Всему виной дождь

О дождь!
Ты прекрасен и нежен, ты даешь земле живительную влагу,
ты радуешь всякое растение и каждое существо на земле!
Как прекрасны твои серебристые капли!

Глава первая

Эта история началась полтора  года назад, в сентябре 1895 года.

Я ехал поездом в Лондон — надо было уладить кое-какие дела с мистером Джейсоном — моим партнером в юридической конторе «Эммеральд и Джейсон», компаньоном в которой я стал после смерти отца.

За окном лил дождь, лил второй день без остановки. Около железнодорожной насыпи разлились огромные лужи, вокруг медленно сгущался туман. Поезд, казалось, плыл сквозь серебристую пелену, расчерченную струями дождя, и мой вагон походил на корабль среди бескрайнего моря. Он ехал ровно, слегка подпрыгивая на стрелках, и вдруг внезапно остановился, да так резко, что я от неожиданности скатился с сидения. Вагон накренился, заскрипел и тяжело рухнул набок, прямо в жидкую грязь; сквозь разбившиеся окна хлынула вода; я попытался было подняться, но поскользнулся на осколке стекла и снова полетел на пол, ударившись о что-то затылком; острая боль пронзила голову, в глазах у меня потемнело, и я потерял сознание…

Когда я пришел в себя, вокруг царила непроглядная темнота. Она надвинулась на глаза, казалась плотной черной стеной из мягкого, почти неощутимого бархата. Я лежал на кровати — очевидно, в больнице — голова уже не болела, и чувствовал я себя гораздо лучше.

«Наверное, сейчас ночь, — подумал я. — Поезд попал в аварию утром… Странно. Неужели я пролежал тут весь день?»

Внезапно я услышал скрип двери и чьи-то легкие шаги.

— Доброе утро, сэр, — сказал женский голос. — Как вы себя чувствуете? Знаете, вы чудом выжили в той ужасной аварии…

— Что же произошло? — спросил я.

— Дождь подмыл насыпь, и вагоны сошли с рельс, многие перевернулись, как ваш. Лишь некоторым удалось выжить…

— Жаль, что так вышло… Нельзя ли мне узнать, где я нахожусь?

— Чаринг-кросская лечебница, сэр. Полежите немного, сейчас придет доктор.

— Хорошо, но не могли бы вы зажечь свет? Здесь темно, как в колодце.

— Темно? О чем вы, сэр? На улице утро, ставни распахнуты настежь!

— Что случилось, Кэтрин? — услышал я мужской голос — похоже, это был доктор. — Доброе утро, мистер Эммеральд, — добавил он, заметив, что я не сплю. — Как самочувствие?

— Доктор, — взволнованно сказала женщина, — мистеру Эммеральду кажется, что здесь темно!

— Да? — сразу посерьезнел доктор, подошел ближе, и внезапно целый поток теплого воздуха обжег мне лицо. Я отшатнулся.

— Вы видите свечу? — спросил доктор.

— Нет.

— Плохо, очень плохо…

— Что происходит? — спросил я дрожащим голосом.

Доктор ответил не сразу, но я и без слов все понял.

— Боюсь, что вы потеряли зрение, — сказал он наконец.

— Но… Неужели ничего нельзя сделать?!

— К сожалению, нет, — вздохнул доктор.

Меня охватило отчаяние. Внезапная потеря зрения разрушила все мои мечты и надежды, сделала меня беспомощным и слабым. Мир вокруг стал для меня чужим и внезапно представился мне насмешливым, равнодушным, и все чужие беды показались ничего не стоящими рядом с моим собственным горем. Из глубины души поднималась горькая обида — на стихию, жертвой безжалостной воли которой я стал; на доктора, который, сам того не желая, убил во мне надежду; на всех людей, которые жили, радовались, видели солнце и окружающий мир, в то время, как для меня он был навсегда окутан тьмою. Но ничего вернуть было нельзя…

На следующий день меня перевезли домой, в квартиру моего брата Филиаса на Моррис-стрит.

Брат, как мог, старался меня утешить.

— Держись, Раймонд, — говорил он, — все еще наладится!

На Моррис-стрит кэб остановился. Филиас вышел первым и помог выбраться мне. Пока он возился с ключами, я стоял на крыльце и прислушивался. Звуки вокруг слились в ужасную, неразборчивую дисгармонию, и было невозможно выделить среди них какой-либо один, так что я немного растерялся, пытаясь хоть что-то различить.

Вскоре где-то рядом щелкнул замок, Филиас, взяв меня за руку, вошел в прихожую и закрыл за собой дверь. Воцарилась тишина. Звуки с улицы слышались теперь очень приглушенно, а в самом доме было тихо, только доносился откуда-то тихий треск и позвякивание стеклянной посуды.

Брат помог мне раздеться, заботливо усадил в кресло и отправился на кухню, чтобы попросить экономку приготовить обед пораньше. Я сидел в кресле, слушал, как трещит в камине огонь, и думал о том, как сильно переменилась моя жизнь. Очень расстраивало то, что я потерял возможность жить в нашем родовом имении и заниматься садоводством, вдобавок надо было решить вопрос о компании — я больше не мог заниматься ею, и решил передать ее брату.

Через несколько минут Филиас вернулся. Он сел в кресло напротив, взял мою руку в свою, и тихо спросил:

— Что скажешь, Раймонд?

Я неопределенно пожал плечами:

— А что тут скажешь?

— Не расстраивайся, брат, — сказал мне Филиас, — что-нибудь еще придумаем. Скажи еще спасибо, что вообще жив остался — мало кто выжил из последнего рейса Лондон-экспресс! Ты еще легко отделался.

— Спасибо, — мрачно сказал я и отвернулся к камину.

— Зря ты так, Раймонд. Многие люди теряли больше твоего, и все-таки не отчаивались. Они не сдавались наперекор всему, а упорно добивались своей цели. Ты же, потеряв только зрение…

— Только зрение! — с обидой воскликнул я, вставая с кресла. — Ты не знаешь, как это — жить в темноте, ничего не видеть, ты не знаешь, а еще позволяешь себе рассуждать!

Разразившись этой гневной речью, я попытался было уйти, но споткнулся о что-то и полетел на пол. Брат бросился ко мне, помог встать.

— Прости, что обидел тебя, — сказал он извиняющимся тоном. — Но ты действительно не должен падать духом. Легче всего признаться в собственном бессилии, но ведь это не выход. Нужно бороться, Раймонд. Бороться, а не сдаваться. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я, снова садясь в кресло и обхватывая голову руками. — Но что я могу сделать? Я мечтал жить за городом, выращивать цветы в саду нашего имения. Теперь же все потеряно…

— Нет, не все! — горячо возразил Филиас. — Вот погоди — я разделаюсь с одним дельцем — это займет месяц-два, не больше — а потом мы продадим квартиру и переедем в Эммеральд-коттедж. Будем вместе следить за садом, выращивать лилии и разводить пчел! — закончил он мечтательно.

Я улыбнулся.

— Но что же будет с нашей компанией? — спросил я погодя. — Я-то больше не смогу заниматься ею.

— Я могу взять ее на себя, — предложил Филиас.

— Это будет просто отлично!

— Но займемся этим попозже, иначе рискуем остаться без обеда.

С этими словами он взял меня за руку и повел к столу.

После обеда мы сидели в креслах у камина, и Филиас читал вслух «Таймс». Была там заметка и о роковом поезде, потерпевшем крушение на подмытых дождевою водой рельсах.

Дочитав номер, мы долго сидели молча, думая каждый о своем. За окном лил снова разошедшийся дождь, в камине уютно трещал огонь, слышалось рядом дыхание брата, и на душе у меня стало немного полегче.

***

Наутро я спустился в гостиную в ужасном настроении. Дождь так и не кончился, проснулся я поздно, пропустив завтрак, вдобавок споткнулся на лестнице и едва не скатился вниз, пребольно ударившись о перила. Обиженный на весь свет, я позвонил и довольно вызывающим тоном заказал себе завтрак. Оставшись один, я осторожно подошел к окну, оперся на раму, прислушиваясь к стуку капель по стеклу, и вздохнул.

— Вообще-то ты мог вести себя повежливей, Раймонд, — внезапно услышал я голос брата, и от неожиданности едва не подпрыгнул.

— Филиас?! Но… Отчего же ты не на работе?

— Я договорился с компаньоном — он заменит меня в течение недели, — невозмутимо произнес мой брат. — Все это время я проведу дома.

— Зачем? Если из-за меня, то я прекрасно справлюсь сам.

Филиас подошел ко мне и положил мне руки на плечи.

— Эх, Раймонд, брат мой… — сказал он с какой-то горькой иронией в голосе. — Ну как же ты сам справишься? Видел бы ты себя, когда ты спустился в гостиную несколько минут назад — раздраженный, злой, колючий…  Вдобавок, я и сам немного устал от нашей конторы. Дел сейчас маловато — мистер Джейсон справится. А пока я займусь тем, что избавлю моего брата от скуки и раздражения, которые, как известно, порождаются отсутствием дела.

Филиас сдержал слово — и после завтрака принялся учить меня. Он провел меня по всему нашему дому, подробно рассказал, что где лежит; заставлял мерить шагами расстояния между комнатами и предметами и понемногу я совершенно освоился и мог самостоятельно делать многие вещи. Филиас научил меня играть на флейте, нанял мальчишку Вильяма, с которым я ходил на прогулки — словом, всю эту неделю мне не приходилось скучать.

Но и она подошла к концу — брату надо было возвращаться на работу.

— Ты уже многое умеешь сам, — говорил мне Филиас, — поэтому я за тебя спокоен. До конца года я приведу в порядок все дела, продам контору компаньону и мы переедем в Эммеральд-коттедж.

И я терпеливо ждал, утешаясь этой надеждой. Случившееся еще больше сблизило меня с братом, и первое время мне было немного тоскливо без него, но потом я понемногу привык, и жизнь потекла своим чередом.

Филиас проводил целые дни, работая в нашей компании, и возвращался домой лишь под вечер, поэтому большую часть дня я проводил в одиночестве.

Окончательно смирившись с потерей зрения, я стал учиться слушать.

Целый мир звуков окружал меня — барабанил по стеклам дождь, шелестели листья на деревьях, трещали угли в камине. Разговаривая с людьми, я больше внимания обращал на голос, на интонацию, на смысл произносимых слов и, исходя из этого, составлял мнение о людях. Иногда я ходил на прогулки в сопровождении Вильяма — мы посещали парки, сады, музыкальные концерты; если же на улице шел дождь, я брал с полки флейту, и пытался по памяти воспроизвести любимую мелодию. Но, несмотря на все это, мне порой становилось тоскливо. Вспоминалось родное имение, любимый сад с зарослями цветов… Как мне хотелось вернуться туда, снова проснуться на рассвете и выйти в сад, когда еще лежит роса! Снова ухаживать за деревьями и цветами, снова собирать урожай с яблонь… Все это осталось в прошлом, и ничего нельзя было вернуть назад. Лишь данное братом обещание давало мне надежду на то, что все еще наладится.

Под вечер возвращался домой Филиас, и вот тогда я был сполна вознаграждаем за целый день вынужденного одиночества. Брат пересказывал последние новости, читал вслух выпуски «Таймс», иногда играл на флейте, расспрашивал, как прошел день у меня, и ничто не нарушало этой иддилии, пока однажды все не изменилось…

В тот вечер Филиас вернулся домой не один.

Обычно нас навещал лишь мистер Джейсон, но те легкие, почти невесомые шаги, которые слышались из прихожей, не могли принадлежать мужчине.

— Раймонд, — услышал я голос брата, — позволь представить тебе — мисс Алиса Мэттьюз, моя невеста. Алиса, — это мой старший брат, Раймонд.

— Рад знакомству, мисс, — сказал я, вставая с кресла.

— Но, сэр, сказала она со смехом, — отчего же вы смотрите на стену? Разве я настолько незаметна?

— Алиса, — прошептал Филиас раздосадовано, — я же говорил тебе — мой брат потерял зрение.

— О, простите! — воскликнула она смущенно. — Право, я совершенно забыла…

— Что вы, сударыня — поспешил сказать я. — Все в полном порядке.

Повисло неловкое молчание, которое прервала наша экономка — она пригласила нас к столу.

— Позвольте узнать, мисс Мэттьюз, — спросил я за чаем, — как вы познакомились с моим братом?

— О, здесь нет ничего особенного, — охотно ответила девушка, — дело в том, что я работаю служанкой в доме мистера Рональда Атчетссона…

— Это завсегдатай клуба «Бэгэтэль», — вставил Филиас. У него много денег, но еще больше карточных долгов, и он решил воспользоваться услугами нашей компании в войне с кредиторами. Я сам занялся этим делом, и в его доме встретил Алису. Прости, что не сказал тебе раньше — мы помолвлены, и собираемся пожениться.

Странная неуверенность почудилась мне в голосе брата, и на мгновение показалось, что он чего-то недоговаривает, но… Брат перевел разговор на другую тему, и я отбросил эти мысли. Мало ли что могло показаться?

После чая мисс Мэттьюз собралась домой. Филиас проводил ее, и вскоре вернулся домой в прекрасном расположении духа.

— Что скажешь, Раймонд? — спросил он, входя в гостиную.

— А что тут сказать? — пожал плечами я. — Чудесная молодая леди, полностью одобряю твой выбор.

Филиас засмеялся, и больше в тот вечер мы не возвращались к разговору о нашей гостье.

Глава вторая

После того памятного вечера мисс Мэттьюз стала частой гостьей в нашем доме, и, надо сказать, я вовсе не был против таких визитов. Всегда вежливая, обходительная и внимательная, она казалась мне воплощением самого совершенства. Со мной леди Алиса была почтительно-внимательна, о Филиасе же говорила с такой нежностью, что сомневаться не приходилось — она будет прекрасной женой моего брата. И все же мне порой чудилась в ее голосе какая-то фальшь, едва уловимая, незаметная, но, как фальшивая нота, врывающаяся в гармонию талантливой музыки, она мелькала в поведении этой девушки. Впечатленный внешними проявлениями характера этого ангела, я гнал от себя эту мысль, но с каждым приходом невесты Филиаса она снова и снова возвращалась ко мне.

Меж  тем сильно изменилось и поведение брата. Незаметно, понемногу наши отношения стали холоднее, отчужденнее. Филиас стал возвращаться домой поздно, в редких разговорах отвечал неопределенными натянутыми фразами, попытки объясниться упрямо игнорировал. Что-то тревожило его, но рассказывать брат ничего не хотел. Понемногу мы стали избегать друг друга, и от былой иддилии не осталось и следа, и именно поэтому меня очень удивило то, что однажды Филиас пришел домой рано, и сам заговорил со мной.

— Послушай, Раймонд, — сказал он, — мне нужно уехать.

— Куда?— спросил я удивленно.

— В Америку, — был ответ. — На Клондайке нашли золото, и я хочу попытать счастья.

— Но разве у нас мало золота, что ты едешь рисковать собой? Отец оставил нам неплохое состояние, и, если нужно, я откажусь от своей доли. Золотая лихорадка забрала не одну жизнь, Филиас. Подумай об Алисе — она ведь так любит тебя! — легко ли ей будет узнать, что ты…

— Алиса не возражает, — перебил меня брат. — Дело только за тобой.

— Я против, — решительно сказал я и собрался уйти, давая этим понять, что разговор окончен, но Филиас схватил меня за руку:

— Послушай, Раймонд, — сказал он, — ну почему ты упрямишься? За пару месяцев со мной решительно ничего не случится, но дела наши пойдут на лад. Наша компания… — тут голос его дрогнул и приобрел уже знакомый мне оттенок неуверенности. — Наша компания на грани банкротства, а несколько ценных самородков легко решат все неурядицы. Я буду писать письма…

— …Которые я не смогу читать.

— Насколько мне известно, Вильям умеет читать по-английски.

Я ничего не сказал.

— Поезд сегодня, — говорил брат, собирая вещи, — через полчаса. Кэб вот-вот должен приехать.

За окном застучали колеса, послышался голос кэбмэна, брат обнял меня на прощанье, и мы расстались. Я долго слушал, как затихает вдали стук колес, а потом позвал Вильяма.

— Пойдем-ка прогуляемся, — сказал я ему, и мы отправились на прогулку, с которой вернулись лишь поздно вечером.

И снова потекли серые будни жизни в одиночестве, которое скрашивали лишь прогулки, часто даже под дождем, редкие визиты мисс Мэттьюз да письма от брата. Филиас писал, что добрался удачно, что уже занялся добычей золота, и ему буквально сразу несказанно повезло — он наткнулся на обильное месторождение, о котором никто больше не знает. «Так что через месяц, — гласило последнее письмо, — я вернусь в Лондон»

В холодные дождливые вечера, неизбежно участившиеся с приближением осени, я долго думал над тем, как бы написать ответ брату, и однажды меня посетила идея, показавшаяся мне очень удачной.

В одну из прогулок мы с Вильямом пригласили стекольщика, и я заказал ему прикрепить к столу стеклянную планку в два дюйма шириной. Тот повиновался, довольно удивленный странным заказом, и после его ухода мы с Вильямом принялись за дело. Он задвинул под стекло лист бумаги, я взял ручку, и мальчик поставил ее конец в начало строки. Используя стекло для того, чтобы буквы не сползали вниз, я написал первую строку. Вильям немного выдвину бумагу из-под стекла, и снова направил мою руку в начало ряда. Таким образом мы написали довольно длинное письмо, а когда оно было окончено, я вручил Вильяму несколько шиллингов и отправил его на почту, от души радуясь тому, что научился писать и предвкушая удивление брата.

Ответ пришел немедленно, ровно через неделю и превзошел все мои ожидания. Я не мог сдержать улыбки, слушая удивленные возгласы, которыми было пронизано все письмо. С тех пор я ни одного письма не оставлял без ответа, сохраняя в тайне способ их написания и каждый раз повергая брата в изумление.

Однако со временем  письма от брата стали приходить все реже, и чем ближе был конец назначенного срока, тем реже и короче становились письма, в последнем же письме, и вовсе коротком, Филиас писал, что заболел, и, хоть болезнь его не опасна, писать пока не сможет. Я встревожился. Золотая лихорадка без жалости пожирала своих жертв, и часто бывала страшнее самой страшной болезни. Я послал брату пространное письмо, в котором выражал свою тревогу, и которое все-таки осталось без ответа. Моя тревога стала еще сильнее, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не одно событие, которое серьезно изменило всю мою жизнь.

В тот день мне пришло письмо, вернее, записка от брата, в которой он писал, что все мои тревоги беспочвенны и его болезнь не внушает опасения. Несмотря на это, меня мучило неясное предчувствие чего-то недоброго. День выдался на редкость теплый, и мы с Вильямом собрались на прогулку, как вдруг экономка доложила о приходе мисс Мэттьюз, а через несколько минут вошла и сама Алиса. Шаги ее, обычно слегка неуверенные, теперь стали и вовсе едва слышными и немного рассеянными, казалось, что-то тревожит ее.

— Доброе утро, сударыня, — сказал я ей, — очень рад вашему посещению…

— Ах, если бы оно было добрым! — вдруг воскликнула она с отчаянием в голосе, что очень удивило и встревожило меня.

— Разве случилось что-то недоброе?

Мой вопрос, казалось, поверг ее в изумление.

— Как, — спросила она, — разве вам ничего не известно? Разве Филиас не написал вам? Или ваш мальчик больше не читает для вас письма? Разве вы не знаете о его болезни?

— Да, Филиас писал мне, однако заверил, что болен не опасно…

Девушка со стоном опустилась в кресло.

— О, — сказала она тихо, — не опасно… Не опасна бывает простуда… Но не чахотка. Теперь я понимаю. Он не хотел говорить вам, боясь расстроить и встревожить вас...

— Чахотка? — переспросил я, отказываясь верить своим ушам. — Но нет, мисс Мэттьюз… Этого не может быть, вышла ошибка…

— К сожалению, это не ошибка, — ответила та. — Я получаю письма от доктора… Именно он сообщил мне о истинном диагнозе.

— Есть ли надежда?

Ответ был не сразу, казалось, моя гостья колеблется.

— Да, — наконец сказала она, — небольшая надежда есть. Долго оставаться в Америке Филиасу нельзя, а туманы Лондона вредны ему… Доктор пишет, что желательно продолжить лечение в Ирландии, он даже готов написать письмо своему хорошему знакомому, однако…

— Что?

— Дорого, очень дорого. Переправить Филиаса в Ирландию, где ему придется лечиться еще около полугода, оплатить лекарства и жилье — все это стоит огромных денег.

— Сколько?

— Десять тысяч фунтов стерлингов.

Я ахнул — сумма была поистине огромна.

Мисс Мэттьюз внезапно поднялась с кресла и, подойдя ко мне, упала на колени.

— Молю вас, — воскликнула она со слезами в голосе, — молю вас, мистер Эммеральд, помогите ему! Помогите Филиасу!

Я спешно поднял ее, помог сесть в кресло. Девушка плакала, закрыв лицо ладонями.

— Алиса, — сказал я и голос мой дрогнул, — клянусь вам, что не пожалею ничего ради спасения Филиаса. Он — самый близкий мне человек, и для него мне не жаль отдать даже собственную жизнь.

— О, мистер Эммеральд! — воскликнула она, и в голосе ее слышалась надежда. — Я бесконечно благодарна вам! Я бедна, но имею небольшие сбережения, и искренне верю, что мы сумеем собрать необходимую сумму…

— Помогай вам Бог, — ответил я, и мы распрощались.

Когда за мисс Мэттьюз закрылась дверь, я  уже твердо знал, что буду делать.

— Идем, Вильям, — сказал я мальчику. — Нам нужно многое успеть в этот день.

Мы взяли кэб, и отправились на Брикстон-роуд, где находилась контора «Эммеральд и Джейсон». Войдя, я сразу же сказал, что хочу видеть мистера Джейсона. Тот принял меня в своем кабинете.

— Я бы хотел продать вам свою половину компании, — сказал я, когда мой компаньон поприветствовал меня и предложил сесть.

— Боюсь, это невозможно, — был ответ, — ваш брат, мистер Эммеральд, давно передал мне половину, о которой вы говорите, и я уже около месяца являюсь полновластным владельцем всей компании.

Это было весьма неожиданное известие, которое потрясло меня — Филиас ничего не говорил о продаже компании. Однако я не собирался сдаваться и мы с Вильямом поехали в жилищную контору, где я оставил свой адрес — я решил продать Эммеральд-коттедж.

Клиент появился на следующий же день, и я передал ему бумаги. Однако и здесь меня ждал неприятный сюрприз — я продавал дом с обстановкой, но около половины ее уже принадлежало кредиторам — как оказалось, Филиас в последнее время увлекался карточной игрой, и проиграл третью часть отцовского наследства.

Как бы то ни было, я твердо решил продать все, что осталось. Я написал садовнику Джорджу, который в наше с братом отсутствие присматривал за домом о том, что приедет мой клиент и захочет осмотреть дом. Клиент остался доволен, мы заключили сделку, и вскоре я имел большую часть нужной суммы, однако все еще недостаточную.

Помимо дома, я продал шкатулку с драгоценностями матери, свои любимые золотые часы — подарок отца и квартиру в Лондоне, а взамен снял недорогую комнату в Ист-Энде. Отныне Сити был навсегда закрыт для меня.

В последний перед переездом день я распустил всех слуг, оставив лишь Вильяма — он должен был проводить меня до моего нового дома. С его помощью я сложил в чемодан самые необходимые вещи, надежно спрятав в них сотню фунтов — все, что у меня осталось, и ждал лишь прихода мисс Мэттьюз. Она не заставила себя долго ждать, и вскоре взволнованная девушка стояла возле стола, на котором лежал конверт с собранными деньгами.

— Спешите, — сказал я ей, — спешите, сударыня! Дорога каждая минута!

— Я не знаю, как и благодарить вас, мистер Эммеральд! — воскликнула она, но я взмахом руки прервал ее.

— Спешите! И да пребудет на вас Божье благословение!

Глава третья

Солнце медленно ползет по небу, освещая старателей-золотодобытчиков, которые вышли на прииск задолго до восхода солнца. Они трудятся, не покладая рук, и глаза многих горят алчным огнем золотой лихорадки.

Среди всей этой суеты особенно выделяется молодая девушка. Она медленно идет по дорожке к госпиталю, прижимая к груди белый конверт, и старатели подолгу смотрят ей вслед, пораженные ее красотой, однако девушке до них нет никакого дела — она погружена в раздумья. Медленно походит она к ограде и останавливается, взгляд ее направлен в сад, где на скамейке сидит молодой человек. Он не видит девушки — ветви растущих близ ограды деревьев надежно скрывают ее от посторонних взглядов. Он не случайно сидит в этом саду — сад принадлежит госпиталю, а юноша болен коварной болезнью — у него чахотка. Но вот он достает из внутреннего кармана несколько сложенных листочков и бережно разворачивает их. Это письма. Вот от брата, а эти — от любимой девушки. Снова встают перед глазами знакомые слова, и в непонятном порыве юноша прижимает к груди драгоценные листки. Это проявление чувств вызывает у девушки улыбку. Она стоит у ограды,  еще долгое время наблюдая за молодым человеком, и на лице ее то отражается жалость, то вдруг вспыхивает выражение холодной расчетливости. Вот, кажется, она готова повиноваться зову сердца, пройти туда, подарив надежду этому юноше, но каменеют нежные черты лица, и отстраняется она от кованой ограды. Так стоит она до тех пор, пока больной, мучимый очередным приступом жестокого кашля не уходит обратно в госпиталь. Девушка глядит ему вслед и медленно переводит взгляд на белый конверт, который до сих пор бережно прижимает к груди, и выражение жалости постепенно совсем исчезает с ее лица. Она решилась. Что теперь может дать ей тот несчастный больной юноша, все имущество которого заключено в белом конверте? Что может подарить ей, кроме любви? Но и любви настоящей не бывает — она проходит и исчезает, как дым. Разве не ради этого самого белого конверта затеяла она всю эту игру? И вот, он в ее руках. Ее мечта. Ее любовь. Смысл ее жизни.

Алиса Офелия Мэттьюз медленно отходит от ограды и, развернувшись, уходит прочь от задумчивого больничного сада. Ей там больше делать нечего.

***

И вот наступил момент, когда мне пришлось расстаться с такой родной уже квартирой на Моррис-стрит, где произошло столько памятных для меня событий. Знакомые Вильяму уличные мальчишки за пару шиллингов проводили нас до моего нового дома в Ист-Энде. Мы с Вильямом стояли у дверей, а воздух был пронизан запахом приближающейся грозы. За то время, которое Вильям прослужил у меня, я успел полюбить этого послушного и доброго мальчугана, хоть и никогда не видел его лица, и очень жалел о том, что приходится с ним расстаться.

— Спасибо тебе, мой мальчик, — сказал я ему и вложил в его ладонь гость монеток. — Ты был верным и прекрасным... другом. Но нам нужно проститься…

— Разве вы уезжаете, сэр?

— Нет, Вилли, я остаюсь здесь. Но пойми, я больше не смогу платить тебе, как обычно…

— И не нужно, — в голосе мальчика звенели слезы, но он сделал над собой усилие и продолжил уже тверже: — Я хочу остаться с вами… просто так… если можно. То есть, — спохватился он, — с вашего позволения, сэр.

Ветер ударил мне в лицо, ветер нес весть о приближении грозы, и мы, не говоря ни слова, поспешили укрыться в доме. Вильям остался.

С того дня прошло около месяца.

И вот теперь я стою у окна и слушаю, как барабанит по стеклам дождь.

Позавчера я получил письмо от доктора, в котором сообщалось, что мой брат Филиас скончался от скоротечной чахотки. Что же касается мисс Алисы Мэттьюз — то, как оказалось, даже имя ее было вымышленным, и в доме Атчессонов ее знали под другим именем. Почему-то мне кажется, что молодую служанку с ангельским характером я больше никогда не встречу.

В моей душе пусто — там нет больше ни горя, ни отчаяния, ни надежды. Зияющая пустота поглотила все. Однако осталась память. Вновь и вновь встают передо мною события прошлого, снова и снова вспоминается мне былое.

Я не знаю, что будет дальше, и мое будущее окутано для меня кромешною тьмою, так же, как и мир вокруг. Однако я не сдамся. Что бы ни случилось, какая бы жестокая борьба за выживание не ждала меня, я постараюсь продать свою жизнь подороже…

О дождь!
Ты прекрасен и нежен, ты даешь земле живительную влагу,
ты радуешь всякое растение и каждое существо на земле!
Но порой ты меняешь человеческую судьбу…