужившее основным материалом обвинительного заключения следствия в 1930 году, вызвало в соответствующих кругах настоящий шок. Достаточно привести слова философа, вскрывающие антихристианскую сущность западного либерализма Нового времени, начало которому положил апостасийный Ренессанс. «Для вас средневековье — тьма, а для средневековья вы все находитесь во тьме и не знаете Света истинного, который просвещает всякого человека, грядущего в мир… Новое время есть борьба не против тьмы и невежества, но против Бога… и если сущность средневековья есть христианство, то сущность Нового времени есть сатанизм». Как видим, суждения Лосева о новоевропейской цивилизации здесь еще более резки и отчетливы, чем в подцензурной «Эстетике Возрождения». Особенно достается от Лосева либерализму, который «вообще не в силах создать чего-нибудь абсолютно нового. Он всецело живет за счет режима, который он не создавал и не создает, а только разрушает». А вслед за этим идут совсем уже страшные для либерального слуха суждения о еврействе как историческом носителе духа сатаны. «Еврейство со всеми своими диалектическо-историческими последствиями есть сатанизм, оплот мирового сатанизма… Израиль — принцип отпадения от христианства и оплот всей мировой злобы против Христа». При этом каббалистический оккультизм характеризуется Лосевым как прообраз либерализма, коммунизма и анархизма, в равной мере подготавливающих грядущее торжество Антихриста. Не удивительно, что многие «либеральные интеллектуалы» тут же выступили с разоблачительными статьями, не преминув назвать покойного философа мракобесом, фашистом и антисемитом. (Особенно усердствовала газета «Сегодня», издававшаяся на деньги тогдашнего еврейского олигарха В. Гусинского). Между тем любому непредвзятому читателю ясно, что никаким фашистом и антисемитом Алексей Федорович Лосев не был. Среди многочисленных учеников философа всегда были люди разных национальностей, в том числе и евреи. Для Лосева — подлинного русского православного патриота — пресловутый «еврейский вопрос» — не расовый и национальный, а в первую очередь нравственный и духовно-религиозный.

Еще раньше в 1993 году была опубликована философская повесть «Жизнь» (философская беллетристика — еще одна грань лосевского творчества), содержащая рассуждения философа о родине и жертве — образец вдохновенной патриотической проповеди. «Жизнь индивидуума есть жертва. Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины — это и есть вечная жертва. От самого понятия жертвы философы так же далеки, как от понятия родины. Говорят о поведении, о действии, о моральных и неморальных поступках, наконец, даже о «любви к ближнему», но в философии не принято говорить о жертве.., несмотря на то, что единственный способ осмыслить человеческие страдания — это понять их жертвенный смысл. Жертва везде там, где смысл перестает быть отвлеченностью и где идея хочет, наконец, перейти в действительность... Вся жизнь, всякая жизнь, жизнь с начала до конца, от первого до последнего вздоха, на каждом шагу и в каждое мгновение, жизнь с ее радостями и горем, с ее счастьем и ее катастрофами есть жертва, жертва и жертва. Наша философия должна быть философией Родины и Жертвы, а не какой-то там отвлеченной головной и никому не нужной «теорией познания» или «учением о бытии и материи». В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто «бытие», не просто «материя», не просто «действительность» и «жизнь»… а рождает нас Родина… Веления этой Матери Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то безличной и слепой стихии рода… Жертва же в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственно только осмысливает жизнь… То, что рождает человека, и то, что поглощает его после смерти, есть единственная опора и смысл его существования… Гибнет моя жизнь, но растет и крепнет общая жизнь, поднимается и утверждается человеческое спасение; и страдания, и слезы и отчаяние в прошлом залегают как нерушимый фундамент для будущей радости, а бессмыслица и тьма прожитой жизни отмирают и забываются как тяжелый и уже миновавший сон… Я вообще не хочу определять понятие Родины; и поэтому не даю ни слишком широкого, ни слишком узкого определения. Родина есть Родина… В одном этом слове уже даны все возможные и бесчисленные определения, все неисчерпаемое богатство возможных точек зрения и оттенков мысли. Если для вас это слово что-нибудь говорит — тогда об этом можно говорить бесконечно; если для вас одно это слово само по себе, без всяких разъяснений, еще ровно ничего не говорит — тогда поможешь ли делу логически, точными определениями? Тут не логика. Тут человеческая жизнь. Тут кровь человеческая. Разного рода писаки, испорченные дурными книгами, неизученной наукой и обнаглевшей жизнью, учили нас о любви в бранных выражениях. Бескорыстная любовь всегда находила для себя осмеяние, презрение, издевательство у людей «науки», «культуры», «цивилизации». Какое это подлое вырожденство, какой духовный и социальный развал, какое ничтожество и слабоумие! Да! Я буду говорить о любви бескорыстной и, прежде всего, о любви к своему родному, к тому, что создало меня и других, что примет меня после смерти, о любви к Родине… Любовь к Родине открывает глаза человеку на то, что не видно ему обычно, что не видно никому чужому и что вызывает насмешку у равнодушных и сытых. Но такова любовь вообще. Любящий всегда видит в любимом больше, чем нелюбящий; но прав он — любящий, а не тот, равнодушный, ибо любовь есть познание… Любят люди не за что-нибудь. Любовь не сделка, не договор, не корыстный обмен вещами, не юриспруденция. Любящий любит не потому, что любимое — высоко, велико, огромно… Пусть в тебе, Родина-Мать, много и слабого, больного, много немощного, неустроенного, безотрадного. Но и рубища твои созерцаем как родные себе. И миллионы жизней готовы отдать за тебя, хотя бы ты и была в рубищах. Кто любит свое родное, тот не умрет, тот будет вечно в нем жить и вместе с ним жить. И этой радости, этой великой радости достаточно для того, чтобы быть спокойным перед смертью и не убиваться над потерями в жизни. Необязательно, чтобы человек во что бы то ни стало жертвовал своей жизнью. Для этого должно быть особое веление Родины. Но и всякое страдание и труд на пользу Родины, и всякое лишение и тягость, переносимые во славу Родины, уже есть так или иначе жертва, то или иное самоотречение, и осмысливается все это только в меру жертвенности».

Примечательно, что время написания этого текста — август 1941 года, когда немецкая бомба уничтожила дом Лосевых на Воздвиженке вместе с библиотекой и архивом. И именно столь остро переживаемое философом вместе с другими русскими людьми с началом войны ощущение Родины как святыни, требующей жертвенного служения, дало Алексею Федоровичу Лосеву силы дальше трудиться над своими книгами, полностью восстановив утраченное. Но вот только появление такого текста далеко не всем пришлось по нраву в мутной духовной атмосфере 90-х годов, когда хулить и уничижать свою Родину в угоду заокеанским хозяевам жизни стало правилом хорошего тона, когда государственный чиновник высокого ранга, с внешностью личинки колорадского жука, возглавлявший культурное ведомство, с телеэкрана разглагольствовал о патриотизме как последнем прибежище негодяев (передергивая слова Льва Толстого, у которого речь шла совсем о другом). Духовные наследники Деборина, Ягоды и следователя Герасимовой вновь были у государственного руля. Отсюда — регулярные наезды со стороны руководства Министерства культуры на «Дом А.Ф. Лосева» на Арбате, попытки лишить его статуса государственного учреждения культуры, расчленить и фактически уничтожить уникальную философскую библиотеку, в основе которой — личное книжное собрание самого А.Ф. Лосева. Времена были уже другие и «Дом А.Ф. Лосева удалось отстоять (вопрос — надолго ли, учитывая баснословные цены на недвижимость и земельные участки в центре Москвы). Большинство учеников и соратников Лосева уже сами в преклонном возрасте, а иных уже и нет среди живых. Найдутся ли в наше гнилое и мутное время такие, кто будет способен с чистыми помыслами и чистыми руками принять наследие Лосева. Хочется надеяться, что таковые найдутся среди казачества. Ведь Алексей Федорович Лосев — «православный философ эпохи марксизма-ленинизма», великий любомудр и воитель духа, был славным сыном Дона и никогда об этом не забывал.

Александр Шевченко,
сотрудник Исследовательского Центра
«Религия в современном обществе»
Института социологии РАН

kongord.ru