Для одного из корпусов в Исани это был ничем не примечательный день. Утро давно вступило в свои права, и солнце жарило с девяти утра, обещая безоблачный душный вечер. Русико уже открыла свой магазинчик в гараже с громким названием «Элита». На детской площадке появились мамы с колясками; их разновозрастные дети катались с пластмассовой витой горки, которая твердо держалась уже года два в относительно целом состоянии.
В глубине двора под старым инжиром за дощатым, кривовато сколоченным столом медленно собрались местные «биржевики» Нугзар, Кока и Никуша. Хронически безработные, вечно свободные ребята вконец догоревшей молодости вяло полулежали на скамейках и соображали на предмет пива: считали мелочь по карманам и прикидывали, сколько удастся выклянчить бутылок у Русико в долг. Выходила безрадостная картина финансовой ямы и сушняка в горле c похмелья.
…И тут появилось Оно.
Оно шло себе, как ни в чем не бывало, к пятому подъезду, не спеша, постукивая каблучками, с небольшой сумкой в руках.
Первым засек «диверсанта» Никуша, сорокапятилетний обрюзгший «вечный студент».
– Смотрите, кто идет! И так нагло, как к себе домой.
Нугзар и Кока тут же повернулись в указанном направлении. И пошло-поехало.
– К Валере идет. Это сто процентов. У-у-у, змея...
– Спорим, он ее примет. На двухлитровку «Натахтари» спорим! – оживился Кока, никогда не упускавший момент ухватить что-нибудь даром своей проницательностью.
– Не примет! – вдруг распсиховался Нугзар. – Совсем он, что ли...
Дальше последовала непечатная формулировка в адрес Валеры.
Под напряженно осуждающими взглядами соседей Оно благополучно миновало двор и вошло в темноту подъезда.
* * *
…Валера жил в этом корпусе, сколько себя помнил. Отец его был военным, умер рано, и мать одна поднимала его и брата Виктора всеми доступными способами. Виктор, когда подрос, настоял на размене квартиры, взял свою часть и уехал в Россию. А Валера так и остался с матерью в однушке, которую в начале 90-ых годов продала им за бесценок какая-то бабка. Думали, что берут однушку на время, но столько всего произошло за эти годы, что так и остались они в этой тесноте насовсем. Мама, широкая душа, не мыслила себе жизни без животных, и у них вечно водились то собаки, то кошки, а иногда и те, и другие вместе.
Валера по натуре был человеком мягким и нерешительным, чтобы пускаться, как его брат, в какие-то авантюры – отправиться в неизвестность искать свое счастье.
Так они и жили, пока он не встретил Юлю. Длинноногую и светловолосую. Веселую и бесшабашную. Ну не нравились ему местные темные девчонки – и всё.
Напрасно соседи намекали его маме:
– Смотри, Оля, за сыном, как бы эту босячку в дом не привел… Видели их вчера у метро… Твой Валера совсем ненормальными глазами на нее смотрел.
Ольга, которая всю жизнь проработала няней в детском саду и всякие истории слышала-переслышала, только отмахивалась от соседей:
– Я-то скажу, но Валерка, если захочет жениться, всё равно женится. Как ему запретить!
Местные «биржевики» тоже останавливали Валеру у стола под инжиром и веско ему говорили: дескать, до него эта Юля была и с тем, и с этим... И на таких не женятся.
…Но Валера все-таки женился на Юле. Соседи вмиг прикусили языки и пришли поздравлять. Кто с бонбоньеркой, кто просто так с тортиком собственной выпечки. «Биржевики» при встрече тоже кивали молодоженам, и легкий ажиотаж приутих.
Потом у них родился Юрка. Валера был вне себя от счастья. Сын! Наследник! Ну и что, что всё наследство лишь несколько малярных кистей, заляпанный краской шпатель и старая болгарка. Вся же жизнь впереди: они еще свой дом отстроят – он уже даже место в деревне Дигоми присмотрел. Воздух там как мед – не надышишься. Вроде ты и в Тбилиси и в то же время на даче.
…Юля неделю покормила сына и сбежала. С концами, в неизвестном направлении, не оставив никакой записки. Валера впал в ступор. Сын орет, разрывается, Ольга укачивает внука и гоняет сына то в магазин, то в аптеку за детской смесью. А малыш не хочет эту смесь – его рвет. Дурдом! Ужас! Ночью ребенок опять в плачь. Может, газы его мучают – не поймешь.
Потом Валере сказали, что видели сбежавшую жену с каким-то парнем на другом конце города. Подробности были неважны – факт был на лицо: была у человека полноценная семья – и нет ее. И за сына вдвойне обидно – как ему без матери расти?
Вот тогда Юля и стала для всех окружающих нелюдью, Оно, которое своего ребенка бросило. Если бы она ушла от Валеры с сыном, люди почесали бы языками и тихо-мирно обо всем забыли. Пол-Грузии в разводах – чему удивляться? Но такое, что Оно отмочило, ни у кого не укладывалось в голове.
«Биржевики», само собой, заклеймили бывшую жиличку позором и добрых полдня обсуждали, что именно они сделали бы, окажись они на месте добренького Валеры. А брошенный муж тем временем десять раз в день мотался мимо их стола, запыханный и нервный. То ребенка к врачу, то в аптеку, то в придачу к общей нагрузке еще и массаж общеукрепляющий назначили.
Троица «биржевиков» сострадала ему до глубины души и не до конца пропитых отделов головного мозга.
– Валера, брат, иди выпей с нами – нам для тебя ничего не жалко! – кричал ему Нугзар и протягивал замотанному папаше одноразовый стаканчик с очередной порцией пенящейся влаги.
– За тебя, Валера! Поймаю твою бессовестную жену – порву ее напополам. На срок пойду за тебя, если надо! – подпевал ему вторым голосом Никуша, стуча от избытка чувств кулаком по шаткому столу.
Потом эмоции у всех как-то поутихли. Валера вошел в режим прогулок и кормлений, освоил много всякого премудрого, что знает любая любящая мать, и даже иногда давал советы недавно родившим.
– Что-то у вашего малыша щеки красные. Диатез, наверное. В нашей поликлинике к Кетино Рогава не ходите. Она без понятия сидит. Идите лучше к Эке Гургенидзе – вот она хороший педиатр.
Мамочки в ответ ахали, переспрашивали и обещали принять к сведению ценную информацию.
Юрка ходил в сад и там осваивал грузинский, потому как Оля и Валера решили отдать его в грузинскую школу. Русские школы в убане были, но кто его знает, как политика повернется. А если их закроют? Тащись потом в другой район. А водить-то некому – все работают. Да и грузинских школ больше.
Жизнь шла своим чередом. Наступила школьная пора. По вечерам Валера сидел и грыз с сыном гранит науки, вникал в спряжение грузинских глаголов, делал вместе с ним домашку по математике и природоведению.
Во дворе к Юре относились превосходно. Продавщицы в окрестных магазинах постоянно совали ему конфеты и жвачки – «просто так, от себя»; соседи иногда дарили игрушки и передавали ему «практически новые» джинсы и «два раза надетые свитера»; мальчишки из корпуса всячески опекали Юру. Валера даже и не знал, что к этому приложили руку «биржевики».
Нугзар как-то подозвал бегавших во дворе ребят из тех, что постарше, и сказал им внушительно:
– Если узнаю, что Юру кто-то обидел... – далее последовала выразительная пауза под его тяжелым взглядом. – Короче, вы меня поняли...
Сами «биржевики» тоже были любящими отцами, но вспоминали о своих детях редко: либо за стаканом вина, когда шел тост за будущее, либо по большим праздникам. Нугзар и Кока были в разводе, с их детьми где-то в других районах возились их некудышные мерзкие жены (именно под такими определениями они фигурировали при общих излияниях под инжировым деревом), а Никуша так и не собрался жениться, потом сразу как-то постарел и отбросил эту идею.
…Юра, естественно, спрашивал у отца о матери, но тот отвечал односложно. Что так, мол, вышло: она живет где-то далеко; где конкретно – он не знает. Поливать ее грязью Валере почему-то не хотелось. Из чувства брезгливости или жалости. Он и сам толком не мог себе сформулировать. Впрочем, он никогда и не склонен был к философским анализам. Действовал по наитию.
Бабушка тоже была вечно занята и не считала нужным говорить на эту тему. Поэтому объясняла всё по-простому:
– У кого-то отца нет, а у кого-то матери. Жизнь такая.
Жениться вторично Валера не пытался. Слишком хорошо понимал свои ничтожные шансы: какую женщину прельстишь жизнью вчетвером в однокомнатной квартире в компании двух кошек и собаки на фоне его непостоянной работы «когда позовут». Это какая же должна быть заоблачная любовь, чтобы на столько минусов глаза закрыть.
И вот в один прекрасный день в эту устоявшуюся колею вернулась блудная мать. Что говорилось в их квартире в тот день, так и осталось загадкой. «Биржевики» под инжирным деревом периодически поднимали глаза к окнам пятого этажа в ожидании криков и ругани (потому что, по их мнению, именно так следовало встретить Оно после долгого плавания по чужим морям и океанам), но всё было тихо.
На другой день семейство Букреевых вышло как ни в чем не бывало из подъезда и отправилось в соседний магазин отовариваться. Многие видевшие этот выход в свет так и остались со свернутыми шеями.
Потом Юрка выбежал во двор и принес своим ребятам новость:
– Ко мне мама приехала! Она классная. Мы теперь вместе жить будем.
Мальчишки, будучи не в курсе всех перепитий прошлого, просто хлопнули его по протянутой руке – поздравили и подтвердили, что это, действительно, здорово.
Сидевшая рядом старушка Маквала пожевала сморщенными губами и задумчиво изрекла:
– Семья – дело святое! Одинокий человек, когда хлеб кушает, его и то жалко. Другое дело, когда все вместе.
А за столом под инжиром разгорелся горячий спор.
– Нельзя было ее принимать! Я б не впустил! – кричал Кока, сжимая огромной лапищей банку от кока-колы.
– Э-э-э, да что ты понимаешь, – махал на него рукой Никуша. – Валера – святой человек, ради сына эту стерву и пустил. Она теперь должна ему ноги мыть и воду с них пить, мерзавка.
– А я бы... – захлебывался Нугзар, предлагая свой вариант египетской казни.
Потом вдруг его осенило:
– Давайте спорить! Думаю, она его бросит через месяц. Натура у нее такая...
– Через два! – выдвинул свой вариант Кока.
– Завтра же убежит! Сто процентов! – перекрикивал его Никуша.
Поспорили опять на «Натахтари». Позвали проходившего мимо сантехника Тариела разнять.
Но прошел месяц, за ним другой, но ничего не происходило. Наблюдатели недоумевали, присматривались к выходившему по делам Валере, пытались что-нибудь выведать через соседку по лестничной площадке Шорене, но толку не добились. Шорена сказала, что Валера с Юлей живут так, будто никто никуда и не уходил. Стало ясно, что все проспорили, и постепенно социологический интерес сошел на ноль.
А спустя еще два месяца дворовые мальчишки принесли новость: «Валера пьяный шел – от него жена ушла». Нугзар хлопнул в ладоши.
– А я вам что говорил! Сердцем чувствовал, что она опять его кинет. Так этому слабаку и надо. Нельзя было ее впускать. А Валера слабаком был, слабаком и помрет. Надо было сразу этой стерве морду набить.
Никуша и Кока выразили свое горячее согласие. Они еще долго и оживленно обсуждали предательство Евиных дочек в глобальном масштабе, время от времени поглядывая на окна Валериной однушки. Потом сошлись на том, что надо выпить за тяжелый мужской крест, несомый ими в этом безрадостном и гнилом мире.
А Валера в это время лежал у себя дома, отвернувшись лицом к стене. Уход Юли был для него ожидаем. Он ей до конца так и не верил. Люди ведь редко меняются. Но шанс ей дать всё же надо было. Вдруг это тот самый один процент из ста, который сработает? Потому он и принял ее назад ради Юрки – очень уж тот хотел, чтобы всё у них было, как у окружающих. И что ему теперь сказать? Что один человек себя канатами держит, а другой – гнилыми ниточками и что у каждого своя сопротивляемость этой жизни? Но Юрка еще мал – вряд ли это поймет. Чтобы жить вместе после такого надлома, нужно иметь сильное желание с обеих сторон, а тот, кто имеет энтузиазм только с одной стороны, рано или поздно наступает на старые грабли. Попробуй объясни Юрке, что Юле не по силам быть просто мамой. А он, Валера, сможет и дальше за двоих… Пока жив.
