Синий шарик, наполненный гелием, неделю провисел под потолком в компании других разноцветных шариков. Шарики украшали школьный зал и создавали праздничное настроение. В конце недели шарики раздали желающим. Лешка взял синий.
- Ты чего? – спросил его одноклассник Вовка. – Шарик взял.
- Это я не для себя взял, а для Маринки, понял? – ответил Лешка.
Маринка, Лешкина младшая сестра, шарики очень любила. Сейчас она болела и лежала в кровати, и Лешка решил, что, Синий будет для нее чем-то вроде лекарства.
Он отпустил шарик рядом с ее кроватью. «Тук-тук» - упруго постучался в потолок Синий, покачался и замер.
Маринка улыбнулась.
- Его зовут Синий, - сообщил Лешка, но тут вошла мама, и Лешку из комнаты прогнала, чтоб не заразился.
Синий день за днем продолжал упираться гордой макушкой в поток. Маринка каждое утро приветственно дергала его за длинный хвостик. «Тук-тук» - тихонько отзывался он и снова замирал, упершись. Потом Маринка выздоровела и забыла о нем. А он все висел в уголке и будто бы ждал, что потолок вот-вот исчезнет и он, Синий, взлетит в небо.
Вы здесь
Наталья Белоусова. Произведения
Оэл - менестрель
Маленькие окна на постоялом дворе близ Флангера были открыты настежь и источали тусклый свет. Внутри стоял чад, в душной желтой мгле шло веселье – некий странник угощал ужином и вином всех без разбору – проезжих горожан, купцов, бродячих ремесленников и нищенствующих монахов. Все давно были пьяны, вопили кто во что горазд, кто-то пытался плясать, кто-то, по-братски обнимая соседа, рассказывал о скорбной жизни своей. Виновник нежданного праздника - хрупкий, улыбчивый молодой человек в новеньком дорожном одеянии - сидел у окна, поглаживал пламя свечи, пропуская его между тонкими пальцами, и с интересом следил за происходящим.
Счастливые
Трамвай грохотал.
Александра задумчиво рассматривала свои потрепанные джинсы, размышляя, пристрочить ли к ним понизу цветную тесьму, расшить ли бисером, или им уже ничто не поможет.
А Данька во все глаза смотрел на дядьку напротив - дядька только что оторвал себе большой палец и приставил обратно. С серьезным и немного рассеянным видом, будто бы откручивать в задумчивости пальцы – для человека самое обычное дело. Был он немного похож на чудаков, о которых часто рассказывала Даньке мама – тех, что играют на скрипках по чердакам, теряют волшебные шляпы и все такое прочее. Длинные седые волосы почти касались воротника черного пальто, возле рта пролегали две резкие морщины, а глаза сверкали как обыкновенно сверкают льдинки, когда смотришь сквозь них на небо. Завладев Данькиным вниманием, он невозмутимо открутил себе мизинец, приставил обратно и подмигнул.
- Еще, – чуть слышно попросил Данька.
- Здесь обилечено? – злобно спросила подошедшая женщина со старушечьей сумкой.
Александра царственно протянула мятую десятку, пассажир напротив заплел пальцы косичкой и сделал вид, что не может расплести.
Оберег
Боязливый человек не может быть хорошим оружейником, его боязнь непременно передастся металлу, и клинок не будет годен к битве.
«Чуть было не испортил все дело», - подумал Тинри, раскручивая в руке меч до шелеста. Солнце склонялось к холмам, окружавшим город, ложилось на белые ноздреватые плиты дворика, заглядывало в распахнутую дверь мастерской, и каштановые волосы Тинри отливали красным. Он стоял, сосредоточенный, высокий и нескладный, с порхающим вокруг мечом, предназначенным иноземцу, остановившемуся две недели назад в таверне «Старая Площадь».
Странный был иноземец – непонятно из каких краев, но говорил по-здешнему без акцента, имени своего не назвал. Судя по одежде, был роду знатного, при нем Тинри испытывал необъяснимую робость и самому себе казался ниже ростом. Какая уж тут может быть чистая работа…
«Но нет, вроде бы не испортил. Хотя, кто его знает…» Тинри, хмурясь, отправился прибирать мастерскую.
Мама
Учебный год заканчивался. Галина Сергеевна, казалось, уже не знала, что задавать и объявила сочинение на тему «Моя семья». Нужно было написать о своих родителях, их профессиях, увлечениях, мечтах и надеждах, их любимых животных и вообще обо всем.
- А в конце не забыть написать о том как вы их любите! – сказала Галина Сергеевна.
« Мой папа хочет быть счастливым. Он для этого много предпринимает. Это его профессия. Предприниматель», - написала Катя и посмотрела в окно. Там стоял, как именинник, тополь, блестя новенькими глянцевыми листьями. Вдали, у самого горизонта синел лес, а ближе, вдоль оврага, виднелись крыши одноэтажных домов среди полупрозрачных зеленых крон. Катиной пятиэтажки – единственной в этом районе – отсюда видно не было. Зато было видно блестящую серебристую крышу дома Андрейки Поплавского, Катиного задушевного друга. В приоткрытое окно веяло теплым ветром, и где-то высоко-высоко раздавался свист стрижей – знак лета, знак свободы. «Папа всегда занят», – написала Катя, - «Он мало бывает дома».
Когда звезды не жмурятся
Данька любил зиму. За Новый год, петарды и снегокат. И еще за то, что зимой по вечерам видны звезды. Если с разбегу кувыркнешься в сугроб и вдруг увидишь их – весь мир на короткое время замирает, двор делается маленьким-маленьким, а пространство неба – глубоким и беспредельным. И оттуда, из беспредельности, прямо на тебя смотрят звезды.
Данька уже знал созвездия: уверенно мог показать Большую Медведицу, Кассиопею и Орион. Кассиопея была похожа на букву «М», у которой разъехались в стороны ножки. Орион узнавался по трем звездам, выстроенным в ряд. А Большая Медведица напоминала ковш с изогнутой ручкой. Все это показал Даньке дедушка, когда по вечерам забирал его с тренировок по легкой атлетике. Они сворачивали в неосвещенный тихий двор, дедушка останавливался и поднимал голову к небу. Данька тоже поднимал. Они стояли молча, и Данька знал, что у дедушки при виде звезд так же замирает сердце, как у него самого.
Но, узнав имена созвездий, стоять молча Данька уже не мог.
- Пояс Ориона, - важно сказал он дедушке, указывая на три звезды низко над крышами.
- Правильно, - ответил дедушка – А где Большая Медведица?
