Маргарита Черненко. Произведения

Терция времени,
Спетая ангелом вечности,
Неразложима
На смерть и на жизнь.

В это весеннее утро
Вижу, как падают листья,
В эту секунду-иголку
Втянут исполненный век.

Если последняя нота
Слышится прежде первой,
Если еще до рожденья
Свершается человек,

Значит, любовь непреложна,
Значит, любовь совершенна.
Золото полнозвучия
Ангел несет в небеса.
 

1

Кто-то скажет на прощанье, догорая:
«Я тебе желаю счастья, дорогая!»

Кто-то скажет, протянув пустую чашу:
«Крепче слез не пожалей за долю нашу, —
За неспетую, за пролитую долю.
Отпусти меня, любимая, на волю.

Отпусти, — мне дивный-дивный снится берег,
Там волшебные сады, цветы и звери,
Царство, полное блаженства и веселья…»

Кто-то примет за нектар
чумное зелье.

Кто-то скажет на прощанье, догорая:
«Я тебе желаю счастья, дорогая!»

2

Поеду в горы рисовать
Свои смешные акварели.
Поеду в горы — горевать,
Пока в лесах печальны ели.

Пока целительный пейзаж
Мою беду и боль оплачет,
Сто раз сломаю карандаш.
Сто раз решу переиначить

Свой незатейливый сюжет,
Свою нескладную картину.
Зачем кладу горячий цвет
На потемневшую вершину?

Зачем неверности твоей
Подыскиваю тон прощальный?
Тебе, наверное, больней.
Смешной сюжет. Пейзаж печальный.

3

Решетки перед глазами

Как-то летом в Москве я искала дорогу к Донскому монастырю, и заблудилась в переулках-перепонках. Увидела молодую женщину с коляской, — уж она-то наверняка должна знать! — а оказалось, что она тоже киевлянка. Лена, так звали мою спутницу, согласилась меня проводить.

Мы разговорились, я рассказала, как когда-то мне приснился Патриарх Тихон, он благословил меня во сне, спросил о моей подруге, тоже Лене: «Как там Лена? Лечит людей? Ну, пусть лечит!», и после такого необычайного благословения и мои, и подружкины дела пошли буквально как по маслу.

А Лена-киевлянка прокомментировала мою историю так:

— У каждого из нас перед глазами как будто решётка. Бывает, что из-за неё ничего не видно. Но стоит только немножко изменить направление взгляда, и решётка рассыпается. Даже посмотреть в сторону монастыря, или пойти в его сторону, — и перед глазами открывается свободное пространство. Один взгляд — и решётки нет.

И чтоб не перепутать бухту с раем,
Здесь раздают неспелые бананы,
И санаторий слишком обитаем, -
Здесь от себя укрыться не удастся.

И горы прижимаются к туману,
Того гляди, взлетят и растворятся.

В раю, наверно, рай и без дурмана.
И каждое лицо в раю желанно,
И каждый камень, каждая поляна…

Чем больше рая, тем неповторимей
Лицо, тропинка, цвет акаций, -
Не перепутаешь, как имя иностранца,
Ничем тебя не тронувшее имя.

И, чтобы в этой бухте не остаться
Корабликом, Волошиным, тетрадкой,-
Шагнуть в иную сторону пространства,
Не отвечать на шепот моря сладкий,

На запахи травы не озираться,
Себя не выдать веточкой печали,

И акварель не сможет догадаться
О той поре, в которой обитали
Блаженные задолго до изгнанья.

В раю пока не знают слов прощанья.

Матрос Сильвер

«Шестое августа по-старому, Преображение Господне».
Борис Пастернак

Люблю этот Праздник за его особенную возвышенность, надежду и веру, предчувствие иного мира, солнечного насквозь, из глубины. Когда-нибудь наш мир станет светящимся изнутри огромным яблоком.

Каждый год я жду от него волшебства, и не обманываюсь.

Уже второй год подряд встречаю Преображение в Тарусе, у дорогих мне людей, в прекрасном огромном саду, с яблоками и сливами, пчелами, уютным деревянным домом, с верандой, круглым белым столом под грушей, с ощущением счастья, которое льется отовсюду. Время останавливается, и сквозь его золотое кольцо спокойно течет прошлое и открывается будущее, и крыло вечности легкой тенью осеняет и этот сад, и Оку, и холмы, и памятник Цветаевой, и дорогу к Воскресенскому храму.

Я собралась в храм довольно поздно. Завтрак затянулся, Марина и Саша так гостеприимны, что праздник чувствуется в каждом слове и в каждом движении, круглый столик, круглые яблоки, ароматный чай, родные улыбки.

Случился троллейбус

Случился троллейбус. Проклинай-заклинай, но транспорт только и может, что вынырнуть из небытия. Хотя предполагаешь именно бытие – торопишь его, вымаливаешь открыться, хлынуть свежим ветром. Жди – не жди, а все сваливается из дырочки в пространстве, которую иногда приоткрывают. Ни время, ни место не обозначены никак, лишь внутренним барометром иногда можно прикоснуться к запретному дождичку в четверг, но повлиять на него – смешно и думать.
Куда же делся, нет, не троллейбус, а редкий и вожделенный мой магнит, магнит-принятие, магнит-любовь, здравствуй миру, себе, радость?
Но остановка названа, и что-то изнутри посылает, вырисовывает вектор в том направлении, куда и этот синий, с рогами, то бишь «последний, случайный», будто бывают не последние или не случайные троллейбусы…

Город белого снега
И глубокого сна.
Город медленной смерти
И дальнего света.

Я тебя не люблю,
Я тебя проклинаю
И муку твою поднимаю,
Как руку свою,

Онемевшую руку,
Бессильно сметая
Снег с могилы,
Не тающий в пальцах.

Я тебя не люблю,
Я тебе не прощаю
Ни оpдынского пламени
В черной крови,

Ни умолкшей Софии.
Михайловский, где ты?
Ни горького лета
В безумии полураспада.

Я тебя не люблю.
Я в тебе пропадаю.
Я к тебе припадаю
И вocкpeceнья молю

У последних крестов,
У пуcтынного лаврского сада,
У высокой горы
И стихающего снегопада.