Неискушенному зрителю покажется, что «Ной» — переложение известной ветхозаветной истории на современный язык. Действительно, первая половина эпического двухчасового полотна Даррена Аронофски не слишком отходит от библейского канона.
Однако чем дольше смотришь картину, тем отчетливее проявляется религиозный диссонанс и тем яснее проступает подмена ключевых понятий.
Из-под легкой руки американских кинопромышленников вышло отнюдь не христианское кино и даже не плоская голливудская сказка о борьбе за экологию и чистоту окружающей среды. Наоборот, на суд зрителя вынесено переписывание Библии, чистейшей воды постхристианский апокриф. «Ной» — это не только антирелигиозное и антигуманистическое кино, это ярчайший пример размытия и искажения библейских сюжетов и смыслов.
Возьмем историю самого Ноя. В Библии он описан праведником, который помимо прочего «ходил пред Богом». Такого лестного отзыва, для справки, удостаивается лишь один из предков Ноя — Енох. Переводя на современный язык, Ной не просто соблюдал законы, а доверял Богу, другими словами, следовал не букве, но духу истины. Когда Бог напрямую обратился к нему с предупреждением о потопе и указаниями по строительству ковчега, со стороны праотца никак не могло возникнуть и тени недопонимания и сомнения.
Что же в фильме? Вместо вполне четких указаний, Ною снятся неясные видения.
Некоторым образом истолковав их, он с небывалым остервенением бросается исполнять данное ему поручение. В строительстве ковчега, помимо сыновей (которые почему-то не имеют жен, из-за чего, кстати, и возникает один из основных драматургических конфликтов картины), ему помогают каменные гиганты, некие «падшие» духи, заключенные на Земле за то, что они пожалели людей, а мешают — «потомки Каина», сборище джексоновских орков, с остервенением кидающихся грудью на амбразуру в попытке силой захватить ковчег. В общем, откровенную несуразность некоторых сцен в фильме сложно описать словами.
Вместо того, чтобы пустить несчастных людей на ковчег, Ной истолковывает видения почти в логике теории о расовом превосходстве и решает, что есть «чистые» потомки Сифа и «нечистые», пораженные грехом потомки Каина. Одним на ковчег можно, а другим — нельзя. Более того, внезапно осознав, что и сам не до конца принадлежит к «белой» расе (т. е. что и сам частично грешен), решает, что Бог собрался окончательно истребить человечество и оставить на Земле только «непорочных» животных. В итоге, не получив никакого внятного уточнения свыше, экранный Ной при помощи големов-ангелов (падших ангелов?) убивает толпы людей, виновных и невинных, и чуть не зарезает собственных внучек.
При этом необходимо заметить, что в отличие от первоисточника, сам Бог совершенно не является действующим лицом в картине. Это «сверхразум», понять мотивы которого невозможно, и который вмешивается в основные события только постфактум. В фильме полностью отсутствует персонификация Творца: «и сказал Бог», «Бог повелел», «и вспомнил Бог», «и сказал Господь в сердце Своем». Кроме того, по логике сценаристов получается, что Бог отчасти виноват в том, что ввел Ноя в сомнение и заблуждение, а значит, повлек за собой тысячи и миллионы безвинных жертв. А сцена военного штурма ковчега «каинитами» поражает своей концептуальностью, особенно если вспомнить первоисточник. В ковчег не то что не рвались с боем — даже смеялись над Ноем, который строил огромный корабль посреди материка. Более того, каиниты «во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех» (Мф. 24:38–39), то есть не Бог их отверг, а они сами Его отвергли.
Списать все эти и многие другие неточности и слишком вольные интерпретации на творческое переосмысление можно. Однако следует признать, что это антирелигиозное переосмысление.
Свежий голливудский блокбастер искажает не только «сюжетную» составляющую (например, у каждого из сыновей библейского Ноя уже были жены к моменту потопа, а у Хама, сверх того, точно родился сын Ханаан), но что более важно — духовно-смысловую. Из праведника Ной превращается в мятущегося грешника, защитника окружающей среды и расовой чистоты, а его сыновья — в стереотипных американских подростков; потомки Каина — в злобных орков; падшие ангелы оказываются не только несправедливо наказанными, но и вообще не падшими; а Шестоднев легко и непринужденно трансформируется в дарвиновскую эволюционистскую теорию — все это, видимо, сделано для более простого восприятия материала современной аудиторией.
Но любое переосмысление имеет свои пределы. Когда Тарковский снял, к примеру, свой «Солярис» — получился вывернутый наизнанку роман Лема. Нет, это отнюдь не умаляет талант самого Тарковского, однако ставит под сомнение возможность назвать фильм прямой экранизацией. С «Ноем» — схожая ситуация. Всемирный Потоп, Ной, да и сама Библия — все это лишь большая рекламная вывеска для фильма, имеющая с ветхозаветным преданием мало общего. Картина Даррена Аронофски не что иное, как выражение незамысловатых религиозных представлений и переживаний режиссера, заявка на «глубокое» кино в масштабе киноблокбастера. Великолепный визуальный ряд — оболочка — совершенно не стоит своего откровенно пустого внутреннего содержания.
«Ной» Аронофски — это полная инверсия библейских смыслов, находящаяся в шаге от кощунства. Библейская история — простая, понятная, поучительная — воспитывает универсальную систему нравственных ценностей. Язык Священного Писания, как известно, носит притчевый характер. Голливуд же пересказал не притчу, а предложил её сомнительную авторскую трактовку, попросту исказил, вложив противоположные смыслы. Это уже не просто прочтение ветхозаветного текста, а пропаганда расового превосходства и нравственного релятивизма в библейских декорациях.
Некоторые скажут, что фильм хорош уже тем, что «заставляет думать», что это фильм-«диспут», фильм-«высказывание». Это не более чем оправдательный трюк: «заставить думать» само по себе не является ценностью. Ценность — это предельно ясная библейская история Ноя, история о смирении, чистоте и нравственном подвиге.
