На плацу в Освенциме

Тот декабрьский день выдался на редкость холодным. Узников барака номер 12 выгнали на плац.

– Строиться!

Шеренги в полосатых робах замерли по стойке  «смирно». Перед ними неторопливо прошелся оберштурмбанфюрер Краузе. Заключенные между собой называли его «Музыкант» за привычку насвистывать известные классические мелодии. Теперь этот лощеный тип в начищенных до зеркального блеска сапогах, видимо, настроился на волну Штрауса «Дунайские волны». Начало не предвещало ничего хорошего. В прошлый раз именно под эту мелодию он расстрелял  пару стоявших затылок в затылок двух татар, решив, что во время осмотра нашел очередных замаскированных евреев. «Музыкант» еще раз прошелся перед строем, оглядывая каждого. Потом объявил причину внепланового построения: «Утром кто-то из вас украл порцию хлеба  за завтраком. Пусть лучше выйдет сам. Будете стоять здесь, пока мы не найдем виновного».

Шеренги молчали. Пятым справа стоял узник номер 2756. Там, в другой жизни, его звали архимандрит Григол (Перадзе). Большую часть своей недолгой жизни он ходил в рясе с крестом и в клобуке. Но в этой, холодной и страшной, реальности он ничем не отличался от стоящих рядом  стеклодува Бронислава Ковальского или одессита  Левы Зелинского. Леве каким-то чудом до сих пор удавалось скрывать, что он еврей и не отправиться в газовую камеру с первой же партией приехавших, а оттуда в печи Освенцима, которые дымили без передышки. Узники и охрана давно привыкли к сладковато-тошнотворному запаху дыма, витавшему в воздухе. Когда каждый день готовишься умереть, на запахи не реагируешь.

Узник номер 2756 стоял, как и все, не шелохнувшись и думал. Так уж вышло, что именно он видел, как Лева, улучив момент, схватил лишнюю пайку землисто-черного хлеба из отрубей и молниеносно спрятал в рукав робы. У него в Одессе осталось трое детей, и он, несмотря ни на что, надеялся выжить и увидеть их на свободе.

Перед внутренним взором архимандрита пробегала его прежняя жизнь. Теплое солнечное детство в Кахетии. Игры с двумя братьями в отцовском доме. Своего отца Романоза Перадзе он почти не помнит. Священник умер рано и оставил на попадью троих сыновей. Детские годы, как вода в Алазани, утекли быстро, и только осталось в груди теплое неповторимое  чувство. Потом учеба в семинарии и тбилисском университете. Затем учительствовал в школе в деревне Хандаки. Всё это было приятно вспоминать в трудных обстоятельствах жизни. Много ли ему было надо? Нет. Хотелось просто служить своему народу на том месте, на которое был поставлен. Но человек предполагает, а Бог располагает.

1921 год. Аннексия  Грузии всё перевернула с ног на голову. Вот Патриарх Амбросий (Хелая) отправляет Григола на учебу в Европу. Церкви необходимы образованные люди. Теология не меньше нужна крошечной стране, чем виноделие. Земного без небесного не бывает.

Время учебы в Берлине, жизнь в Париже... Будто это было совсем недавно. Как много было сделано и сколько всего еще хотелось сделать! Вспоминался образованный им  в 1929 году приход Святой Нины, сплотивший грузинских эмигрантов на чужбине. Именно на это благословил Григола Патриарх Амбросий. Ему предлагали принять сан, но тогда он был еще не готов к этому. Желания его раздваивались. Ум манила стезя ученого, а душа звала служить Церкви. Именно поэтому он  активно изучал теологию и восточные языки, всего около двенадцати, а в университете Бонна  ему присвоили докторскую степень.

Рождество 1930 года... У тяжелобольного Григола было видение, что он должен  посвятить Господу всего себя. Высокая ли температура была тому причиной или что-то другое? 18 апреля 1931 года он принял постриг в греческом кафедральном соборе Святой Софии в Лондоне. На следующий же день был посвящен в диаконы. А через месяц рукоположен священником в парижском греческом кафедральном соборе Святого Стефана и определен игуменом в созданной им грузинской церкви Святой Нино. Всё произошло стремительно. Будто он прожил предыдущую часть жизни именно для этого. Очень хотел  вернуться на родину, но Советской Грузии не был нужен священник. Служителям культа не было места в новом обществе.

Затем его, молодого игумена, приглашают в Варшаву и назначают директором Православной школы. Не таким он ожидал видеть свой монашеский путь. Вместо ухода от мира – в самую его гущу.  Вместо молчания и созерцания – детский смех и постоянные вопросы. Оно и к лучшему. Монаху полезно видеть жизнь и такой, какая она есть. Все-таки «где просто, там ангелов со сто, а где мудрено – нет ни одного». Лишь иногда выдавались редкие часы  отдыха и уединения, и директор-монах посвящал их изучению грузинских рукописей, хранящихся в музеях и библиотеках разных стран. Ученики и не знали, что их директор известен в определенных кругах как крупный ученый-исследователь. Отец Григол ничего не говорил им, считал, что  все эти звания – вещь скучная, а детям лучше жить в своей стихии, где урокам отведено определенное место. Перебарщивать с учебой – только охоту отбивать. Придет время – всему научатся. 

Здесь, в Польше, и застала отца Григола война. Она началась 1 сентября 1939 года. Тогда никто и подумать не мог, что война продлится долгих шесть лет и потомки назовут ее Второй мировой.

*     *     *

Холодные порывы ветра трепали лохмотья узников. Команды «вольно» не было. Мороз крепчал. Охранников это точно не волновало. Укутанные в шинели, они были похожи на манекены. Первый раз отец Григол столкнулся с этими «манекенами» в тот памятный день, когда получил повестку явиться в комендатуру в Варшаве. Думал, что арест, и внутренне готовился к худшему. Молился про себя: «Укрепи меня, Господи».

Опасаться было чего. Он прятал гонимых евреев и знал, что рано или поздно придется за это ответить, ибо «нет ничего тайного». Но и по-другому поступить не мог. Иначе для чего тогда жить вообще?

В комендатуре его приняли вежливо, даже чересчур вежливо. Какой-то офицер на хорошем французском языке изложил причину вызова:

– Мы располагаем сведениями, что в одном из парижских банков хранятся драгоценности Грузии. Вы, как эксперт, должны их оценить, насколько они представляют интерес для Рейха.

Тысяча мыслей промелькнула в одно мгновение. Что именно лежит в банковском хранилище?  Соглашаться или нет? Не принесет ли это вред Грузии?

 – Я согласен, – ответил игумен после некоторой паузы.

Дорогу к банку он помнил смутно. Очень нервничал: что именно он там увидит? Увиденное превзошло все ожидания. С трепетом рассматривал отец Григол  ценности, хранившиеся в 39-ти огромных ящиках. За сокровищницей прежде следил  Эквтиме Такаишвили [1]. Тут были изделия из золота и серебра с драгоценными камнями, редкие рукописи, картины, сокровища Зугдидского дворца Дадиани, имущество Гелатского и Мартвильского монастырей и многое другое.

– Итак, что Вы скажете? – спросил сопровождавший его офицер.

Он наблюдал за реакцией ученого. Малейшее проявление восхищения выдало бы истинную ценность того, что лежало в ящиках. Но лицо этого Перадзе, внимательно осмотревшего всю коллекцию, было непроницаемым.

– Здесь нет ничего важного для Рейха, – сказал он. – Всё это представляет интерес только для народа Грузии. Как историческое прошлое для местного музея, не более того. Я могу подписать заключение.
– Хорошо. Я так  и доложу, – и сопровождавший офицер тут же потерял интерес к происходящему.

Отец Григол так и не узнал, что стало с этими ящиками впоследствии. Только молился: «Ты Сам, Господи, сохрани и верни их в Грузию. Тебе всё возможно». На земле ему не суждено было узнать, что молитва его исполнилась.

*     *     *

Ветер усиливался, а шеренги узников продолжали неподвижно стоять на плацу. Кажется, время замерло. Только и оставалось что думать. Охранники не имели власти над мыслями заключенных. Внутреннюю свободу отнять невозможно.

*     *     *

С разными людьми сталкивался  отец Григол [2] на своем пути. И часто, чаще, чем хотелось бы, подтверждались слова псалмопевца Давида «всяк человек ложь». Чужие жалели, а свои предавали. Гестаповцы пришли еще раз по доносу в январе 1941 года. На следствии выяснилось, что доносчиками были люди, которые постоянно находились с ним рядом.  А именно руководство Кавказского комитета написало бумагу, что перед войной отец Григол был агентом польской разведки. Боль усиливалась от осознания, что он любил людей, которые его предали. Донос оказался ложным, а немцы и тут проявили свою знаменитую пунктуальность. Они имели на руках весь архив польской разведки и  легко смогли убедиться в ложности обвинения.  Отца Григола выпустили.

Он шел он по улице и повторял любимые слова Иоанна Златоуста «слава Богу за всё!» Но радоваться пришлось недолго. Второй донос не заставил себя ждать. Неизвестные подбросили в его квартиру фотографии документов, предназначенных для гестапо, а затем донесли, что он является английским шпионом, который сфотографировал для англичан секретные документы. В доносе указывалось также место, где были спрятаны снимки. Гестапо провело обыск. В  его квартире  быстро нашли, что искали, –  фотографию секретного документа и грузинские рукописи. 5 мая 1942 г. отец Григол был арестован. Хорошо запомнил эту дату. Потом потерял счет времени.

Подвал мрачной  тюрьмы Павяк в Варшаве. Несколько дней били и издевались. Смешались день с ночью, и время тогда, как сейчас, остановило свой бег.

Одно утешение  – слова Спасителя: «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше как бесчестное за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах» (Лк. 6, 22 – 23). 

Ноябрь 1942 года. Битком набитый товарняк, идущий в Освенцим. Чьи-то спины и локти. Запах пота и человеческих испражнений. Он слушал стук колес и понимал – обратной дороги не будет. Поезд уносил его всё дальше и дальше от любимой Родины и всё ближе к вечности.

*     *     *

Зимой рано темнеет. Мороз крепчал. Рядом дрожал Лева. Что он думал, легко можно было себе представить. Из-за него мучают всех. Кто-то должен был признаться.

Отец Григол повернулся к нему:

– Молись за меня.

Потом  выступил вперед и сказал:

– Это я украл хлеб.

Солдаты спустили двух овчарок. Но, странное дело, псы, натренированные сразу перегрызать горло беглецам, его не тронули. Вышла заминка. Тогда один из охранников принес канистру с бензином, облил вора и чиркнул спичкой. Живой факел, как большая свеча, долго горел на плацу Освенцима.

*     *     *

Спустя четыре дня, в комендатуру лагеря пришло письмо от Варшавской  Православной митрополии  с просьбой сообщить об арестованном  архимандрите Григории (Перадзе). С истинно немецкой точностью сотрудник канцелярии ответил, что  вышеуказанный арестант умер 6 декабря 1942 г. в 16.45 минут в Освенциме на ул. Кошарова.

-----------------------

[1]  В 2002 году Священный Синод Грузинской Православной Церкви канонизировал Эквтиме Такаишвили под именем святой Эквтиме, Божий человек.

[2]  Архимандрит Григорий (Перадзе) был причислен в лике мучеников к сонму святых 19 декабря 1995 г. на Соборе Грузинской Православной Церкви.