Татьяна Леонидовна Миронова — признанная научная величина в области русского и церковно-славянского языков. Большое внимание она уделяет неправомерным заимствованиям слов из иностранных языков, ведущих к подмене понятий и потере национального самоопределения.
— В русском языке появилось такое количество заимствований, что даже непонятно к худу это или к добру. Многие области знаний и быта были вынуждены воспользоваться заимствованиями. Некоторые слова прошли через наш язык и ушли — вспомним патефон, радиолу, транзистор и т.д. Потом мы подошли к тому, что есть такие заимствования, без которых какие-то области человеческого знания просто немыслимы.
— Именно так! Есть такие области науки, в которых без заимствований никуда не денешься. Хотя и здесь безоглядное заимствование, наверное, тоже будет глупым. Что же нам делать? У нас есть полностью позаимствованные слова: математика, геометрия, алгебра, география… Все эти науки пришли к нам через греческий язык. Много и латинских слов поселились в нашем языке, так как в Средневековье язык науки был латинским. При помощи терминологии, пришедшей из латыни, мы были в курсе всех научных достижений той эпохи. Но в то же время, в семнадцатом и вплоть до конца восемнадцатого века старались быть понятными ученикам.
Возьмем пример физики. В нашем языке есть вполне русские научные понятия: скорость, вес, расстояние, ускорение и т.д. Это русские слова, и они инстинктивно понятны. Но затем возникли и молекулы, и атомы, и кванты… Все эти заимствования позволяют ученым говорить на одном языке с мировой наукой, но с другой стороны, затрудняют понимание науки для учеников и студентов.
— То есть если я скажу «коррекция генома», то, как теперь говорят, это уже научный жаргон или профессиональный язык генетиков. А ведь речь идет о том, что теперь можно исправить генетический код существа еще до его рождения, при проведении процедуры ЭКО.
— То есть необходимо придумывать собственные термины. Но сегодня, когда мы читаем научные статьи, то их просто приходится переводить с научного на общедоступный. Однажды один доктор исторических наук принес в издательство свою книгу. Ему же ответили: « Ну так Вы ее на нормальный язык переведите, батенька!» А он так грустно ответил: «А кто же тогда поймет, что я — доктор наук?» Порой же за этой наукообразностью кроется очень и очень хитрый умысел. Потому что если объяснить, то никаких мыслей и нового там, в этих текстах, просто нет. Есть, конечно, и традиционные отрасли науки, как биология, например: вдумаемся в эти русские слова — пестики, тычинки, пыльца, клетка… Все тут просто и понятно. Наш организм, к примеру, состоит из клеток. Ботанику, получается, изучать просто, так как она вся построена на русских научных словах. Конечно же, потом выплывают дружным строем гены, хромосомы, рибосомы, ДНК и т.д.
— Отметим, как особую область засилия иностранной лексикой кораблестроение и кораблевождение. С Петровских времен порог называется комингс, а уборная — гальюн. Так говорили, наверное, английские и голландские мореплаватели, а мы у них, по приказу Императора, переняли.
— Но наши моряки сегодня этим своим тайным языком для посвященных несказанно гордятся. Кое-что из их мира переходит и в общедоступный язык: кильватер, ватерлиния, клотики, ванты, бушприт, такелаж, рангоут…
В географии мы также наблюдаем интересную картину: взять слово «материк». Оно же от слова «мать», «матерый». Получается, что материк — это огромная земля. Это слово у нас окончательно прижилось, и никто нам не смог ничего навязать. Естественно, исконно наши слова — это реки, озера, горы и течения. Но вот океан, с которым мы просто не сталкивались, заимствован. А далее пошли карты, масштабы, азимуты, компасы…
— Я только одному радуюсь: что в свое время западноевропейцы получили свои знания, а вместе с ними и терминологию, от арабов. В Средние Века все замечательные европейцы учились в арабских университетах медицине, астрономии, алгебре и т.д. То есть знания кочуют.
— И получается, что не все заимствования плохи. Развитость научной терминологии в русском языке и ее обширность, универсализм позволили продвигать науку. Что мы не полностью и не целиком заимствовали все из английского или же из французского говорит о самостоятельном развитии нашего научного видения, а также о том, что мы в науке вполне даже независимы.
— Мне всегда нравилось, что пусть в России была ракета — слово иностранное, но потом полетел наш, исконный спутник!
— А вот если взять языкознание, лингвистику. Посмотрите, там терминология в огромном объеме своя родная — глагол, прилагательное, существительное, какое-нибудь междометие, предлог, звук, слог, буква — все наше родное! А знаете почему? Потому что в XVII веке у нас появилась первая грамматика. Это была переводная греческая грамматика Адельфотес. Там были и греческие, и славянские слова и т.д. Так вот там впервые взяли и языковые термины перевели на славянский язык! Так и появились в нашем языке такие понятия, как глагол, прилагательное (оно к чему-то прилагается), существительное, которое существует само по себе и т.д. Так, языкознание, при помощи уже русской терминологии, стало самостоятельной отраслью науки. Но вот настал XX век. И вместе с ним у нас возникли фонемы, морфемы, лексики и всякие силабемы, синтаксис с пунктуацией. Всех стала одолевать орфография. Конечно же, это придало науке излишнюю академическую сухость.
Но есть еще один вид заимствований, которые используются при большой бедности языка. Когда возникла необходимость создать понятия для обозначения духовного мира человека, то мы опять-таки позаимствовали слова, но не из французского и не из английского языков. Хотя у этих народов были достаточно развитые литературные достижения. Мы же взяли слова из церковно-славянского! Этот язык, наилучшим образом описывающий духовную жизнь, был создан великими просветителями славян Кириллом и Мефодием. Корни этого языка превратились в основу новых слов, обозначающих духовную жизнь человека. И поэтому русская литература, в которой краеугольным камнем является понятие «душа», «душевность», «раскрытие души» воспользовалась таким ресурсом, таким источником. Поэтому у нас все родное, причем из двух пластов: наше словообразование в этой области напитал, как и живой литературный язык, так и церковно-славянский! Корни же все остались родные: «голова» и «глава», «мороз» и «мраз», «ворон» и «вран»… В то же время глагол зазвучал в бронзе, настолько высоки стали эти термины.
— Трудно, наверное, было бы нам, христианам, сказать по-русски, а не по церковно-славянски: «Взбранной Воеводе Победительная…»
— Это означает Воевода, вставшая на брани за нас! Тут надо развернуть, по сути, греческую по своей структуре формулу, написанную изумительными славянскими корнями.
Но при бедности нашего литературного языка доводилось нам захаживать и к французам, и к англичанам.
— На правах эдакого интермеццо, то бишь антракта, расскажу, что столкнулся у Ф.М. Достоевского в «Бесах» со следующим маловразумительным для современного русского уха оборотом: «Эта комильфошка меня изрядно деспотирует!» Комильфо по-французски, как мы знаем, это «быть как надо», то есть имелась ввиду приличная женщина.
— Вот так и конструкция! Но Достоевский был настоящий виртуоз, мастер слова. Благодаря ему, в русском языке появился глагол «тушеваться». Это означало закрашивать тушью, то есть что-то тушевать. Соответственно, человек, который тушуется, это тот, кто делает вид, что его нет, пытается стать незаметным.
Итак, ходить в англо-французский магазин, то есть в словари, у нас особой необходимости не возникало. Но иногда приходилось. Так, наш национальный гений А.С. Пушкин ввел понятие «вульгарный» (он писал в своих заметках по поводу того или иного понятия: «Зовется вулга…»). Так это слово уже стало нашим, хотя ведь есть такие прилагательные, как грубый, площадной, но тем не менее… Когда Пушкин чрезмерно увлекался подстрочным переводом термина, то ставил на полях: «Шишков, прости! Не знаю, как перевести!» В одной строке «/Евгения Онегина» я как-то раз насчитала до трех заимствований:
«Наш Евгений в одежде был педант —
Не то, что мы назвали франт…»
Далее там маскарад и проч., и проч.
— Можно также вспомнить забавные заимствования-архаизмы. Ну вот, к примеру, брегет:
«Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет».
— Да. Горевать здесь особо не о чем. Надо переживать в других случаях: когда слово заимствуется, как изменение социального статуса или же, как подчеркивание своего превосходства. Давайте, например, вспомним о двух дамах у Гоголя в «Мертвых душах» - Дама просто прекрасная и Дама, прекрасная во всех отношениях. И вот как раз они между собой разговаривали именно на таком языке: «Ой! Скандалезу наделал ужасного!»
И вот этот язык является способом утверждения собственного превосходства над другими людьми. Имеется ввиду следующее: я знаю этот язык, а Вы — нет! И вот сегодня мы наблюдаем то же самое: если Шишков сетовал на французское засилье, так мы в наши дни посетуем по поводу англо-американской оккупации в лингвистике. Иногда это бывает интуитивно, когда элита хочет показать свою избранность. Иногда же это случается для повышения статусности профессии: к примеру, был себе человек охранником в будочке у ворот. И вот он, оказывается, уже секьюрити. Было человеком агентом по продаже квартир, а стал риэлтером.
— Так, товаровед превратился у нас в мерчендайзера. А наш традиционный классный руководитель вдруг стал тютором, который некий менеджер, ведущий контроль успеваемости ученика. Заметьте, здесь не просто подмена слова, а изменение смысла: человека более не воплощают при помощи педагогики в образ (отсюда — образование), а просто ставят ему некие целевые указатели и проверяют движение по трассе.
Также нетрудно заметить, что эта якобы прозападная элита вполне подпадает под определение Пушкина: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Также и Тютчев писал по поводу подражающих западным народам:
«Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а ХОЛОПЫ».
— Вот и Островский в одном из своих произведений о них писал: «Они хочут свою образованность показать и все время говорят о непонятном!» Я, например, каждый раз впадают в панику, когда слышу по телевизору о волатильности рубля. Что же это за экономическая загадка такая? А объясняли мне, что это, когда наш рубль трепещет, как цветок в горшке — то растет, то вянет! Так зачем же это слово? А оно, оказывается, ширма: объяснения людям не предоставил никакого, но с наукообразным видом образованность свою показал.
— Нас пытаются всей этой грамотой обуздать. Нам выводят уже «индекс волатильности» рубля относительно доллара, а когда спросите, чем доллар обеспечен, то в благородном собрании наступает тишина.
— И уж совсем лингвистически-эхкономический шедевр «отрицательный рост зарплат». То есть мы не людей выкидываем на улицу, а добиваемся роста определенного показателя.
— Из той же оперы «оптимизация расходов»: звучит жизнерадостно, но потом остаются пустые производственные помещения и толпы безработных.
— То есть лингвистика служит сокрытию деяний. Но народ правду видит: поэтому «приватизация» у нас и превратилась в «приХватизацию». И уж совсем что-то запредельное это бренд и тренд. Вы, наверное, слышали: «У нас это в тренде…» А ведь в русском языке есть замечательное понятие «трындеть». Так что не надо трындеть!
Есть и специальные зарубежные фирмы, которые отслеживают заимствования в наших СМИ и за это выдают премии.
— Так у нас и появилось: «Лайкни-ка мне смайлик!» То есть не просто заимствования, но уже и производные понятия, соответствующие новым реалиям.
— Но страшнее всего «гуглить».
— Ну да: «Погугли на предприятии с мое сынок!» Еще интереснее понятие такое, как «селфи».
— Шишков так и говорил: «Безумие языка передается человеку. Целый народ можно оглупить бездарными заимствованиями».
Материал подготовил и беседовал Александр Артамонов
radonezh.ru
