Канун катастрофы (Протоиерей Владислав Цыпин)

Предстоящий 2017 год — юбилейный. Исполняется 100 лет с начала событий, которые изменили ход российской и мировой истории. В это столетие происходило разное: Россия пережила триумфы и падения. В сознании православных людей XX век — эпоха мученического подвига сонма святых, превзошедшего числом собор древних мучеников, пострадавших за Христа в Римской империи до ее обращения. Гонения на Церковь явились катастрофой для ее внешнего положения, повлекли за собой отпадение от веры миллионов немощных духом, но подвиг новых мучеников и исповедников — это и слава Церкви, ее триумф. Триумфом России как государства стала победа над фашистской Германией — над врагом, в замыслы которого входило порабощение ее народа, на что, казалось, у Германии имелись шансы.

Революционное начало ушедшего века носило трагический характер. Выход России из войны с противником, обреченным на поражение, выход, сопряженный с колоссальными территориальными потерями, явился государственной катастрофой: из стана потенциальных победителей Россия перешла в лагерь побежденных. Брест-Литовский мир, «похабный», по характеристике его инициатора, заключен был ввиду разложения армии — на пороге вместо «войны народов» стояла уже другая, гражданская война. Подобное развитие событий стало неизбежным после пресловутой «бескровной» революции, которая уже в первые свои дни стоила крови сотен лучших людей России: оставшихся верными присяге офицеров, солдат, полицейских, зверски убитых мятежниками — «ворами» на языке старинных русских актов, а с учетом всех последствий Февральской революции на ее счету гекатомбы жертв, включая, разумеется, и самих революционеров разных генераций: кадетов, эсеров, меньшевиков, троцкистов, ленинцев и им подобных. Октябрь, за честь которого борются его поклонники против современных почитателей «бескровной» из либерального лагеря, выглядит грознее; он, как и полагается, последовал за февралем через восемь месяцев. События могли пойти и по иному руслу, окажись во власти эсеры вкупе с анархистами, но и этот вариант был бы столь же кровавым, как и тот, который привел к власти левых социал-демократов — большевиков. Персоны, вышедшие на авансцену в феврале 1917 года, оказались не в рост масштабу развивавшейся катастрофы, понадобились деятели, соразмерные таким фигурам из прошлого, как Пугачев, Пестель, Бакунин, Нечаев, они и не преминули явиться.

Впрочем, у событий, развернувшихся в феврале 1917 года, был и своего рода пролог, когда с горы покатился камень, вызвавший губительный обвал. Речь идет о думских дебатах, состоявшихся в ноябре-декабре 1916 года. Представляя эти прения, историки выделяют в качестве ключевого момента в них речь кадетского лидера П.Н. Милюкова — сказанные им слова: «Да разве не все равно, господа, ради практического результата, имеем ли мы дело с глупостью или с изменой… Именно во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило соединиться, мы с ними теперь боремся. Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством… Но все частные причины сводятся к этой одной общей: к неспособности данного состава правительства. Это наше главное зло, победа над которым будет равносильна выигрышу всей кампании». В лицо правительства и, по замыслу оратора, самой Верховной власти брошено было обвинение в измене — правда, ввиду отсутствия доказательств, без категорической определенности: измена или глупость. Депутаты Думы аплодировали долго и с энтузиазмом. Победа Думы над правительством одержана была с превышением ожидаемого успеха. Пало не только правительство, но пала и Верховная власть. Святой Император Николай II отрекся от престола. А вот военная кампания, заботой об успехе которой Милюков мотивировал свой выпад, была проиграна — и не только кампания, а, как казалось многим некоторое время спустя, проиграна была и сама Россия.

Выступление Милюкова, состоявшее из недосказанных и бездоказательных обвинений, или, лучше сказать, инсинуаций, из пафосных риторических тирад, имело оглушительный успех среди депутатов и солидарных с ними кругов общественности и послужило сигналом к энергичному словесному натиску думского большинства на правительство. Но это был всего лишь сигнал. П.Н. Милюков и раньше не скрывал своей крайней оппозиционности, своей нелюбви к самодержавию, своей левизны.

Поворотным моментом в ходе этих злополучных прений, как представляется, стало другое выступление, и это была речь одного из лидеров правых в IV Государственной Думе, позиционировавшего себя до тех пор в качестве опоры престола, верного царского слуги, — В.М. Пуришкевича. 19 ноября (2 декабря) он взял слово. В своем сумбурном выступлении, произнесенном в стиле сомнамбулы: «Ночи последние спать не могу — даю вам честное слово, — лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок…», Пуришкевич, вторя своим былым оппонентам из либеральных кругов, утверждал, что в действиях государственной власти России существует лишь одна система — «система тыловой разрухи». Главными бедствиями он назвал цензуру и паралич власти. Министров он обвинил в карьеризме, амбициях и бездарности, а самым зловещим выпадом в его речи, истеричной или имитирующей истерику, стало обвинение правящих сфер — и эта инсинуация шла уже дальше и выше кабинета министров — в германофильстве, что в условиях войны с Германией воспринималось как измена. Со свойственной ему словесной яростью он обрушился на ближайшее окружение Императора, обозвав это окружение «камарильей» и поименно назвав причисленных им к этой сконструированной им «камарилье» премьер-министра Б.В. Штюрмера, дворцового коменданта генерала В.Н. Воейкова, министра внутренних дел А.Д. Протопопова, поставив во главе пресловутой «камарильи» Г.Е. Распутина, в убийстве которого он вскоре поучаствовал лично, и не как политик, а как практикующий террорист, в подражание своим оппонентам из стана эсеров. В завершении речи Пуришкевич призвал министров, вероятно тех, кто не принадлежал к вымышленной «камарилье», немедленно отправиться в ставку и умолять государя избавить Россию от Распутина.

Речь, произнесенная лидером «Союза Михаила Архангела» — партии, которая до тех пор воспринималась как одна из опор монархии, — явилась если не юридически, то политически актом той самой измены, в которой Пуришкевич обвинил правящие сферы. Хотя он и после этого выступления продолжал позиционировать себя как монархист, хотя он мог даже и искренне продолжать считать себя таковым, но объективно его думская речь послужила обращенным к единомышленникам призывом переходить в другой и ранее враждебный политический стан, который давно уже вел легальную и нелегальную борьбу с правительством, а по существу — с Верховной властью. И это в условиях войны, какой по масштабам вовлеченности в нее национальных сил не знала прошлая история России!

Процесс выбивания почвы из-под Верховной власти шел с нарастанием. 22 ноября (5 декабря) 1916 года Государственная Дума приняла резолюцию, в которой говорилось, что «влияние темных безответственных сил должно быть устранено» и что надо всеми средствами добиваться образования кабинета министров, который будет опираться на думское большинство. Государственный Совет, до тех пор более умеренный и скорее проправительственный, чем оппозиционный, сдублировал постановление Думы. К кампании подрыва основ государственного строя России присоединился и созванный тогда Дворянский съезд: в своей резолюции он повторил клише о безответственных темных силах и тоже потребовал образовать «министерство, пользующееся доверием страны». Испуг, который пережили помещики в 1905–1907 годах, прошел, и в дворянской среде вновь возобладали либеральные фрондистские настроения, а ведь это было сословие, которое по-прежнему считалось главной опорой Трона. Трезвые голоса тонули в шуме обвинителей.

О темных силах, подразумевая под ними Распутина и ряд министров, заговорили и в самом Дворе. При этом не стеснялись бросать тень на Императрицу. Способы противостояния темным силам стали обсуждаться в кругу высших военачальников. По существу дела зрел заговор, цель которого заключалась в устранении святого Императора Николая II и замене его другим лицом из правящей династии. Между тем по российским законам, а точнее — в соответствии с «Уложением» 1648 года, которое вошло в состав «Полного собрания законов Российской империи» и поэтому оставалось тогда в составе действующего законодательства, подобное преступление каралось четвертованием, хотя последним случаем применения этой кары была казнь Пугачева, объявившего себя Петром III. Во всяком случае, те высшие генералы, которые в конце 1916 года в своем кругу, в контактах с думскими лидерами и депутатами, вроде Гучкова, обсуждали подобную возможность, понимали, что они сжигают за собой мосты. В случае неудачи им грозила участь тех, кто в свое время окончил жизнь на кронверке Петропавловской крепости.

Впрочем, в XVIII столетии и в последний раз в 1801 году случались и удачные дворцовые перевороты. Но и тогда один из таких переворотов повлек за собой кровавую пугачевщину. А надеяться осуществить подобную затею без вовлечения в это дело широких кругов и народных масс после революции 1905–1907 годов было удивительной благоглупостью. Заговор генералов, вступивших в комплот с думскими политиками, открывал перспективу замены монархического правления на олигархическое, памятное из событий тогда двухсотлетней, а ныне трехвековой давности, с неизбежными при подобных экспериментах смутой, самозванщиной, орудованием на политической авансцене «воров» и иностранным вмешательством. Насколько такая олигархическая система правления была жизнеспособна в России, показала последующая история.

Если бы заговорщики, дерзнувшие поднять руку на Помазанника Божия, лучше понимали традиционное национальное правосознание, склад политического ума русского народа, они бы призадумались, прежде чем пускаться во все тяжкие. А ведь для этого достаточно было раскрыть книгу под названием «Пословицы и поговорки русского народа, собранные В. Далем» и внимательно почитать ее. В ней можно обнаружить остающиеся и по сей день актуальными изречения народной мудрости о Верховной власти и о том месте, которое в народном правосознании занимают «бояре», из чего можно сделать выводы и относительно того, способен ли наш народ доверять «боярам», когда они пытаются править самостоятельно. Вот русские пословицы, в которых говорится о Царе: «Без Бога свет не стоит, без Царя земля не правится»; «Без Царя земля вдова»; «Светится одно солнце на небе, а Царь русский на земле»; «Грозно, страшно, а без Царя нельзя»; «Одному Богу Государь ответ держит». А вот и русские пословицы о боярах и царских слугах: «Жалует Царь, да не жалует псарь»; «Царь гладит, а бояре скребут»; «Царские милости в боярское решето сеются»… И еще: «У семи нянек дитя без глазу» — это не только и не столько о педагогике, сколько о государственном правлении, и правлении олигархическом. В народном восприятии уважения заслуживает лишь такой начальник, о котором можно сказать словами М.Ю. Лермонтова: «Полковник наш рожден был хватом: слуга Царю, отец солдатам». В противном случае получается иначе: «Царю застят, народ напастят».

Милюков и Пуришкевич своими провокационными выступлениями пытались внушить публике, а чрез нее и народу, включая и воевавших солдат, что «король гол». Народ, доверявший подобным инсинуациям, осмысливал эту ситуацию по-своему: в его мифологической памяти восставали образы, порожденные смутой и самозванщиной начала XVII века: Царя подменили, а значит, нужен другой и настоящий царь. Между тем «временные министры», заменившие Царя, восприняты были народом как самозванцы, и уж если жить без Царя, то, по мысли взбаламученных народных масс, тогда тем более без бояр и воевод, без господ и начальников, а по своей воле — потому что в народной среде зрела и такая мысль: «Все бы законы потонули да и судей бы перетопили», потому что «где закон, там и обида». Так 100 лет назад начиналась очередная российская смута.

Действовал ли В.М. Пуришкевич исходя из благих намерений или из иных и более сомнительного свойства? Оставался ли он в конце 1916 года искренним монархистом, за какового выдавал себя, и всего лишь совершил глупость? Уже при Временном правительстве против деятелей правых партий возбуждались уголовные процессы, и многие из них подверглись бессудным расправам, особенно в первые дни «бескровной». После Октябрьского переворота репрессии против политических противников, тем более против «союзников» (так тогда называли членов «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела») стали более последовательными и жестокими. 18 ноября (1 декабря) 1917 года В.М. Пуришкевич был арестован, ему предъявили обвинение в участии в контрреволюционном заговоре. По таким делам тривиальной карой был расстрел. Пуришкевича приговорили к 4 годам принудительных общественных работ, но 17 апреля 1918 года по требованию председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского и комиссара юстиции Северной коммуны Н.Н. Крестинского он был освобожден. Формальным основанием для срочного вмешательства высокопоставленных советских начальников была болезнь сына В.М. Пуришкевича. Спустя две недели, 1 мая, он был амнистирован по декрету Петроградского совета, после чего благополучно уехал на юг, к А.И. Деникину. Подобное великодушие не склонных в иных случаях к особому милосердию деятелей наводит на мысль о давней связи Пуришкевича с его политическими противниками из крайне левых кругов. Думается, однако, что подобное подозрение неосновательно. Большевики, с одной стороны, могли таким образом отблагодарить своего врага за совсем не малый вклад, который он внес в дело крушения старого режима, поучаствовав, хотя бы и не намеренно, в уготовлении пути для их прихода во власть; а с другой — за этим актом человеколюбия могли стоять вполне прагматические расчеты, что выпущенный ими на свободу импульсивный политик весьма и весьма способен наломать дров там, где он будет действовать.

В Ростове-на-Дону Пуришкевич стал издавать журнал крайне правого и монархического направления «Благовест». Этот журнал шел вразрез с идеологией, которой придерживалось правительство А.И. Деникина, и тем самым, при всей основательности проповедуемых на его страницах идей, вносил разлад в умонастроения деникинцев, не способствуя успеху Белого дела. Эскапады В.М. Пуришкевича и их последствия — поучительный и ныне пример того, к каким пагубным результатам могут вести самочинные инициативы тщеславных ревнителей, казалось бы, благого дела, тех, которые, по одной известной и уже не русской, но меткой поговорке, склонны почитать себя святее папы Римского.

pravoslavie.ru