Сергей Слесарев. Проза

Возможно решалась его судьба. Фирма была на взлете: расширялись, набирали новых сотрудников (вот и к ним в отдел взяли сутулого паренька-очкарика с ярко-рыжей родинкой над тонкими губами - Славку), и в курилках пошли разговоры о головокружительных перспективах, что открылись перед сотрудниками. Павел больше молчал, глубоко затягивался удушливым дымом с наслаждением, будто эти самые перспективы для него уже стали реальностью. А потом уже за рабочим столом, долго, не моргая, смотрел в монитор, думая как бы не упустить момент, как бы словить удачу и крепко вцепившись выбраться (наконец-то!) на вершину всего того, что Паша звал жизнью. И вот шанс в его руках. Накануне их отделу выдали задание разработать новые предложения по расширению производства и со всеми выкладками предоставить начальству в максимально кратчайший срок. «Приезжают англичане» - шептались в отделе. Но голова шла кругом, думалось плохо. Кофе, что старательно наводила всем худая тонкобровая Лариса, только будоражил и не помогал. И все чаще Павел убегал в курилку, - «подумать».

Александр Петрович проснулся необычно взволнованный. Причиной тому был странный сон. Сны редко снились Александру Петровичу, тем более такие. Поэтому он, вопреки своей привычке, долго лежал в постели, смотрел в потолок и размышлял, чтобы это все могло значит. А приснилось ему будто он уезжает из дома куда-то на поезде. На перроне стоит жена, дочь и теща, и молча смотрят, как он вместе с вагоном медленно плывет вдоль платформы. Он же радостно им машет рукой на прощание, а другой отбивается от настырной проводницы.
- Пассажир, не хулиганьте! – кричит она, и своими цепкими тонкими руками пытается оторвать Александра Петровича от раскрытой двери.
Увиденное было необычно по двум причинам: первая, как уже было сказано, Александр Петрович, редко видел сны; а вторая – было что-то в приснившемся волнительное и даже, можно сказать, грустное.

Покончить с жизнью легче, чем кажется.

Для этого даже не надо травится снотворным, резать себе вены или вешаться, — стоит только подумать, что для тебя все закончено, что жизнь больше не имеет смысла, и тогда дни становятся тягучими и блеклыми, похожими друг на друга. Тогда ты умираешь для человека и рождаешься для растения.

Жизнь Саши была именно такой — растительно-туманной. Лишь иногда он заставлял себя очнутся, шел к мосту, нащупывал перила и замирал. Вокруг цокало каблучками, шаркали чьи-то ноги, рычали, пиликали, фыркали проносящиеся машины; крутились обрывки разговоров, тренькали телефоны; сонно шумела река, гулко отражаясь от моста — и никому не было дела до одинокого паренька, что стоит прижавшись к холодным перилам. Он прозвал этот мост Мостом Безмолвия.

Однажды случилось в уезде такое, что долго об этом рассуждали, особенно в нашем краю. Как соберутся — нет-нет да переведут разговор на случившееся, все рассуждают как вышло и что; но больно много выдумки примешивали, так и норовят изукрасить. От этого идет один урон правде — до того понапридумывали, что и тысячу мудрецов голову себе сломают, а так и не разберутся как на самом деле-то было. А было-то вот так:

Наше село и раньше было небольшое, а как волю царь-батюшка дал, так и вовсе поредело: много молодых да крепких мужиков на заработки в города подались. Земли у нас небогатые, едва кормишься с них. А налоги плати, а выкуп собирай за надел, вот и промышляли кто чем мог: кто извозом занялся али к купцам мценским нанялся хлеб по реке на баржах сплавлять; кто ремесло старое вспомнил — игрушки лепить стал или плошки-ложки вырезать из дерева. Но все же на земле много народу остались — оно привычнее: знаешь уже что да как. А пойдешь в город — что тебя ожидает? Там, говорят, больше везения надобно, смекалки особой.