Образ русского крестьянина в произведении А.А.Потехина «Крестьянские дети»

Многие и в наши дни и задолго до нашего с вами рождения рассуждают и рассуждали о загадочности русской души. Но, поскольку «вначале  было слово», то и разговор о русской душе я хотела бы начать с разговора о русском языке. Пусть это ненадолго и уведёт нас от заявленной  темы.
У меня в руках книга Фазиля Ирзабекова (кстати азербайджанца по происхождению) «Святая сила слова» (второе название - не предать родной язык). В книге есть глава: «Слово – вектор развития народа».  В ней автору задают вопрос: «Остаётся ли русский язык могучим и великим?» На что автор отвечает:
- Конечно, он всегда был и есть такой. С годами к человеку приходит понимание, что с языком на самом деле ничего не происходит. Все изменения происходят с нами, носителями языка. Язык – это такое сакральное зеркало, в котором в каждый момент истории отражаются вся нация и каждый из нас. И если раньше я обращался к аудитории с призывом защищать и беречь язык. То с годами я понял, что это он, язык, нас спасает и сберегает. А ещё сохраняет нацию и веру. А мы должны служить языку. Не предавать его. Блюсти чистоту собственной души, а через это чистоту языка.
Мой родной азербайджанский язык как бы соткан из понятий Ветхого Завета, а русский язык – из Нового Завета. И главный вопрос отсюда: пойдёт ли нация по тому пути, который её определён свыше. Не случайно, что «русский» - единственное название национальности в нашем языке, отвечающее на вопрос «какой?», все остальные отвечают на вопрос «кто?».
Кто же они носители русского языка?  Какие, чем живут, во что верят? Где силы берут?
Вот теперь мы и обратимся к  повести Алексея Антиповича Потехина «Крестьянские дети»:
В одной из наших северных губерний, где скудость и неурожайность почвы, короткое лето и длинные зимы не позволяли крестьянам сосредоточить свои силы на одном хлебопашестве, а вызвали промыслы и фабричную деятельность,-- до сих пор еще существует деревня Ломы.
   Неприглядная сама по себе, вся из небольших, трехоконных, крытых соломой избенок,-- она и поместилась на скучной, плоской, болотистой местности. Не было при деревне даже никакой речонки, никакого ручейка: воду для питья брали из колодцев, которые, кстати, в болотистой почве копать было легко и удобно; а для водопоя скота в конце деревни был вырыт мелкий пруд, вечно затянутый зеленью и ржавчиной. Может быть и вероятно, некогда деревню окружали дремучие леса; но крестьянская нужда, запашка и русская небережливость, а затем фабрики -- давно уже уничтожили их далеко кругом,-- и деревня Ломы стояла, как говорится, на полнейшем пустоплесье, ни откуда не защищенная от суровых зимних ветров и метелей, от летнего зноя и от всяких иных лихих непогод. Торчавшие кое-где по огородам одинокие ветлы, березы и рябины не давали тени, не украшали местности, а служили только пристанищем ворон и галок, которые, от времени до времени косыми тучами поднимались и пролетали над деревней поле и обратно, оглашая воздух своим карканьем и криками.
   Трудно себе представить более печальное место для жилища человека: вид деревни прежде всего наводил на мысль о бедности ее обитателей, о тоске и скуке жизни в ней. И мужики здесь действительно жили бедно, по-нашему,-- "ровненько", по-ихнему мнению; но ни скуки, ни тоски не знали, и даже любили свою деревню, где родились и умерли их деды и прадеды, где они сами родились, бедствовали, трудились. Они не только любили свою родину, но даже любовались ею, находили в ней особенные удобства и красоты.
   "Да чем наше не место? -- говорили они.-- Наше место привольное: глянь-ка,-- куда видать во все стороны; место открытое, ровное,-- ни горы, ни овражины, поезжай, куда хошь... А воды-то сколь у нас! не как у людей,-- по тридцати сажень колодцы роют: у нас копни, где хошь, аршина на два -- сейчас тебе и вода... Хлеб у нас родится, благодарить Бога, не хуже людей... Травки, хоть она крупненька и жестконька, да зато ее вволю... ну, про телят гуменники косим... Нет, у нас, благодарить Бога, место привольное, хорошее... Вот леском пообездолились; ну, да всем не возьмешь... Да по нынешнему времени, куда ни поди, лесов-то нет... Кои и стоят, так либо барские, либо купецкие; да и тех в умаленье... Да, насчет отопленья тесненько стало, нечего сказать: лучинки -- осветиться -- ту поди, купи, да поезжай за десять верст... А то, чего не жить на нашем месте? наше место самое привольное...
   -- Отчего же вы не поправляетесь, не богатеете?-- спросишь их.
   -- Как не поправляемся? Нет, мы живем ничего, благодарить создателя,-- живем не хуже людей... Недоимка на нас стоит небольшая; скота -- слава Богу: без лошади ни одного двора не найдешь... Живем ровно все; друг против друга никто не выскочил... Ну, а богатеть -- это от Бога; кому какой предел... У нас богатеев нет, все один к одному живем...
   На эту деревню и её добродушных обитателей и обрушилось страшное несчастье – холера.
Много уже жертв похитила холера,-- многих домохозяев потеряла деревня, многих членов не досчитывали семьи. Ужас, уныние, какой-то страх и тупая покорность виделись в глазах оставшихся живыми; притупились даже сострадательность и сочувствие к чужому горю и страданию, которые составляют отличительное свойство русского народа; начинали бояться друг друга, сторонились один от другого не слышалось даже тех воплей, стонов и причитаний, которые сопровождают похороны: какое-то тупое, безмолвное отчаяние царило в деревне.
   В одной из семей холера забрала обоих родителей. Всё хозяйство  и забота о двух малолетних братьях (восьми лет и году) легли на плечи Маши – девочки-подростка 12 лет.
Не трудно представить, что ожидало бы детей в подобной ситуации в наше время. Вероятнее всего – разделение  по детским домам, возможно усыновление с утерей возможно общения. Что же мы видим в нашей истории?
На сельском сходе крестьянской общины детям назначают опекуна Никиту и, более того,  осиротевшая деревня, многие хозяйства  которой потеряли кормилица,  принимает на себя заботу о сиротах. Женщины помогают детям с уборкой урожая, опекун следит за детьми и участвует в их повседневной жизни. Причём дети настолько приучены к тяжёлому крестьянскому труду, что сумели сохранить хозяйство, дом, корову. Сохранилась семья.
Кто же он – опекун-Никита?
Это был мужик лет за сорок, с большой головой, которая как будто была вдавлена в высоко приподнятые и худые плечи. Одна нога у него была много короче другой, поэтому он ходил, всегда согнувши здоровую ногу в колене, и казался маленьким; но когда сидел или привставал на одной ноге, то вдруг вырастал: это неожиданное изменение роста подчас пугало и смешило деревенских ребят. Одна рука у него также была короче другой, с маленькими, сухими, скрюченными пальцами; зато другая, здоровая, обладала необыкновенной силой, и горе было шалуну, который попадался в нее. Никитушка имел угрюмое, как будто сердитое лицо: но глубоко впавшие глаза его были очень добры и не соответствовали нахмуренным бровям, сморщенному лбу и сердито сжатым губам, около которых торчали редкие усы и бороденка. Он был уродцем от природы и чуть не со дня рождения носил свою кличку -- "Кулявый".
   Никита был уроженец Ломов и жил в доме у старшего брата, как бы из милости, но, в сущности, был очень ему полезен и ел братнин хлеб не даром: не участвуя в полевых работах, он справлял почти все домашнее хозяйство: кормил скот, колол дрова, ловко управлялся с топором, когда надо было починить телегу или сани, справить косулю, соху или борону; починивал сбрую, мог заложить и распречь лошадь, а потом ездил и в лес, и в поле, и в луг, за хлебом и сеном; сверх того, он имел и свою специальность: умел и любил ухаживать за пчелами.
   Характером он был мягкосердечен, добр и уступчив, но крайне подозрителен и обидчив, и если уж раздражался, то доходил до бешенства, хотя и ненадолго. Когда ему казалось, что брат тяготится им, то, ни слова не говоря, уходил из дома и нанимался куда-нибудь на подходящую для себя работу, разумеется, из одного только хлеба и грошового жалованья,-- и скитался по чужим домам до тех пор, пока брат не приходил и не просил его возвратиться домой.
   Никита никогда не просил милостыни и в церкви не становился наряду с нищими, как человек убогий, но, напротив, пролезал вперед и стоял у самого амвона.
   -- Еще наживусь Христовым-то именем, как и последние рука-нога отнимутся. Бог накажет,-- говорил он,-- а пока владение есть, почто я чужой хлеб есть стану, хоть бы и мирской! я завсегда свой хлеб про себя достану, то ли у брата, то ли в чужом месте.
   Мужики относились к нему не только без пренебрежения, без покровительства и сострадания, но как к своему брату, как к родному, и даже как будто уважали его, потому что беседовали о всяком деле, несмотря на то что он земли не имел, хлебопашеством не занимался и на сходы не ходил.
Мы видим, что Никита – инвалид. Но такой инвалид, который не только себя обслуживает и обеспечивает всем необходимым, но взвалил на себя заботу о трёх сиротах. Причём крестьянская община, зная Никиту, доверила ему опекунство, как человеку доброму, трудолюбивому и  богобоязненному  и не ошиблась в нём.
А.А.Потехин на примере Никиты показывает подлинного русского мужика, его чуткую душу, исполненную любви и сострадания к  ближним. Украшением произведения остаётся неповторимый колоритный язык, отражающий не книжный, изысканный, надуманный язык; а красивый, живой,  русский язык глубинки России.
Кроме этого в «Крестьянских детях» мы видим, как действовала крестьянская община в деревне. Как справедливо велось перераспределение освободившихся земельных наделов, как наделялись землёй новые хозяйства. Это была подлинно совершенная саморегулируемая система. Представьте сколько чиновников, земельных комитетов, налоговых инспекций и социальных структур заменяла собою простая крестьянская община.  Или христианская? Я не ошиблась?
Вот что пишет Сергей Рысев в статье «Крестьяне»:

         Нетрудно догадаться, что слова "крестьяне" и "христиане" тесно связаны между собой. Сложнее определить, почему последователи одной из мировых религий были отождествлены с сельскими тружениками. Причем подобная картина наблюдается исключительно в русском языке, даже белорусы и украинцы говорят не "крестьяне", а "селяне".

         Крестьянами пахарей и жнецов начали именовать лишь с конца XIV века, спустя ни много ни мало четыре столетия после знаменитого крещения Киевской Руси. А прежде их звали просто "людьми" или презрительно "смердами". Как такое обращение воспринималось населением, видно из русского фольклора: "И медом не пои, только смердом не брани". Само слово "смерд", как представляется, обязано своим появлением тому, что многие земледельцы повышали плодородие почвы с помощью органических удобрений, от которых воротили нос рафинированные князья и бояре. Это предположение подтверждается тем, что в правовых актах того времени рядом со смердами часто фигурируют так называемые огнищане, практиковавшие, судя по всему, подсечно-огневую систему земледелия.

Можно добавить, что после революции 1917 г. и последующей коллективизации сельского хозяйства крестьяне  были уничтожены, как класс, появились  "колхозники", на смену которым в 1990-е пришли "фермеры" и "аграрии". Итог, увы, плачевный.

Список использованной литературы:

1. Потехин А.А.  «Крестьянские дети».М., 1881.
2. Ирзабеков Ф.Д. «Святая сила слова». М.: Даниловский благовестник, 2011.
3. Рысев С.  «Крестьяне» http://ec-dejavu.ru/p-2/Peasants.html