* * *
Дальнейшее походило на сон наяву. Меня со всеми предосторожностями подняли из катакомб на поверхность (предварительно удостоверившись в отсутствии слежки) и в лектике с плотно закрытыми занавесками отнесли в дом Марка. Честно говоря, я ожидал, что он живет в какой-нибудь убогой лачужке. Или в одной из городских инсул44. Ведь хорошо помнил, как Цельс и Юстин Апостат в один голос твердили: христианство — вера чужеземцев, недалеких женщин, бедняков и рабов. Но вопреки ожиданиям, я оказался в таком доме, по сравнению с которым мой собственный казался крохотным и убогим. Однако гораздо более удивительным было другое. А именно — кто являлся хозяином сего роскошного жилища. Разве я мог подумать, что юноша в скромной одежде по имени Марк, предложивший мне убежище в своем доме — не бедняк, а богатый патриций45, вхожий в императорский дворец? Люди моего круга обычно почитают за честь служить столь знатным особам. А те смотрят на нас свысока. Но Марк держался со мной, как с равным. И я не мог понять — почему он так поступал?
Забегая вперед, скажу: я прожил в его доме семь дней. Поскольку, упав в катакомбы, повредил ногу. К счастью, это оказался не перелом, а всего лишь вывих. Его мне вправил личный врач Марка. Однако первое время ногу следовало поберечь. Поэтому я почти все время проводил в комнате, отведенной мне гостеприимным хозяином. А, чтобы скоротать время, читал свитки из его библиотеки (надо сказать, она была весьма богатой!) и беседовал о том, о сем с Марком. Вскоре мы с ним стали друзьями. Почти как с Руфом.
Между прочим, оказалось, что покойные родители Марка тоже были христианами. А его дед, сенатор Аполлоний, даже был казнен за это при императоре Коммоде46. Марк рассказывал, что на его деда донес один из рабов, решивший за что-то расквитаться со своим хозяином. Впрочем, по тогдашнему закону подобные люди подлежали казни, и за свой донос раб поплатился жизнью. А Аполлония арестовали и привели на суд сената.
— Судья долго умолял и упрашивал его защищаться перед судом. Или отречься от своей веры. — рассказывал Марк. — И убеждал, что тогда его отпустят. Но он вместо этого произнес перед сенатом речь в защиту христианства. И был казнен.
Похоже, Марк гордился своим дедом. А я недоумевал. Почему сенатор Аполлоний предпочел смерть отказу от своей веры? Неужели он не боялся умирать? Или для этого человека его вера была дороже свободы, богатства и власти? Дороже самой жизни? Но почему? Непостижимо…
Иногда нас навещал загадочный старик, которого Марк почтительно называл «Владыкой». А подчас — и «отцом». Это тоже казалось мне непонятным. Ведь они не были родственниками. Как-то раз я спросил Марка, кто этот человек.
— Епископ Урван47. — ответил он.
Честно говоря, из этих слов я понял лишь то, что старика зовут Урваном. И он является у христиан кем-то вроде самого главного. Хотя при этом держится на удивление просто и доброжелательно. Даже со мной, человеком другой веры. Можно сказать — врагом. Пожалуй, поменяйся мы местами, я бы вел себя по отношению к нему совсем иначе. Ведь каждый знает: человек человеку — волк48. Вот только похоже, что христиане следуют этому принципу с точностью до наоборот…
Более частым моим гостем был Сильван. Он ежедневно приходил в дом Марка и сообщал обо всем, что творится в моем доме и в Риме. Между прочим, он утешил меня тем, что Ромула по-прежнему находится в доме Аттилия Кальва. Откуда он это знает? Дело в том, что он нашел простой и безопасный способ следить за домом. Через уже знакомого нищего, которому подарил кое-что из старой одежды, а также посулил платить за услугу. В итоге старик каждый день честно зарабатывает свои два асса49, докладывая Сильвану о том, кто в течение дня входил в дом или выходил из него.
Между прочим, Сильван рассказал, что в день моего исчезновения, рано утром, обо мне справлялись люди Мирталис. Однако он ответил им, что господин еще не возвращался. Потом они приходили еще несколько раз, но неизменно получали тот же ответ. Пока не перестали появляться. А еще он заметил, что в течение несколько дней возле дома ошивались какие-то подозрительные люди. Но затем они исчезли. Как видно, те, кто хотел зла нам с Ромулой, решили, что я и впрямь погиб. И оставили девушку в покое. Хотя было ясно — лишь на время. Впрочем, я надеялся: за этот срок мне удастся придумать, как спасти ее. По правде сказать, сейчас я надеялся больше не на собственные силы, а на мудрость Урвана. Ведь он уже один раз выручил меня. Наверняка, он сумеет придумать, как еще раз спасти…теперь уже нас обоих. А я уж не пожалею ничего, чтобы отблагодарить его за это!
Чем я отблагодарю Господа, за то, что через Урвана и Марка Он взыскал меня?
* * *
Прошло пять дней с тех пор, как я поселился у Марка. В это время я уже мог свободно передвигаться. И как-то раз забрел к нему в таблиний50. Мой новый друг сидел за массивным столом и читал какой-то свиток. Я поздоровался.
— А-а, это ты, Луций. — улыбнулся он. — Присаживайся. Ну, как ты?
— Лучше некуда! — ответил я. — А что это ты читаешь?
— «Октавия»51. — сказал Марк. — Мне его дал Дион. Он один из наших.
— А про что это? — поинтересовался я.
— Хочешь, почитаем вместе вслух? — предложил Марк. — Тем более, что я только начал. И успел прочесть совсем немного. А написано там про то, как однажды трое друзей: Марк, Октавий и Цецилий гуляли по берегу моря после долгой разлуки. Смотрели, как на песке играют мальчишки. Беседовали между собой. Тут Цецилий увидел на берегу статую Сераписа52. И поклонился ей. Потому что он верил в богов. Тогда Октавий укорил Марка за то, что он до сих пор держит друга во мраке неведения. Ведь только несведущий человек может поклонятся каменным статуям и называть их богами. И тогда… Ну, начинай первым!
Он показал мне место, с которого нужно читать. И я начал:
— «Тут Цецилий заговорил таким образом…»
Почему христианин Октавий обвиняет меня в невежестве? Пусть объяснит. Или, коль скоро в спорах рождается истина, я готов начать спор. Ибо считаю, что, если кто и невежественен, так это как раз христиане. Судите сами.
Они утверждают, будто мир и человек сотворен Богом? Сказки! Все произошло от случайного столкновения частей вселенной. «Огонь зажег звезды, образовал небо из своего вещества, утвердил землю посредством тяжести… — к чему же религия? Человек и всякое животное…суть не иное что, как произвольное соединение элементов, на которые… опять разрешаются, разлагаются и, наконец, исчезают; таким образом, все опять приходит к своему источнику, возвращается к своим началам без всякого художника, без распорядителя, без творца». Да, если бы существовал Бог, подобный Тому, в Кого верят христиане, разве злодеи бы благоденствовали, а честные люди были гонимы? Разве во время мора, пожара или войны не одинаково гибнут добрые и злые? Впрочем, как раз чаще погибают добрые… Это может означать лишь одно — миром правит случай.
Что до богов, в которых мы верим… Да, их много, и у каждого народа они свои. Но римляне перенесли к себе религиозные культы всех народов. И потому все боги покровительствуют нам, так что «Рим заслужил быть царем мира». Мало того — люди, пренебрегающие богами, кончают плохо. Так что лучше держаться веры предков — они были поумнее нас.
Но христиане, «люди жалкой, презренной секты, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной», дерзко восстают против богов. «Они презирают храмы, как гробницы богов, отвергают богов, насмехаются над священными обрядами,…презирают мучения, которые перед их глазами, а боятся неизвестного и будущего, они не страшатся смерти, но боятся умереть после смерти. Удивительная глупость, невероятная дерзость!
«Слышно, что они, не знаю по какому нелепому заблуждению, почитают голову самого низкого животного, голову осла… Другие говорят, что эти люди почитают детородные органы своего предстоятеля и священника, и благоговеют как бы перед действительным своим родителем. Говорят также, что они почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и бесславное древо креста: значит,…они почитают то, чего сами заслуживают. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который…покрыт мукою; и тот обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда, — о нечестие! Присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собой его члены. Вот какою жертвою укрепляется их союз друг с другом!
В день солнца они собираются для общей вечери… Когда после различных яств пир разгорится и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса…, и она роняет и гасит светильник, а они в бесстыдной темноте предаются без разбора объятиям гнусной похоти…»
Я перевел дыхание. Ведь в свое время читал обо всем этом у Юстина Апостата. Только тогда я этому верил. А теперь мне было противно читать эту лживую мерзость. Потому что за неделю житья у Марка и общения с ним и Урваном я понял — христиане никакие не злодеи, а такие же люди, как мы. Мало того — они во многом лучше нас. Хотя и заблуждаются.
Но что это? «…христиане угрожают земле и всему миру сожжением, предсказывают его разрушение… Не довольствуясь этим нелепым мнением, они…говорят, что после смерти опять возродятся к жизни из пепла и праха… Вследствие такого заблуждения, они себе одним как добрым обещают блаженную и вечную жизнь по смерти, а прочим, как нечестивым, вечное мучение».
Отчего-то мне вспомнилась Мирталис, уверявшая, будто владеет секретом вечной молодости и вечной жизни. Выходит, и христиане верят, что после смерти воскреснут и будут жить вечно? Интересно, как это будет, если тела их разложатся в земле? Без тел? Но тогда это будут скорее призраки, чем люди. А, если воскресший каким-то образом получит новое тело, то это уже будет совершенно другой человек. Бред какой-то! Разве можно всерьез верить в подобные глупости?
Но, самое главное, если христиане верят, что их Бог добр, то почему большинство из них «терпит бедность, страдает от холода и голода, обременено тяжким трудом, и вот Бог допускает все это или будто не замечает»? Почему, когда их пытают или казнят, Он не защищает тех, кто до последнего верит в Него? Не потому ли, что Бог не хочет или, скорее, не может помочь им? И не лучше ли вовремя одуматься и расстаться со своей ложной верой и обманчивыми надеждами? Ведь, тот, кто и при жизни не живет, и по смерти не воскреснет, достоин лишь сожаления, как жалкий, несчастный безумец.
Я остановился. Потому что был вполне согласен с Цецилием. Пусть даже христиане не занимаются развратом и не молятся ослиной голове, все равно их вера — заблуждение и самообман. И вряд ли они способны что-то возразить в ответ на это.
* * *
Читая, я так увлекся, что чуть было не выронил из рук свиток. Но Марк подхватил его и заговорил. Или он все-таки читал написанное в свитке? Однако речь его звучала так уверенно, словно это не Октавий, а он отвечал Цецилию…то есть, мне.
— Скажи мне, друг, «когда при входе в какой-нибудь дом ты видишь повсюду вкус, порядок, красоту, то, конечно, подумаешь, что им управляет хозяин. И что он гораздо превосходнее, чем все эти блага. Подумай же, что и в доме этого мира, когда смотришь на небо и землю и находишь в них промышление, порядок и закон — есть Господь и Отец всего, Который прекраснее сами звезд и частей всего мира». Лишь слепой или безумец может твердить, что этот на удивление благоустроенный мир образовался по воле случая. И неужели ты считаешь, что такое совершенное создание, как человек, обязано своим появлением случайности? Скорее, напротив — красота человека свидетельствует о величии его Творца — Бога.
Да, я не оговорился — Бога, а не так называемых богов. Ведь те, кого вы называете богами, на самом деле всего лишь великие люди былых времен, которых обоготворили современники и потомки. Поэтому смешно верить в них, как в богов. Мало того — опасно. Ведь существуют злые духи, демоны, которые, наряду с мышами и совами, обитают в капищах богов. Он-то и вдохновляют прорицателей, возмущают человеческую жизнь, производят болезни. И все это для того, чтобы отвратить людей от почитания истинного Бога. И заставить их ненавидеть тех, кто знает Его. То есть, христиан.
Заблуждающимся и невежественным людям свойственно верить в богов. Однако великие философы и мудрецы всех времен и народов признавали существование одного Бога. И «лучшая слава их в том, что они, хотя различными именами, указывали единого Бога, так что иной подумает, что или нынешние христиане философы, или философы были уже тогда христианами». Они искали Бога. Но Он открыл Себя нам, христианам. И мы живем Им. И с Ним мы живем.
Вы огульно обвиняете нас во всевозможных пороках. Но разве в ваших храмах и капищах жрецы не торгуют честью женщин, не устраивают прелюбодейства? Разве вы, верящие в богов, не поклоняетесь всевозможным животным? Не только ослам, но и змеям, кошкам и крокодилам, по примеру египтян? У кого, как не у вас, «распутство носит название светскости, вольность свободных женщин вызывает зависть, и появляется уже скука от разврата, прежде чем стыд»? Вы бросаете новорожденных детей на съедение зверям и птицам. А «некоторые ваши женщины, приняв лекарства, еще во чреве уничтожают зародыш будущего человека, и делаются детоубийцами прежде рождения дитяти». Увы, все, что вы приписываете нам, присуще вам самим…
Вы приносите жертвы своим богам. А мы считаем, что лучшая жертва Богу — это доброе сердце, чистый ум и незапятнанная совесть. «Кто чтит невинность — тот молится Господу; кто уважает правду, тот приносит жертву Богу; кто удерживается от обмана, тот умилостивляет Бога; кто избавляет ближнего от опасности, тот закалает самую лучшую жертву. Мы не только все делаем пред очами Бога, но, так сказать, и живем с Ним».
Пусть в ваших глазах мы слывем бедными. Но бедность для нас не позор, а слава. Ведь роскошь расслабляет душу. «Мы владеем всем, коль скоро ничего не желаем. Как путешественнику тем удобнее идти, чем меньше он имеет с собою груза, так точно на этом жизненном пути блаженнее человек, который…не задыхается от тяжести богатств». Скорби и болезни для нас — не кара, а «принадлежность нашего воинствования». Ибо в нашей немощи совершается сила Господня. «Мы испытываемся несчастьями, как золото — огнем», и живем с надеждой будущего блаженства, по вере в величие Божие.
Послушай, друг, прежде мы были такими, как вы сейчас. И тоже верили, что христиане поклоняются чудовищам и едят мясо младенцев. Но Господь открыл нам истину. И мы не стыдимся исповедать себя христианами. Жалеем лишь об одном: что было время, когда мы не знали Христа и были рабами греха и смерти. Теперь мы рабы Христовы — и обрели жизнь и свободу. «Так чего нам желать более, когда в наше время открылось познание истинного Бога? Будем пользоваться нашим благом, будем держаться правила истины, да прекратится суеверие,…да торжествует истинная вера!»
Так, один за другим, он опровергал доводы Цецилия. Как, впрочем, и мои заблуждения относительно христиан и их веры. Чем дальше он говорил, тем больше я понимал, насколько был слеп, считая их врагами и преступниками. Теперь же они казались мне лучшими людьми на свете. Как же я теперь хотел быть одним из них! И, когда Марк закончил, я сказал:
— Послушай, друг. Ты убедил меня. И я тоже хочу стать христианином. Расскажи мне о вашем Боге.
Он улыбнулся:
— Пусть лучше об этом тебе завтра расскажет Владыка Урван. А я рад, что теперь мы с тобой стали единомышленниками. А скоро будем и братьями. Братьями во Христе.
* * *
На другой день спозаранку к нам пришел епископ Урван. И, едва он успел переступить порог и поздороваться с нами, как я попросил его:
— Владыко, пожалуйста, расскажите мне о Том, в Кого Вы верите. О вашем Боге.
* * *
…Когда он закончил свой рассказ, я воскликнул:
— Я верую в Него, как в Царя и Бога! И хочу называться христианином!
Епископ внимательно посмотрел на меня:
— Этого мало, Луций.
— Почему? — недоумевал я. — Ведь я же теперь верю в Господа… Чего же еще мне недостает?
— Понимаешь, мало называться христианином. — пояснил епископ Урван. — И даже веровать в Него — это еще далеко не все. Ведь «…и бесы веруют, и трепещут» (Иак. 2, 19). Веру надо подтверждать делами. Ты готов на это?
— А что я должен делать? — спросил я.
— Идти путем жизни. — ответил епископ. Поистине, он говорил со мной какими-то загадками. Так пусть объяснит, что он имеет в виду?
— «Есть два пути: один — жизни и один — смерти; велико же различие между обоими путями»53. — произнес Владыка Урван. — «И вот путь жизни: во-первых, возлюби Бога, создавшего тебя, во-вторых, ближнего своего, как самого себя. И не делай ничего другому, чего ты не желал бы, что случилось с тобою. Учение же этих заповедей таково: благословляйте проклинающих вас и молитесь за врагов ваших, поститесь за тех, которые преследуют вас; ибо какая благодать, если вы любите любящих вас? Разве и язычники не делают того же? Вы же любите ненавидящих вас…» Ты готов на это, Луций?
Я задумался. Конечно, мне очень хотелось стать христианином. И я был готов возлюбить Бога христиан. Как и их самих. Но любить врагов… Да еще и делать им добро? Неужели это возможно?..
Похоже, мое замешательство не укрылось от внимательно взгляда Владыки Урвана.
— Не спеши с ответом, Луций. — улыбнулся он. — Прежде хорошенько подумай, готов ли ты исполнять заповеди Христовы. А, когда я приду в другой раз, ты скажешь мне об этом. Пока же — до свидания. И да благословит и вразумит тебя Господь!
* * *
Весь день я размышлял над его словами. И, наконец, решил: я согласен. Если от христиан требуется любить даже тех, кто их ненавидит, что ж, я готов пойти на это. Ведь у меня нет врагов. Вернее, есть лишь один-единственный враг: коварная Мирталис, по чьей вине я чуть было не погиб. Хотя было совершенно непонятно, зачем ей понадобилось устраивать покушение на такого мирного и безобидного человека, как я?.. Что плохого я ей сделал? Впрочем, я совершенно не держу на нее зла. И впредь просто-напросто стану держатся от нее подальше, чтобы не возбуждать ее ненависть. А со временем и вовсе забуду о ней.
Как же я заблуждался!
* * *
На другое утро епископ Урван пришел снова. Но не один. Он привел с собой какого-то незнакомца, с головы до ног закутанного в грубый шерстяной плащ. Когда же гость снял его, я с удивлением увидел перед собой девочку-подростка. Худощавую, бледную, большеглазую, со светло-русыми волосами, коротко остриженными, словно у рабыни. Впрочем, судя по тому, что они уже начинали отрастать, девочка могла быть не рабыней, а вольноотпущенницей. Впрочем, какое это имело значение для меня?
— Не бойся, Домника54. — ласково произнес епископ, легонько подталкивая вперед явно оробевшую гостью. — Луций — наш друг. Он не выдаст тебя. Послушай, Луций. Твоя невеста и впрямь в большой опасности. Те, в чьей власти она сейчас находится — преступники. Впрочем, тебе лучше услышать обо всем самому. Расскажи ему, девочка, о том, что произошло с тобой. Не бойся. Повторяю: он наш друг. И жених твоей госпожи Ромулы.
Похоже, эти слова убедили девочку. И она дрожащим от волнения голоском произнесла:
— Дома меня звали Торхильд. А теперь я Домника… Я служила у господина Аттилия…
Как же так? Ведь Сильван утверждал, будто после смерти Аттилия Кальва все его рабы исчезли неведомо куда! Выходит, это неправда? Тогда куда же они девались? И где епископ Урван отыскал эту Домнику?
— За три месяца до смерти господина к нему стала приезжать какая-то красивая госпожа. — продолжала свой рассказ девочка. — Он в ней души не чаял, и дарил ей все, что она ни пожелает. Она у него и дневала, и ночевала. Вскоре господин заболел. Наши говорили, что тут явно не обошлось без этой змеи…ну, то есть, без этой госпожи. Мы ее меж собой змеей называли, потому что у нее взгляд был такой… змеиный, злющий-презлющий. И врачей она к нему не допускала — привела какого-то своего. А господин сделал его опекуном своей дочери… Он ему так верил, так верил! Разве он знал, что они его до смерти залечат? Да только так все и вышло: чем больше они лечили господина, тем хуже ему делалось. Пока совсем не залечили. Наши сразу смекнули: отравили они его. Только они, как видно, прознали про это. И, как похоронили господина, приказали всем нам вместе собраться. Мы думаем: зачем бы это? Может, господин им завещал нас на свободу отпустить? Вот, приходим мы. Смотрим, входят они, а с ними их рабы: Герман, Фурий, Календ, и еще четверо других…я их не знаю… И наш управляющий, Сервий, с ними пришел. Окружили они нас. Тут змея и говорит, мол, мы решили отпустить вас всех на свободу. Так выпейте же за это! Смотрим, у нее в руках медный кувшин. А Сервий принес чаши…много чаш, только их все равно не хватило. Как раз нам с Криспом не хватило… Крисп — это наш поваренок… был… Африкан, привратник, выпил первым и отдал им свою чашу. А за ним и Сира… Вот Герман налил чаши и понес нам. Сперва дал Криспу… И тут Афр вдруг как упадет на пол! А Календ как подскочит к нему…и задушил его. Наши и вскрикнуть не успели, как вслед за Афром на пол попадали… Я стою, ни жива, не мертва. А Герман ухмыляется и мне чашу протягивает… И вдруг увидел у меня на шее знак Тора55…
— Это у них такой амулет, в виде молоточка. — пояснил епископ Урван. — На родине Домники, в Германии, их носят на шее. Вот она его и сохранила…
— Да. — подтвердила девочка. — Я его сохранила. Потому что надеялась — а вдруг Тор поможет мне получить свободу… Так вот, как увидел Герман знак Тора, сразу перестал улыбаться. И шепчет мне:
— Не бойся, девочка. Я тебя спасу. Пей скорее!
Я смотрю, а Крисп уже на полу лежит. А эта змея Календа торопит, мол, кончай их быстрее! Тогда Герман крикнул: сейчас, я ему помогу, придушу этих двоих щенков! Ну, я и поняла, что, если не выпью эту чашу, мне уж точно конец придет. Выхватила ее у Германа и выпила залпом. Тут у меня как голова закружится! Только и успела услышать, как Сервий кричит: За что? Вы же обещали! Я же вам все рассказал!.. А дальше не помню, что было…
— Наши обнаружили ее на берегу Тибра, за городом. — сказал епископ Урван. — И выходили ее. Теперь ты понимаешь, что произошло с Аттилием Кальвом. Судя по всему, подозрения рабов, что он умер не своей смертью, были справедливы. Иначе зачем этим двоим понадобилось бы убивать их всех? Они явно надеялись таким образом скрыть следы своего преступления. Ведь мертвый свидетель — молчаливый свидетель. Но Господь устроил иначе, сохранив жизнь Домнике — единственной очевидице того, что произошло с Аттилием Кальвом…
Он еще что-то говорил. Однако я уже не слушал его. В моем сердце закипала безудержная, безумная ярость. Ради памяти родителей, друживших со старым Кальвом, ради моей невесты Ромулы я должен немедленно найти и покарать тех, кто обманул и убил ее отца! Мой долг — отомстить им. И спасти Ромулу. Боги, как же вы терпите на земле таких злодеев? Ведь они достойны самой лютой казни! Их нужно распять, скормить диким зверям, сжечь заживо, как ту злодейку, что ради любовника-раба убила всех своих родных! Но сперва их нужно выследить и арестовать. Ты помнишь, как их звали, Домника?
— Она никогда не называла его по имени. А ее звали… Вспомнила! Ее звали Мирталис.
— Что?!
Это было уже выше моих сил. Выходит, Мирталис причастна не только к покушению на меня, но к смерти Аттилия Кальва! Равно, как и ее безымянный пособник. Что ж, тем хуже для них обоих! Преступникам недолго придется оставаться безнаказанными! Я добьюсь того, чтобы их обоих арестовали и наказали по всей строгости закона! Подобных людей нельзя прощать! И уж тем более — любить их, как это принято у христиан! Нет, мне явно не по дороге с христианами! Ведь любить и прощать злодея — все равно, что стать его пособником… Да и чем мне могут помочь эти христиане? Своими уговорами относиться к врагам, как к братьям? Но может быть в это самое время убийцы подносят чашу с ядом к губам моей Ромулы! И я должен молча и безучастно смотреть на это? Нет!
Вне себя от ярости, я вскочил. И через миг уже бежал по улице, натыкаясь на прохожих. Думая лишь о том, как спасти Ромулу. И отомстить убийцам ее отца.
…Потом Марк рассказывал мне, что после моего бегства они с Владыкой Урваном долго не могли прийти в себя от изумления. Епископ заговорил первым. И сказал:
— Христианами не рождаются, Марк. Христианами становятся.
Теперь я знаю — это правда.
ПРИМЕЧАНИЯ:
46 Император Коммод правил в 180–192 гг. История мученика Аполлония — подлинная. Ее приводит в пятой книге своей «Церковной истории» епископ Евсевий Кесарийский (Памфил), прозванный «отцом церковной истории» (см. Евсевий Памфил. «Церковная история», М., 2001. — С. 234.). Однако то, что Марк является внуком Аполлония — вымысел автора.
47 Епископ Урван (Урбан 1), возглавлял Римскую кафедру в 223–230 гг.
48 Известнейший и в наше время афоризм: «homo homini lupus est».
49 Асс (ассарий) — ходовая монета.
50 Таблиний — кабинет хозяина дома.
51 «Октавий» — произведение христианского писателя-апологета (защитника веры) Марка Минуция Феликса, жившего в Риме во второй половине второго — начале третьего веков. Оно написано в форме диалога между двумя друзьями — язычником Цецилием и христианином Октавием, очевидцем которого является их друг Марк (от чьего лица и идет повествование). Цецилий излагает точку зрения тогдашних язычников на христиан. А Октавий опровергает его и убеждает в истинности христианской веры. В итоге Цецилий решает сам стать христианином. Ниже цитируется текст «Октавия» по изданию «Раннехристианские церковные писатели. Антология». — М., 1990. — С. 198–243. Два фрагмента, выпущенные в этом издании из цензурных соображений, приводятся по книге А. В. Рановича (см. комментарий 37). Увы, до таких пределов доходила ненависть язычников к христианам…
52 Серапис — древнеегипетское божество.
53 Епископ Урван цитирует текст «Учения двенадцати Апостолов» («Дидахи»), памятник древнехристианской литературы, датируемый концом 1 века или первой половиной 2 века.
54 Латинское имя, означающая «Господня».
55 Тор — у скандинавов и германцев бог-громовержец, победитель великанов и чудовищ, вооруженный боевым молотом. Маленькие изображения молоточков у почитателей Тора служили амулетами.
