* * *
луна
это солнце тьмы
мороз
это зной зимы
звезды
есть тюрьмы света
осень —
диагноз лета
* * *
мы за собой наблюдаем
как за ходящим
по рельсам трамваем
который
чуть что не так
вывешивает табличку
«в парк»
что есть счастье
из бездны
к себе возвращаться
только заглянувши
за край
узнаешь рай
Беседа с профессором, доктором философских наук
— Уважаемый Валерий Александрович, как талантливые стихи отличить от графоманских?
— Здесь многое зависит от литературного направления, которому принадлежит автор стихов. Нельзя использовать одни и те же критерии (
Я хочу, чтоб лунный, нежный
Расстилался свет,
Я хочу сорвать подснежник
В новогодний снег,
Без причуды, без раскраски,
Словно на заказ
Я хочу поверить в сказку
В сей же миг и час!
На коне под длинным шлейфом
Я хочу скакать,
На волшебной громкой флейте
Я хочу сыграть,
И потом, сразясь с драконом
Золотым мечом
Дверь принцессе заточенной
Отворю ключом!
Я разрушу злые чары
Пусть отступит тьма,
В темной пропасти растает
Снежная зима.
И пока душа героя
Рвется в бой кипя,
Не расстанусь я с мечтою,
Сказку полюбя.
Монастырские впечатления мирского человека: попытка понимания
Касаткина Татьяна Александровна — филолог, философ, доктор филологических наук. Автор фундаментальных исследований о
— Ну и зачем целую бумагу на одно имя истратила? Подошла бы да сказала, нечего и тратить было… — выговаривали мне в свечной лавке, где я заказывала сорокоуст.
А потом в храме, который по большим праздникам полон так, что не протолкнуться, так, что несколько человек за службу непременно падают в обморок, а сейчас он — тихий, свободный, нарядный, приветливый:
Как жаль, когда за пустяки
Мы вновь готовы разменять
Любовь свою на медяки,
Чтоб после мучиться опять…
Как жаль, как жаль себя терять!
Не стоит сердце раздавать
За нарисованный уют,
Где цель (конечная) – кровать,
А большего – вам не дадут!
Им нечего вам больше дать…
Как жаль, когда святые чувства,
Берётся бездарь описать
И умаляется исскуство,
И исчезает благодать..
Как жаль, как жаль её терять!
Уж так ли благочестива, уж такой ли правильной жизни была купчиха, что просто умиленье!
Вот как в масленицу сядет купчиха с утра блины есть. И ест, и ест блины — и со сметаной, с икрой, с семгой, с грибочками, с селедочкой, с мелким луком, с сахаром, с вареньем, разными припеками, ест со вздохами и с выпивкой. И так это благочестиво ест, что даже страшно. Поест, поест, вздохнет и снова ест. А как пост настал, ну, тут купчиха постничать стала. Утром глаза открыла, чай пить захотела, а чаю-то нельзя, потому пост.
В посту не ели ни молочного, ни мясного, а кто строго постился, тот и рыбного не ел. А купчиха постилась изо всех сил: она и чаю не пила, и сахару ни колотого, ни пиленого не ела, ела сахар особенный — постной, вроде конфет.
Дак благочестивая кипяточку с медом выпила пять чашек да с постным сахаром пять, с малиновым соком пять чашек да с вишневым пять, да не подумай, что с настойкой, нет, с соком. И заедала черными сухариками.
Престольный праздник на кукушкином болоте
Это деревня такая — Кукушкино Болото. Кто назвал её так и
Кукушкино Болото — деревня тихая. Здесь живут в основном старики, не сказать что брошенные — у многих по городам да по районным центрам дети и внуки. Наезжают дети с внуками регулярно: два раза в год — сажать картошку и выкапывать. А на лето не очень рвутся, деревня дальняя, к ней даже просёлочной дороги путёвой нет, а от железнодорожной станции ходит один автобус в сутки.
С известной православной писательницей Наталией Сухининой я познакомился в Кирове на Трифоновских чтениях. Наталию Евгеньевну пригласили на встречу с читателями, пожелавшими воочию лицезреть автора и побеседовать с ним. Московскую гостью поразили скромность и искренность, с которой к ней обращались вятские люди. Эти вопросы и позволили мне определить, что более всего интересует православного человека в жизни и творчестве православного литератора: жизненный путь, путь к Богу, судьбы героев произведений… Об этом и читайте в этом её рассказе.
Николай Васильевич Гоголь (1809–1852) — один из творцов новой русской литературы, гениальный писатель, но не менее замечателен он и в своих религиозных исканиях. Он долгое время оставался не понят не только русским обществом, но даже русской церковной мыслью, и лишь уже в XX веке начинает раскрываться то, что внес Гоголь в сокровищницу русской мысли. Литературная слава Гоголя долго мешала принятию его идейного творчества, — кто только не осуждал Гоголя за то, что он свернул с пути художественного творчества! А в трагическом сожжении 2-го тома «Мертвых душ», глубочайше связанном со всей духовной работой, шедшей в Гоголе, видели почти всегда «припадок душевной болезни» и не замечали самой сущности трагической коллизии, которую за других вынашивал в себе Гоголь. Нет никого в истории русской духовной жизни, кого бы можно было поставить в этом отношении рядом с Гоголем, который не только теоретически, но и всей своей личностью, мучился над темой о соотношении Церкви и культуры. Ближе всех к нему все же был Чаадаев, который тоже был всегда настроен, говоря его собственными словами, «торжественно и сосредоточенно», — но Чаадаев совсем не ощущал ничего трагического в проблеме «Церковь и культура», как это с исключительной силой переживал Гоголь.
Грачи мерцали над больницей
И догорали, словно дни, –
Такие маленькие птицы,
Печальным ангелам сродни.
Они кружили и шумели,
Тревожным трепетом полны,
Как почерневшие шинели
Не возвратившихся с войны.
На том или на этом свете
Грачи плели свои круги,
Нас возвращая в 43-й
Всем предписаньям вопреки?
Тем не понять, кто с нами не был,
Горластых маленьких бойцов –
На каждого кусочек неба
Под осень щедрого свинцом…
…Сентябрь качался на исходе,
Раскинув два свои крыла,
И, как на белом пароходе,
Палата белая плыла.
Дрожали тополя ресницы,
В них прятался больничный двор,
А наши души, словно птицы
Из клеток рвались на простор…
* * *
Молитвы, Господи,
Прошу,
Пустою речью
Да не согрешу,
И слёз стыда в очах
Не осушу,
И словно в детстве
Сладость Отчего прощенья
Да вкушу…
* * *
Сердцем - тверже камня,
Неба не вижу подобно зверю я,
Верую, Господи,
Помоги моему неверию!
Странник слепой и глухой,
Стучу и царапаю двери я,
Верую, Господи,
Помоги моему неверию!
Дни словно пар над водой,
Всё – на краю и в преддверии,
Верую, Господи,
Помоги моему неверию!
Знаю, уйду от Тебя –
Не согласишься с потерею,
Верую, Господи,
Помоги моему неверию…
* * *
Твой снег,
Твой свет,
Твой день,
Вопию Ти с колен:
Будь благословен!
Сквозь паутину дня
Лик Твой глядит на меня
В деревьях, птицах
Сидящих на крыше в ряд.
Свят! Свят! Свят!
И вижу я город иной.
Нет. Знаю, он есть,
Город, сходящий с Небес,
Как невеста украшенный,
Жилище Рожденного
Лучшею из Невест,
От нас Принявшего Крест.
И слышу у врат и у стен:
Прости и впусти!
Прости и впусти!
И подъемлет Царь Славы врата,
И летит от иссохшего рта:
Будь благословен!
Будь благословен!
Будь благословен!
* * *
Сын мой молится
Тебе, Богородице.
Ежик стриженых волос
В руку колется.
То выводит как стишок,
То не клеится,
Но душа его, и вправду,
Надеется.
Словно лучик от него
В Небо тычется,
Призри, призри на него,
О, Владычице!
Нынче в храме у Креста
Сын заплакал мой
О Сыночке, о Твоём,
О Распятом.
* * *
Плачет блудница у ног,
И ей улыбается Бог.
Издали падаю ниц:
Разве Ты – Бог блудниц?
Блудница сидит у ног,
А я всё далёк, далёк…
правда не знаю - юмор ли это
------
- Что? Что такое? Постойте же! Послушайте меня, пожалуйста, я не могу… Да нет, вы меня не совсем верно поняли – я совершенно не могу, то есть совсем. Я... я не привык, да и вообще как-то это все… Ну постойте же, куда вы? Вытащите меня отсюда! Ну вот, ушли. И что же мне теперь делать?
- Кхэ, кхе…Здравствуйте! – В дверном проеме стоял молодой худой мужчина в желтом вельветовом пиджаке и затертых джинсах. - Вы - Редактор? – Вежливо спросил он, улыбаясь.
Сидевший за столом отвлекся на минуту от листа бумаги, на котором писал что-то быстрым размашистым почерком, и быстрым оценивающим взглядом осмотрел вошедшего:
- Да, я Редактор. – Ответил он и, продолжив свое занятие, спросил, не поднимая глаз.- А Вы, судя по всему – автор?
- Да нет, я не автор. – Смущенно улыбнулся вошедший. - Я – Писатель.
- Ну, хорошо, Писатель так Писатель. – Негромко проговорил Редактор и, закончив писать, убрал лист бумаги в боковой ящик стола. - Вы, наверное, ко мне по какому-то делу? – Спросил он вошедшего.
- Точно, по делу, - Улыбнулся Писатель и переступил в дверях с ноги на ногу.
- Да не стойте Вы там, - Сказал Редактор и, указав рукой на старое кожаное кресло у своего стола, пригласил, - присаживайтесь, прошу Вас.
- Спасибо, - обрадовался Писатель, - как говорится: в ногах правды нет.
- По-разному бывает, - неопределенно ответил Редактор.
Здравствуйте, детки! Сказку ждете? А уж я, бабка Марья, тут как тут… Расскажу вам сказку дивную про быль-небывальщину.
Жила в большой семье Анюта — меньшая дочь. Девять братьев у нее было: трое уж своими домами живут, трое с отцом на поле в трудах день-деньской, трое подрастают — гусей пасут, за скотиной ходят; грибы искать, рыбу ловить горазды. За работой не забывали про сестрицу милую — она ведь среди них, как цветочек аленький. Любили братья Анюту, не обижали никогда. Брат Аркаша ей кукол из чурбанчиков ладил. Брат Антоша на лодку по озеру рыбачить брал. Семен — самый старший, бородатый, возил на ярмарку со своей ребятней вместе… Но больше всего дружила Анюта с братом Алешенькой — погодки они были. И на болота за клюквой вместе, на поляны боровичные, на опушки земляничные…
Cмотрело небо серое свинцом
Мне в душу гостем утренним, непрошенным,
Смотрело небо молча, а потом,
Вдруг сердце мыслью ясной огорошило:
Сегодня ты отмечен и любим,
Слова твои, как луг цветов, нескошенный,
А завтра – ты усталый пилигрим,
Забыт людьми, оставленный и брошенный!
Такая непонятная судьба,
Густым туманным облаком покрытая,
И лишь на карте новой города,
Наши города с тобой, открытые…
Давай, душа, сегодня помолчим!
Зажжём свечу, зачем слова нам лишние?
И тихо за ответом улетим,
В обители небесные, к Всевышнему!
Я знаю, что так будет не всегда,
Когда-нибудь всё тайное откроется.
Ведёт меня, я чувствую, Звезда
И кто-то сверху видит всё и молится!
Но помни, мой усталый пилигрим,
Слова твои, как луг цветов, нескошенный!
Сегодня ты отмечен и любим,
А завтра, может будешь, всеми брошенный!
Когда осиротел сердечный храм,
Любовь меня нашла и отогрела,
И, рассекая небо пополам,
Душа наверх счастливая взлетела.
Подальше от изношенной судьбы,
Забыв на миг израненное тело,
От глупости людской и ворожбы,
Поближе к дорогим своим пределам!
Туда, где в свете утренней Звезды,
Глаза блестят таинственным свеченьем,
И смыты напрочь в прошлое следы
Рекой любви, живым её теченьем…
Давай отбросим горечи обид,
Избавимся, как от ненужной пыли.
Поймём себя, не будем делать вид,
Что мы друг друга навсегда забыли.
Я больше не смотрю по сторонам
И счастлив до безумия, не скрою,
Мне ангелы поют по вечерам,
Когда я просто, мысленно, с тобою!
2009 -11
