Омилия

Рассвет, сигареты и кофе,
Маршрутка внизу «без пяти».
Ты стал горожанином профи
В огромной бетонной сети.

Программой для поиска блага,
Добычи его алгоритм...
Смертельно уставший трудяга,
Что скоро совсем догорит.

Разберу я себя по камушкам,
Разберу по кирпичикам,
Разрисую довольное личико
Сознанием.

Очищу молитвами камушки,
Постом разобью кирпичики
И омою грешное личико
Покаянием

Соберу себя вновь мозаикой
Детскою, разноцветною,
Чтоб сиять, словно радугой, -
Признанием.

Дети — цветы жизни. Они радуют родителей, и в то же время испытывают и обучают их. Испытывают на прочность любви и обучают смирению.

Дети — первый признак брака. Не главный, но все же первый. Когда по улице идут парень с девушкой, о них можно подумать все, что угодно. Если между ними топает еще и карапуз, то факт семьи уже можно констатировать с уверенностью.

Когда видишь детей, оставшихся без родителей (неважно по какой причине), то всегда воспринимаешь это как искажение нормальности, грех человечества. И когда видишь родителей без детей, это также воспринимается как извращение: «Вы что, только для себя живете?» Может, так когда-то воспринимал в храме первосвященник Иоакима и Анну? Ошибочное восприятие характерно для падшей человеческой природы.

Когда качнётся жизнь
  на сторону заката
И заскрипят года,
  как старая качель -
Что толку нашивать,
  на ветхое, заплаты?
Растрескалась совсем
  никчёмная скудель!

Разбитый я сосуд,
  от трещин не звенящий!
Всё мне бы – сытый стол,
  да мягкая постель…
Не помню и когда
  была я настоящей,
Что сталося с мной
  от мелочных страстей?

Как страшен равнодушия порок!
О, теплохладность, нет тебе предела.
И самомнение, накопленное впрок,
рядится ныне в праведность без дела.

Как страшен человек своим лицом,
когда не видно отраженья Бога:
его душа, для Бога недотрога,
пред дьяволом гуляет нагишом.

Мой траур по безумцам из безумцев;
по жизни, для которой жизнь — Господь.
Роскошный приговор — любви презумпция,
когда бесстыже разгулялась плоть.

Спесь человечья с пеною у рта
отстаивает право на погибель.
Ужели близится последняя черта
в нечеловеческом судьбы изгибе?

Не спи, не спи! Ты знаешь, в этот час
Мир затаился, ожидая горе.
Уже давно за каждого из нас
Идёт война на радость злобной своре.

Не прячь глаза, как будто в жизни нет
Других, отмеченных мольбою:
Они взошли на Плаху и рассвет
Встречали вместе с Тишиною.

Других здесь нет, остались мы с тобой
В тумане снов, в горниле испытаний.
Не спи, не спи! Под сорванной звездой
Не видно слёз, позора и страданий...

 Мой дорогой читатель, хочу рассказать тебе одну незамысловатую историю, а скорее даже это будет маленькая зарисовка из жизни двух мальчишек: Андрея и Сашки. Волею судьбы они оказались в детском хирургическом отделении, не важно, какой именно больницы.
После обеда, когда юным пациентам положено отдыхать, дверь одной из палат с шумом распахнулась…

- Отдай! Отдай! Слышишь?
Смуглый темноволосый  Андрей выскочил в коридор. Он поспешил за рыжим мальчишкой, лет тринадцати. Тот был на костылях, но орудовал ими так умело,  что Андрей еле успел схватить его за край клетчатой рубашки. Еще мгновение – и мальчишка оказался бы рядом с ординаторской. Тогда влетело бы им обоим и за беготню по отделению, и за шум, поднятый во время "тихого часа".

Без воды река, что большой овраг,
Без любви мне друг, словно тайный враг,
Песня без любви, словно стон и крик,
Без любви и Бог не совсем велик!

Без любви, зачем в небе благовест,
И зачем тогда мне на теле крест?
И зачем тогда, наших душ родство,
И зачем тогда нынче Рождество?!

Я сама себе задаю вопрос,
Для чего в ту ночь был рождён Христос?
Чтоб в душе взросли два больших крыла!
Чтоб из века, в век в нас любовь жила!

За окном больничной палаты:
Рябины, клёны, берёзы.
С них падает жёлтая вата.
Метель. Тоска и морозы.
А птицы взлетают на кроны,
И ждут больничный паёк.
Голуби клюют макароны,
Дырявят с хлебом кулёк.
Добравшись до лучшей крошки,
Возьмут про запас еду.
А снег заметёт дорожки
В рябиновом том саду.

Кукла оказалась фарфоровая. В её глазах блёкло-голубого цвета можно было прочитать недоумение и испуг. Платье потеряло свежесть и яркость. И только глупая по своей щедрости улыбка неожиданно расцветала на бледном лице.

Кукла долгое время пылилась в серванте, пока к ней во время чаепития не подошла маленькая девочка. Она открыла дверцу бабушкиного серванта и извлекла оттуда куклу. Стекло шкафа тонко запело, и, губы куклы приветливо растянулись.

- Моя! Уола! Громко произнесла девочка, сразу привлекая к себе внимание. Шумные голоса взрослых притихли, и с десяток пар глаз с умилением посмотрели на малышку, наряжённую в белое кружевное платье и гольфы. В комнату заглянула бабушка Ольга Германовна и увидела, что кукла в руках у внучки.

  Как обычно вечером, забрав дочь из детского сада, Марина возвращалась домой. Возле подъезда вперемежку с пестрыми осенними листьями валялись сорванные  рекламные объявления.  Лишь одно каким-то чудом уцелело на серой кирпичной стене. Оно-то и привлекло внимание молодой женщины:

" Дорогие родители, любящие бабушки и дедушки!
На базе детского центра «Радуга» объявляется  набор в   детскую "Арт-студию" (лепка, рисование, аппликация). Группы 3-5 лет. Занятия по субботам и воскресеньям.
Мы с нетерпением ждем Вас!"

Герои — вымышлены, история имеет все шансы быть реальной.

Валька помирать не собирался. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-нибудь ещё в ближайшем, обозримом будущем. Ну, это было так, пожелание — проведя в боях уже больше месяца, Валька, в принципе, смирился и с тем, что может и помереть. Но, конечно, не сегодня.

(вечерние зарисовки)

Зимние сумерки. Сон
через оконную раму
лезет со всех сторон,
я не пускаю — рано.

Мне ещё нужно успеть,
что-нибудь сделать к ночи.
В 40 пора уже ведь
не оставлять многоточий.

Лампы зажглись фонарей.
Тени, уже не прячась,
души крадут у ветвей,
спины свои коряча.

  Наденка брала ягоды и прислушивалась к голосу кукушки. Лес дышал прохладой, от земляники исходил удивительный аромат.
     Надя поднесла ягоды к лицу, зажмурила глаза...
— Кукушка, кукушка, накукуй мне годочки!
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
— Кукушка, кукушка, накукуй маменьке!?
— Ку.
— Матушка Серафима! А пошто кукушка маменьке куковать  не стала? Только пол ку-ку  и сказала?

У неё раскосые глаза
и почти восточное обличье
и она худа как стрекоза,
наклоняет голову по-птичьи,
Словно бы вот-вот сейчас вспорхнёт,
и замашет над землёй крылами,
а потом над тучами блеснёт
и навек уже простится с нами.
Но она живёт в простом дому,
за стеною пьяные соседи,
и не интересно никому,
чем живёт таинственная леди.
У неё раскосые глаза,
у неё живут четыре кошки,
у неё на стенах образа,
а в шкафу порою нет ни крошки.
И не интересно никому,
как она порой в подушку плачет,
что, внимая сердцу своему,
не умеет жить она иначе.
К ней стучится в дверь бездомный кот,
за столом своих уже четыре,
у неё на всех не хватит квот -

О дождь!
Ты прекрасен и нежен, ты даешь земле живительную влагу,
ты радуешь всякое растение и каждое существо на земле!
Как прекрасны твои серебристые капли!

Глава первая

Эта история началась полтора  года назад, в сентябре 1895 года.

Я ехал поездом в Лондон — надо было уладить кое-какие дела с мистером Джейсоном — моим партнером в юридической конторе «Эммеральд и Джейсон», компаньоном в которой я стал после смерти отца.

Слабеют тучи на сносях,
известен им рожденья страх,
белее  белого крупа,
и так до вечера, с утра;
на время в одеянье влез
почти уснувший черный лес,
разбавлен цвет, светло от  гор,
и многоточия  узор -
сплошной завесою  с небес;
круговращательный процесс:
пар плюс мороз равно вода –
зачатье града, снега, льда;
процесс обратный: лед, тепло,
и сквозь небесное стекло,
которое не увидать,
то льет, то сеет благодать.

Лодка жизни у причала,
вёсла сложены. Финал.
Смерть – итог, и смерть – начало,
Точка «ноль». Пред ней видна
жизнь от вздоха и до вздоха,
траектория пути,
вехи, люди и эпоха…
Выдох с «Господи, прости!»,
отпеванье, слёзы, свечи,
холм могильный и «Аминь».
За «нулём» - Господь Предвечный,
да надежда на помин.