Омилия

Друзья, начала новую подростковую повесть. Названия ещё не придумала. Выкладываю начало на ваш суд.

— В одном чёрном-чёрном городе стоит чёрный-чёрный дом, в этом чёрном-чёрном доме есть чёрный-чёрный стол. На этом чёрном-чёрном столе стоит чёрный-чёрный компьютер, -проговаривал про себя Федя, торопливо нажимая кнопку «пуск» на компьютере сестры Юльки, вредной, как сто китайских мопсов.

Почему мопсы вредные, и почему их именно сто, Федька объяснить не мог, но сестру характеризовал именно так, и никак иначе.

Если Юлька увидит, что он без её позволения шарит по интернету — пиши пропало. Крик поднимется на весь дом.

Папа сразу демонстративно поднимет брови и сделает погромче телевизор, а мама скажет свою обычную фразу:

— Будете ссориться, выброшу компьютер в окно.

Но все знают, что компьютер в окно не вылетит — за него деньги плачены, а мама пошумит-пошумит и уйдёт в кухню готовить ужин.

Трудный вопрос

Один детский писатель был приглашён на читательскую конференцию, посвящённую выходу в свет его очередной книги. Автор рассказал младшеклассникам об истории её написания, прообразах героев. Затем, как обычно, ребята делились впечатлениями о прочитанном, задавали вопросы. Тут встаёт одна девочка и говорит:
─ Книжка мне очень понравилась, но почему вы, дядя Володя, не приходите больше к моей маме в гости?..

Другое дело

В пору расцвета добровольных народных дружин дефилировали как-то трое их достойных представителей по проспекту. Стояла промозглая осень. Холодно. Дежурство близилось к концу.
─ Что-то стало холодать… ─ произнёс сакраментальную фразу Пётр Иосифович. ─ А у меня кое-что есть. ─ И он начал открывать свою сумку.
Его напарники встрепенулись, расправили плечи, заулыбались, а один из них сказал:
─ И у меня кое-что есть ─ бутерброд будет весьма кстати. ─ И щёлкнул замками «дипломата».
Пётр Иосифович наконец открыл сумку, извлёк из неё… кепку, напялил на голову и удовлетворённо произнёс:
─ Вот теперь другое дело!

Настоящий мужчина

Захотелось уйти из дому,
Хуже нет, чем себе надоесть,
В те края, где рады любому,
Просто так, потому что ты есть.

Где с утра не ругнётся матом
Грязный мусорщик, пьяный и злой.
И соседка, в одном халате,
Не зайдёт посудачить со мной.

Где тепло и плевать на моду,
И с другими не так одинок…
Первый раз за многие годы
Не лечу, не спешу на звонок.

Понимаю, играть в аскета –
Всё равно, что страдать ерундой,
Потому от пустых обетов
Воздержусь, кроме мысли одной:

Мне, с рождения городскому,
Покажите, сочту за честь,
Те края, где рады любому,
Если в мире края эти есть!
2011

Ева - Адаму

Мне ветер говорит: "венчайся,
прошу тебя, со мной одним!"
И луг влечет: "ты оставайся!
я буду женихом твоим!"
И лес открыл свои объятия,
свою главу склонив к моей,
Но не найти мне с ними счастья:
другой живет в душе моей.
Простой, земной, но вечный все же,
в ком дух и прах слились в одно.
Он -человек - творение Божие,
а я сама - его ребро.

Адам - Еве

Мне так радостно тебя любить,
Знать, что есть ты,
Здесь ты,
Будешь ты со мною.
Бытие с тобою разделить
Этой жизни и войти в иное Царство
Вместе,
В Вечность,
За руки держась -
Трудности сольют нас воедино.
Мне так радостно
Любить
И лепить
Тебя
Словно из глины.

Я не желаю ложь вкушать,
Себя оправдывать смирением,
И раболепно потакать
И побеждаться чуждым мненьем,
Я не желаю надевать
На лицо маску словно кожу.
Желаю думать, верить, знать,
Уметь решенья принимать
И быть в ответе за них тоже.
Лишь честность дарит душе мир –
Смиренье ложно в заточении.
Нас всех Господь на бой крестил,
Свободу даруя в Крещении.

12.01.2011

«В половине седьмого утра метро — молчаливое место. Сонное. Сесть бы да вздремнуть еще хотя бы остановочку… А еще лучше — лечь» — так рассуждал большой черный пес, забегая в вагон московского метро зимой рано утром.

«Эх, все занято! Коленки, коленки… А это что так вкусно пахнет?» — пес остановился и стал обнюхивать брюки пожилого мужчины с кожаным чемоданчиком. «У меня тоже собака, друг!» — будто оправдываясь перед псом, а вернее — перед человеческими пассажирами, бормотал мужчина — «ну не такой как ты, пудель у меня, маленький…» Нанюхавшись вдоволь, пес побежал по вагону дальше, весело виляя хвостом. Дружелюбный мужчина его обрадовал, хороший видимо, повезло пуделю!

— Выходи, выходи! — показал псу жестом на двери юноша в красной спортивной куртке — а то ведь уедешь, что делать будешь?

(Сентиментально-едкие заметки)

Панкратьевна приковыляла к остановке и решила подъехать автобусом, хотя до почты недалеко. Нога вновь разболелась, да и скользко, слякотно ─ не осилить ей, старой, двух остановок по раскуроченному грязному тротуару. В ожидании автобуса Панкратьевна прислонилась к тополю и погрузилась в размышления, давно уже ставшие для нее безотрадными.

Интервью с преподавателем иконописного отделения Днепропетровского театрально-художественного колледжа иерея Андреем Пономаренко.

ЧТО ТАКОЕ ИКОНА?

— Отец Андрей! Исходя из Библии, можно сказать, что первым иконописцем был сам Бог. Его Сын - «образ ипостаси Его». Да ведь и человек создан по образу Божию. А что такое в нашем понимании иконы, написанные людьми?
— Вначале давайте разберемся, что такое икона. В переводе с греческого языка это слово означает «образ, изображение». Фотография в паспорте в техническом смысле слова - тоже икона.

Иногда в процессе обучения в голову приходят совершенно неожиданные мысли и рассуждения, которые казалась бы и возникать не могут. Но возникают. Всё-таки наука тонкое дело, наполненная различными дорогами и к моему удивлению, она тоже способна указать путь к совершенствованию и анализу собственной жизни.

Хотелось бы начать словами известного английского. историка и религиозного мыслителя Джона Роберта Силея (1834–95): «Науки — сестры религии; в том смысле, что они раскрывают часть законов, которые руководят Вселенной и жизнью человека. Таким образом, это ступеньки, ведущие к вере в Бога». И эти ступеньки действительно можно заметить. Нужно просто уметь смотреть на мир открытыми глазами, уметь сравнивать, анализировать и мыслить абстрактно.

Продолжаю маленькие зарисовки о Кипре

Ранней весной почти не встречается на Кипре праздношатающийся турист, а селения еще не пробудились от зимней спячки. Тем непривычней кажутся разреженный горный воздух, совершенная тишина и безлюдье сел. И размеренность, забытая текучесть времени, когда, сделав одно, неспешно переходишь к другому.

Монастырь святого Иоанна Лампадиста прячется в расщелине, вдали от главных трасс, и живёт по собственным часам. Когда-то здесь было много братии, теперь же всего двое: единственный иеромонах да экскурсовод. А ещё – древние камни, покрытая лишайником черепица, пронырливые ящерки и апельсиновое дерево с ярко-оранжевыми плодами. Сквозь камни, уложенные века назад, пробивается зелёная поросль, деревянные наличники темны от времени, но греют руки.

Повесть из времен императора Александра Севера¹

Братья и друзья мои! Завершая путь земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Вернее, об одном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной. Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос — это «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мой рассказ.

…Это случилось, когда я приехал в Рим. Вернее, вернулся туда после длительной отлучки. Ибо, хотя по рождению я — римлянин, мало того — римский гражданин², я не был в родном городе более двенадцати лет. Из Рима меня увезли семилетним ребенком. Потому что моя мать, госпожа Хрисия, пожелала, дабы я, подобно ее отцу, деду и прочим мужчинам из ее рода, восходившего, по преданию, к самому Гиппократу, стал служителем Эскулапа³. Иначе говоря, врачом. Именно поэтому она и отправила меня на свою родину, остров Кос, в ученье к собственному брату, Аристарху, одному из тамошних асклепиадов4. Что до отца моего… впрочем, о том поведаю позднее.

Опять мой друг нарушил слово...
Как воздержаться ("Не суди!"),
И не нахмурить бровь сурово,
И страсти остудить в груди?
"О Боже! Нам грозит разлука —
Я это не перенесу!"
— Не тыкай на соринку друга,
Начни с бревна в своём глазу.
 

Жил-был на Руси царь-император Пётр Первый. Характером он обладал далеко не ангельским и однажды так разгневался на знатного придворного, что повелел посадить его в Шлиссельбургскую крепость и даже пообещал высечь на площади кнутом. Императрица, как, впрочем, и весь царский двор, не считали вину этого несчастного столь значительной и потому при каждом удобном случае просили государя смилостивиться и не наказывать его так сурово. Но Пётр ещё более раздражался и однажды запретил впредь напоминать о невиновности придворного.
Как-то утром царь по своему обыкновению поехал в Сенат, где его ожидали важные государственные дела. А сердобольная императрица думала-думала да и придумала забавный способ испросить у государя помилования провинившемуся придворному, не преступая царского запрещения.
Была у Петра любимая собачка — Лизета. В нечастые его свободные минуты она не отходила от императора, радостно повизгивая, облизывала ему руки, а иногда норовила лизнуть и в нос. Улыбаясь, грозный царь не противился этим восторженным собачьим шалостям-нежностям.

Купались как-то жарким днём мальчишки в Свислочи. Глядь ─ плывёт бутылка из-под шампанского, заткнутая пробкой. Выловили ребята её и увидели внутри свёрнутые в трубочку листы из ученической тетради, перевязанные тонкой прочной нитью. Конец нитки свисал из горлышка: разумно поступил «летописец» ─ не надо разбивать бутылку, чтобы достать листочки, исписанные мелким разборчивым почерком. Это было письмо… Рюрику.

Наука в мире есть простая:
не верить грезам золотым,
и жить, о счастье не мечтая,
и думать: "в мире ты один".

Сию науку я забыла,
сто тысяч лет живу мечтой,
хочу чтоб в грезах вечной силой,
мы пели гимн любви простой.

Хочу, чтоб в небе вновь искали
мы пламень бьющихся сердец,
и чтоб как дети снова стали,
не выбирая свой венец...

И вкус желаний различая,
мы в бурю времени рвались,
ведь мира истина простая,
нам говорит: "любить учись!"

А где любовь- утихнут грозы,
прольется ливень над землей,
сто тысяч лет о счастье слезы
сильнее той науки злой.

Кичится мир, что многого достиг,
Проник в законы Бога и природы…
Но в нём иссяк высоких дум родник –
Коварен век безнравственной свободы.

Мир шатким стал, избравши власть купюр,
И меркнет, о святом не беспокоясь.
В нём стильная одежда «от кутюр»
Давно важней, чем искренность,
                                              чем совесть…

25.08.2010 г.
 

А правда в том, что всюду враг –
В саду, в подъезде и в квартире.
Куда ни направляешь шаг,
Ты для него – мишенью в тире.
И вот на негативе дней
Вдруг проступают откровенья:
То каноничные – темней,
То своевольные – светлее,
А то опять наоборот…
И каждый – часть, а целых – нету.
Броженье бурное идёт,
Охватывая всю планету.
И в каждом – золото и медь,
Мы то на папертях, то в спальнях.
И лишь святых всё меньше средь
Ортодоксальных и опальных.
И всё труднее с кем-то быть:
Кто знает, что он мыслит втуне?
И рвётся межу нами нить,
И девке верится – Фортуне.
…Но всё ж, в итоге кутерьмы
Отделятся от плевел зёрна,
И рожь отделится от тёрна,
И Свет отделится от тьмы.

Долго, как день. Как тысяча лет.
Нет расстояний. Тяжести нет.
Светлость повсюду. Бог – это свет.
Хочешь – и любишь. Смело, как дождь.

Лик узнаваем. Имя дано.
Тайна полна. И сердце – одно.
Ты не без крыльев. Кончилось дно.
Хочешь – и любишь. Просто, как ветер. 

Кирилловка. 6 (19) июля 2004.
 

                          EGO EIMI.
                          Ин. 18:5.

«Синица – птица». Связку опускают.
Глагол служебный незаметен мысли,
Как Бог средь мiра невидим.

Так Бог средь мiра невидим, что имя
יהוה – EGO EIMI – Азъ есмь * – невнятно,
Как птица голубь неярка.

А голубем привычно светло-сизым
Сам Дух Святой с небес нисходит, чтобы
Того, Кто есть Христос, явить.

«Так кто здесь есть христианин?» – чекисты
Наган в затылок упирают быстро.
Ответ летит как свет: Азъ есмь.

Мне нравится в плавном струении голоса слов
Искать подоснову бытийственной плотности мiра,
Свободу как свойство причастности всей полноте,
Свидетельство собственной связности с тайной истока.

Есть чёткая ясность и в Небе, и в свете земном:
Ни в Боге нельзя обмануться, ни в съеденном хлебе.
Но грань между ними играет приманками тайн
Бесовских иллюзий и сладостных самопрельщений.

Мне хочется в плавном струении голоса слов
Проникнуть не в петли кругов этих снов и блужданий,
Я должен пытаться попасть и предстать пред Лицом
Распятого Слова, Источника жизни и правды.

И плавным струением речи исток не достичь,
Пока я свободен блуждать и собой любоваться,
Пока не приставят ко мне распинающий гвоздь
И стук молотка не пробьёт во мне место для встречи.