Трутся, трутся жернова,
Пахнет дегтем и мукою.
И скрипят над головою
Клинья, привод, рукава.
Старый мельник отряхнул
Пыль полей с волос и блузы.
Сбросив часть своей обузы,
Он устало сел на стул.
Все идут к нему теперь,
Все несут ему пшеницу.
Тень надежды греет лица.
И визжит входная дверь.
Смотри, Он на радостных лицах,
Он тень на горячей земле.
Он свет на мелькающих спицах,
Свеча на больничном столе.
Заметь Его в травах на склоне,
В дыханьи пшеничных полей.
Замри на мгновенье в поклоне,
Коснувшись ладонью стеблей.
Капельки влаги
На перышках трав.
Камни. Облако. Ельник.
Здесь нет и намека
На сонную роскошь квартир.
Здесь был только ветер,
Да старый отшельник
Молился за проклятый мир.
Смеялся римский император,
Когда вздыхал от боли раб.
— Вот видишь, пламенный оратор —
Ты слаб, ты, верно, очень слаб!
— А мне о ваших говорили —
С улыбкой в пасть идут ко львам.
Но тех, наверно, всех убили,
Теперь пришел черед и вам.
— Что, очень больно?
— Тит, пожалуй, пойди пока передохни,
Не бойся, этот славный малый
Не убежит. Не те они.
Ты стоишь между миром и мною,
Защищая меня и храня,
Светом вытканной крепкой стеною
Из надежды, любви и огня.
Ты вдыхаешь в себя ураганы,
Оставляя мне утренний бриз.
Ты врачуешь смертельные раны,
Ты за мною бросаешься вниз.
За некрашеным столом
Бог сидит в пол оборота,
Терпеливо ждет кого-то,
На доске чертит гвоздем.
Остывает самовар,
Пар под потолок струится.
Кошке мышь во сне приснится,
Пауку в окне - комар.
Будет ноша по плечам,
Будет каждому немного.
Будет путнику дорога,
Мир - натруженным рукам.
Ты стояла в притворе храма,
Все заглядывала за спины,
Там святые из крашеной глины,
И курения фимиама.
Вот вошли рыбаки, за ними
Пастухов палестинских ватага,
Не могла ты сделать и шага,
Ноги были словно чужими.
Ты ладони испуганно сжала,
Губы сами молитву шептали.
У порога сбросив сандалии,
Ты всю ночь в пыли пролежала.
Я умру, растворюсь среди трав,
Разольюсь по полям как вода.
Вдруг усну, от дороги устав,
И не встану уже никогда.
Утону в первых проблесках дня.
Разобьюсь о рассветную рань.
Что-то мягко коснется меня,
Подтолкнув за последнюю грань.
Нет и ночью покоя,
Но камень к жаре привык.
Вышли из города двое -
Юноша и старик.
Пахнет земля в Иудее
Солнцем и молоком.
Нужно идти скорее
Еще неостывшим песком.
Старик бы летел как птица,
Но силы уже не те.
Как влага сквозь пальцы струится,
Так тянется жизнь к пустоте.
Когда Гомер искал свои глаза,
Руками узловатыми папирусов касаясь,
Когда по лику Богородицы бежала вниз слеза,
О золото оклада спотыкаясь,
Когда Писатель жег в камине свой роман,
Пытаясь сердце отогреть в груди холодной,
Когда искал Ребенок, глядя сквозь туман,
Сиянье Истины бесхитростной, свободной,
