Фантастическое признание протоиерея Всеволода Чаплина

Председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества (ОВЦО) РПЦ протоиерей Всеволод Чаплин признался в интервью корреспонденту Игорю Гашкову, что пишет рассказы под псевдонимом Арон Шемайер и наравне с другими пользователями выкладывает их в Интернет. По словам священнослужителя, он взялся за перо, чтобы «предостеречь читателей» от забвения традиционных ценностей. Недавно литературные таланты Чаплина оценили на конвенте фантастов «Басткон», где клирику вручили премию «Бесобой». Инкогнито главы ОВЦО раскрывается только сейчас.

— Отец Всеволод, говорят, вы получили премию «Бесобой» за рассказ «Машо и медведи». Это так?

— Да, совершенно верно. Это мой текст, вышедший под псевдонимом. Я уже под ним публиковался. И вот я решил реанимировать Арона Шемайера, чтобы предложить предостерегающую картину будущего.

— О чем ваше произведение?

— Надо смотреть и читать. Текст, мне кажется, довольно емкий. Я не считаю это профессиональной литературой — я таковой никогда не занимался. Это сценарий того, что может происходить в 2043 году, если мы пойдем по тупиковому пути следования ультралиберальным ценностям. Эти ценности не могут не кончиться тоталитаризмом, потому что они безжизненны, они античеловечны, они насилуют саму природу личности и общества. Они могут быть приняты только под жестким информационным и политическим давлением, и именно такую картину либерального ада я нарисовал. Текст достаточно длинный, но желающие могут его прочесть; там запакованы десятки социальных явлений, от которых хочется предостеречь.

— В вашем рассказе показана Россия, распавшаяся на части. Откуда такая фантазия?

— Если мы не откажемся от диктата псевдоценностей, этот распад неизбежен. Но в то же время, как вы успели заметить, в этом тексте сказано, что сторонники тоталитарного либерализма удерживают все меньше территории — практически только Москву; пользуются иностранными наемниками, пользуются сохранившимся ядерным оружием, но и это не спасает, потому что общество, живущее по закону смерти, никогда не выживет.

— В «Машо и медведях» нетрудно найти примеры просторечной, даже грубой лексики. Не боитесь ли вы, что это оттолкнет православного читателя?

— Надо было показать ад. Вот он и показан. Я неплохо знаю среду, которая очень хотела бы породить общество тоталитаризма. Эта среда так и разговаривает.

— Допустим ли мат в литературе?

— Думаю, что нет. В этом тексте есть некая грань, которая не переступается.

— В Интернете мы нашли еще текст под псевдонимом Арон Шемайер, выложенный в Сеть в начале 2000-х. Как давно вы пишете?

— Я не считаю себя писателем. У меня есть рассказ «Первая схватка». Тоже о конфликте между цивилизациями. Это в еще меньшей степени литература — это сценарий. Я не помню, когда это было — кажется, в 1997 году я его написал. Но, увы, на все это едва хватает времени отпусков. Про Машо я писал в прошлом отпуске, в этом я писал литургические тексты. Посмотрим, может, хватит свободного времени и в будущем, хотя его становится все меньше.

— Налагает ли какой-то отпечаток на вашу литературную деятельность то, что вы священник?

— Конечно. Мысль, с которой я подошел к тексту про Машо, — «держи ум во аде и не отчаивайся». Как вы видите, концовка там совершенно христианская. Может быть, примитивная, может быть, ее можно было закрутить с большей интригой, с меньшим религиозным подтекстом, но на это, честно скажу, просто не хватило времени.

— А почему такой псевдоним — Арон Шемайер?

— Как вы знаете, я большой юдофил. Ну вот так вот я его и придумал еще примерно 20 лет назад.

— Может быть, и на основе рассказа «Машо и медведи» будет сделана компьютерная игра?

— Если найдутся желающие, почему нет. Но даже и на очень интересные сценарии не находится средств.

* * *

В рассказе Арона Шемайера (псевдоним Всеволода Чаплина) «Машо и медведи» показана Москва 2043 года — воплощенная антитеза традиционной морали. Красную Пресню переименовали в Голубую, Церковь распустила себя сама, а новый общественный строй, вдохновляющийся идеалами «Великой сексуальной революции», держится на штыках легионеров-африканцев.

Жители Москвы 2043 года существуют, погрузившись в себя, в то время как власти сосредоточились на защите меньшинств и пропаганде телесного низа. Вот один из характерных образцов авторского стиля Арона Шемайера: «Это что за дивный новый мир? — завелось Машо. — Вот я сюда пришло. Я интерсексуал. Могу быть и садо, и мазо, и гомо, и гетеро, и зоо, и педо, и некро, и техно. А могу — никем из вышеперечисленного. Вам что, не объясняли, что такое zero tolerance к дискриминации?»

В мире Шемайера Московская конфедерация ведет борьбу с религиозными консерваторами из Свободной России, презрительно называемыми «медведями», христиано-мусульманские конфликты оборачиваются союзом между православными и исламистами, главное действующее лицо — интерсексуал Машо — прокладывает путь через цифровой мир, постепенно разочаровываясь в его ценностях. На Москву тем временем наступают православные рати, несправедливо обвиняемые в фашизме.

Раскованный в пародировании либералов Шемайер противопоставляет им довольно незатейливое резонерство верующих персонажей, обличающих моральное разложение Москвы 2043 года. Завершается рассказ ядерной бомбардировкой православной армии, на которую пошли московские либералы, не сумевшие противопоставить ничего другого восстановлению традиционных ценностей.

ng.ru

Арон Шемайер

Машо и медведи

Наверное, было два часа дня. Или три-четыре. Так, сколько тайму? Машо пошарило рукой по прикроватному столику — где очки... Стоп, а нужны они вот сразу-то? Вдруг захотелось еще поваляться, тем более что из-за занавесок имитационного окна приятно светило фейк-солнце. Минут через пятнадцать — или через полчаса — жизнь начала казаться ощутимо лучше, чем в момент пробуждения.

Ну вот, теперь очки. Машо никогда не нравились прозрачные: глупо смотреть обоими глазами и на внешний мир, и на картинки-тексты-мессаджи. Нет, постоянный контакт с реальностью — не дня нас. Вот так лучше — надело, и никто не мешает. Даже фейковое светило. Машо врубило виртуальную мышь и начало крутить пальцами по простыне. Ну и что там?

Стелло. Один мессадж. «Хрю тебе! Ожило, мерзкое?» Подождет. Само будто ожило, что ли... Знаем, как ожило. Видали. Ну что, одним глазом — новости... «Пресс-секретарь Президента Московской Конфедерации и Ассамблеи Лидеров Революции Ташо Пим предупредило о принудительной эвтаназии лиц, не соглашающихся с новым законом о запрете нетолерантного мышления. В районе Балашихи задержан фашистский лазутчик из так называемой армии свободной России. Шпион утверждает, что хотел попасть на похороны матери. Фашиста ожидают суд и, скорее всего, аннигиляция». Так, надоели фошысты, и Ташо вместе с ними. Реклама. «Новый генератор счастья HaHaHa25.0! За две недели этот девайс изменил жизнь миллионов! Выкидывайте старые геши! Долбите по нашему адресу, и новый будет доставлен вам в течение часа!» Вот хорошо бы гешу-то новую. Посмотреть, сколько пойнтов?

Нет, вот это точно испортит настроение. Пойнтов нет и не будет. Две недели как было в лом джобить — где угодно и на кого угодно. Труба. Полная труба. Да, нужно рисовать хоть какой-нибудь ролик. Вот хоть про новое приложение к очкам. Ну и вот, неделю мучиться. А то и две.

Стоп, — озарилось Машо, — а зачем я всем этим морочусь? Какие пойнты, какие клипы? Где позитив? Клипмейкерша вынула из-под подушки девайс, одетый в желтый пластик, и приклеила его к затылку. Упс. Еще и геша не работает. Вот это по-настоящему плохо. Включив в очках внешний обзор правого глаза, стянув с себя одеяло и безуспешно поискав ногами тапки, Машо босиком начало слоняться по боксу, ища разбросанную вчера технику. Так, вот зарядка, поехали. Геша, геша, геша, ну чё ты... По нулям. Еще раз... Off-on. Quit-start. Нет. Нулевая активность. Причина неизвестна. Машо опять забралось под одеяло, отключило внешний обзор и разрешило прямой долбеж. Начнем со Стелло.

— Хрю, вонючка.

— И тебе хрю. Как после вчерашнего?

— Классная химоза, почти без последствий. Сколько таймов набежало, кстати?

— Шесть, хихи. Только проснулся, мерзкий педрила?

— Заткнись, лесбиян.

— Да легко. Чё надо-то?

— Как гешу чинить? По нулям, вырубилась совсем.

— А, вот чего страдаешь... Выйди и войди.

— Да пошел ты! Я выходило, входило, отовсюду и везде. По нулям. Мертвая геша.

— Дааааа... Бедняга. Ты там не подохнешь от негативных эмоций?

— Подыхаю уже. О работе думать начинаю. Пойнтов вообще не осталось.

— Долби в поддержку.

— Они противные. И пойнты попросят.

— А делать-то чё? Давай, долби, потом мне отдолбись — с пойнтами тема, конечно.

— Тема. Хрю.

— Хрю-хрю.

Машо начало судорожно елозить пальцами по простыне — мышь сегодня особенно плохо слушалась. Так, вот, поддержка геш.

— Хай. Это Машо Бац, биообъект MB/666/5736439565. Не работает генератор счастья.

— Выйдите и войдите.

— Пробовало.

— Точно пробовали?

— Да сто раз, всеми способами, вы за кого меня держите?

— Ясно. Удаленная диагностика — 3 пойнта.

— Давайте.

— Сейчас. Да. Боюсь, что без выезда не получится. Вообще, наверное, устройство не подлежит восстановлению.

— Сколько за выезд?

— 20 пойнтов.

— Вы чё, обалдели?

— Без гарантий результата. Устройство у вас снятое с производства. Вообще рекомендуем вам новый генератор счастья HaHaHa25.0, со скидкой для постоянного клиента — всего 130 пойнтов.

— Не сейчас. Отдолблюсь еще.

— Будем рады. Хай-бай.

Козлы. Так, есть еще один шанс — Витько. Этот чего хочет починит, если поднатужится и если пойнты есть хоть какие-то. А вот есть ли? Вопрос.

— Витько, хай.

— А, Машо! Давно не долбились. Как ты вообще?

— Холодно. Геша на работает, Витьк.

— Какой у тебя?

— HiHiHi19.0, старенькая.

— Да, древний. И чего?

— Сдохла.

— Выходить-входить пробовала?

— Я тебя умоляю. Тыщу раз, всеми доступными биообъекту путями. В поддержку долбила, они охренели — 20 пойнтов за выезд, 130 за новую гешу.

— Маш, ты давно в отключке?

— А тебе какое дело? У меня, между прочим, privacy 95 процентов. Ладно, хрен с тобой. Дней пять химозой баловалось, вот просыхаю потихоньку.

— Тут жопа какая-то начинается. Цены удваиваются на все. Говорят, Бантик и Ташка скоро нас на войну погонят.

— Ты чё, улетел? Хрени обнюхался? Три геши в башку вставил?

— Слушай, хоть ты и почетный пидор, я бы тебе порекомендовал остыть, а потом очки снять и выйти на улицу. Пипл скупает хавку и химозу. У нас в конфедерации пойнтов нет, и вообще пойнты падают, легионерам нечем платить скоро будет, а кругом быдло.

— Ну, это вы без меня, мальчики. Ты мне только гешу почини.

— Дура ты. И за сколько?

— Ну, за 10.

— Приеду — посмотрю. Старый починю за 15, если починится. Новый за 50 найду, но левый.

— Ага, меня за твой левый из 666 в 555 переведут.

— Никому ты сейчас не нужна. Не до тебя просто. Я вон с левым гешей год хожу, и ничего.

— Слушай, а может, мне с тобой сексануться? За 10 пойнтов?

— На хрен тебе секс без геши?

— Давай.

— Ну ладно, по приколу.

Машо опять включило в очках «правый глаз наружу» и начало слоняться по боксу. Среди пустых пакетов из-под фуда, бутылок, халатов, трусиков и лифчиков минут через пять удалось отрыть пояс сексогенератора. Внешний обзор наконец можно было отрубать, но опция «виртуальный секс на двоих» включилась с третьей попытки. Правда, оргазм без геши был даже по кайфу. И 10 пойнтов добавилось. Только Витько так ничего и не пообещало. Ладно, придется лезть в счет.

Открыв в правом верхнем углу очков диалог-бокс Мирового банка, введя свой номер и пройдя авторизацию через роговицу, Машо принялось жать приговора. Пальцы нервно постукивали о сексогенератор. Упс. Все хуже, чем ожидалось. Минус 30 пойнтов. И за бокс, за бокс... За бокс еще не списывали. Значит, спишут на днях. Значит, долги. А они Машо никогда не нравились. Хоть и модно жить в долг и не думать ни о чем, будут траблс — ни тебе статусных примочек, ни на танцедромы не сунешься, ни еще куда в этом роде, а потом могут даже выгнать из категории 666. А это было совсем не в кайф. Зря что ли Машо боролось за членство в элите? Три раза меняло пол, выходило на мобы против быдла, участвовало в конкурсах креативной ненависти?! И вообще, оно — крайне продвинутый биообъект. Настоящий интерсексуал, творческая единица. Скатываться до тупых 555? Или вообще до полубыдла из 444? Нет. Никогда. В общем, придется джобить. И для начала оторвать от башки дохлую гешу.

— Витько, — включило Машо окно в левом верхнем углу очков. — По кайфу пошло.

— Ага... Фирма веников не вяжет. И без геши тоже по приколу иногда.

— Ну вот. Ты мне там гешу присмотри пока, пойнтов за пятьдесят, но получше, не будь сукой. Я через пару дней тут кучу пойнтов накопаю, расплачусь с тобой. А когда привезешь?

— Я ж тебе говорю, ты очки сними и наружу выгляни. Тут хаос какой-то. Дай я к утру пойму, что к чему... Отдолблюсь потом.

— Завтра чтоб привез, урод!

— И тебе хрю. Ладно, отмокай там.

Что ж, придется долбить Робеспьеро. Пожалуй, это единственный вечный источник джоба. — Привет тебе, великий! — игриво заверещало Машо, связавшись со второй попытки с вечно занятым работодателем.

— Оооо, Машо умное! Машо самое! — ответил ехидный манерный тенорок. — Хрюшеньки тебе, лесбияно невыразимое! Чем я, несчастное, могу быть тебе мило?

— Всем! Всем, героическое квир-идолище! Джоб надо. Позарез. Чё хошь могу расфуфырить. Хоть унитаз, хоть главный пидарас.

— Машо, ах, Машо! Блаженное дитя! Так кри-и-изис у нас! Новенький, модненький, нагленький! Дня три вот уже непосредственно! Не покупает ничего народонаселение, кроме фуда и химии, рекламку-то тоже не заказывает никто!

— Робеспьеро, не будь гадом. У тебя точно в заначке идейки имеются, я же знаю.

— Идейки, идейки... Тут идейка главная — ну Луну улететь, или в Антарктику какую, чтобы быдло тебя не пустило на ремешки с двуглавыми птичками... Ты, Машо, давно из бокса не выглядывало, поди...

— Да вот не хочется. Что-то вы все меня пугаете.

— Ну ладненько, вот тебе повод показаться на солнышке. Приезжай завтра в двенадцать ко мне, будем тут думать, как дальше жить-поживать. Может, и для тебя чего придумаем. Или ты для нас.

— Хрюхрюхрю, великий. Я всегда знало — ты любишь юные таланты.

— Если они меня, то и я их. Ну давай, подтаскивай тело свое пышное и душу раскидистую.

— А то. Хрюхрю.

Съев пакет веганского фуда и запив его раша-колой, Машо врубило в очках дзен-аудио и за пару минут опять провалилось в сон. Прошла будто бы всего еще одна минута, и очки озарили Машины глаза ярким рассветом, сопровождавшимся залихватским хохотом и ритмичными ударами какого-то инструмента. Надо было вставать.

Заскочив в душ, попив голубого чаю и наскоро сжевав первую попавшуюся фудину, Машо схватило торбу и выскочило из бокса в лифт. Неожиданно быстро, минут за пять, биообъект MB/666/5736439565 доехал до бейсмента и авторизовался на выход с лифтовой площадки. Народу кругом было немерено — еще в подъемнике Машо пришлось потесниться, а на бейсмент-парковке вообще царило непривычное для одиннадцати часов оживление. Какие-то объекты вытаскивали из букашей большие коробки с фудом и тащили их к лифтам. Другие прыгали в букаши и на мобики и куда-то быстро срывались.

Машо, с третьей попытки заведя свой старый трехколесный мобик, выехало на стрит, который тоже был не по времени оживлен. Букаши, крупные и мелкие, коллективные и персональные, медленно, плотным потоком двигались в оба направления. Народ на мобиках хаотично сновал между ними, то и дело запрыгивая на тротуары. Проехав километра два, Машо попало в плотную кучу существ — кто был на мобиках, кто на своих двоих. Чем дальше, тем толпа становилась плотнее. Периодически из нее выскакивали люди, несшие в руках или навьючившие на мобик тюки с фудом, питьем и химией.

«Пардон, пардон»! — то и дело раздавалось вокруг. «Аккуратно»! «Дайте протиснуться, кисы»!

Машо постепенно поняло, вокруг чего крутилась толпа: впереди был вход в мегамаркет «Sun Eternal». Толпа становилась все плотней и динамичней. В конце концов существо лет пятидесяти с копной рыжих дредов врезалось в Машо, обрушив на него пластиковые боксы и беги.

— Факин стафф! — завопило Машо. — Драйвь отсюда взад!

— Сорри, сорри, — отозвалось существо неожиданно вежливо. — Не заметило вас, простите.

Неуклюже собирающее рассыпанные коробки и банки, существо начало вызывать у Машо некоторую жалость.

— Смотреть вообще-то надо, — примирительно ответило оно. — Ну и чё народ так озверел?

— Вы что, не в курсе? — продолжая собирать товар, прохрипело существо. — Пойнт падает, на тридцать процентов упал. Говорят, завтра наполовину упадет.

Отдышавшись, сосед по давке вновь навьючил на себя беги и затравленно взглянул поверх себя.

— Так доставка же есть, чё толпиться-то? — спросило Машо.

— Не работает с вечера. Говорят, товара нет. Иногда привозят понемногу, но не больше пяти килограммов за раз.

— Жесть. Как в войну.

— А говорят, война и будет скоро.

— Быдло опять возбудилось? Мы же вроде его в гробу видали.

— Легионерам нечем платить, вообще неизвестно, что будет.

Толпа вдруг начала быстро рассеиваться. Некое существо вырвалось из самого ее центра, пришпорило мобик и, злобно прорычав: «Уроды», — двинуло про проезжей части. Оказалось, шоп закрыли.

Машо, обрадовавшись свободе, припустило по проезжей, лавируя между медленно плетущихся букашей. Без четверти двенадцать оно вошло в зал заседаний адвертайзингового центра «Моцарт&Робеспьеро».

По стенам уже расселись клерки и рекламщики примерно одинакового унисексного вида, и Машо примостилось среди них. Постепенно вокруг стола начали размещаться члены совета директоров: огромный бородатый рыхлый тип в дамской шляпке с широкими полями, пара подростков в париках — один в желтом, другой в зеленом, затем младенец, которого внес чернокожий здоровяк, болонка, пенсионер с палочкой, военная в пилотке. Привели обезьяну, которая постоянно пыталась ухватить лапой кого-нибудь из окружающих. Вбежало и уселось на край стола differently abled существо, сразу замурлыкавшее себе под нос: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Наконец, внесли и торжественно усадили справа от главного места жирную крысу. Гендерно-эйджево-видовой баланс у руководящего органа «Моцарта&Робеспьеро» был практически идеальным. Правда, в прошлом году конторе пришлось судиться из-за того, что она исключила из совета одного differently abled, который все время мочился на заседаниях, но интеграция десятка существ разных видов почти полностью восстановила репутацию компании.

Минут десять третьего в зал вошло Робеспьеро Эврика. Долгих предисловий наиболее раскрученное креативное существо московского рекламного мира не любило.

— Хрю, голубчики, — одарило оно собравшихся масляной улыбкой. — Как это по-старенькому? Добрый денек? Ну так никакой он и не добрый, денек этот наш. Жопа кругом. Жопочка и срака. Вот так вот, ненаглядненькие. Итак, чтобы вы знали: мне ни от кого ничегошеньки не надо. Контрактиков вообще не будет на ближайшие... Полгода? Год? Вечность? Хотите кушать — веселите мозги, мыслишки вырабатывайте. Я и так от вас смоюсь скоренько, на хлебушек копеечку как-нибудь повымучиваю. Даже на хлебушек с икорочкой, причем даже натуральненькой Но я было бы полной свинюшкой и сучкой, если бы не дало вам умишком пораскидывать. Молчу. Думайте, думайте, мыслите, существа вы мои креативненькие!

— А 7D-стафф про делическую химозу? — спросил от имени младенца чернокожий здоровяк. — Только же заключили контракт, на пять лет же вроде?

— Тааак... Ты не поняло, милое, — растянуло улыбку Робеспьеро. — Контрактик есть. Только пойнтики тю-тю. Никто нынче не гарантирует оплату, никтошеньки. Товар никому не нужен вообще, кроме того, что сейчас с полок сметают. А вот его-то рекламировать вроде бы и незачем.

Пенсионер, с самого начала тянувший руку, обвешанную девайсами, начал говорить практически параллельно с Робеспьеро.

— Господа, сколько уже было этих кризисов? — плавным тенором замурлыкал он. — Нет заказов — значит, нет. Заморожены — значит, заморожены. Мы что, растратили все резервные средства? У нас что, вообще ничего нет за душой? Переждем месяц, ну два, и все вернется на свое место. Люди что-то покупают, кто-то это что-то производит, кому-то это что-то надо впаривать... Мы что, апокалипсиса ждем?

— Ах, голубчик, — скривился в полуулыбке председатель, — вот я вам сейчас отвечу «да», а вы в Global Amnesty отдолбитесь. Или мне первому придется — насчет ваших прогнозиков. В общем, кого-то из нас за религиозный фанатизм аннигилируют, а оно вам так уж надо? Хотя... Amnesty — не Amnesty, скоро может быть уже все равно. Вы думаете, я вот тут похихикать вас собрало? Я же вам говорю: жопочка. Панику на улицах видели? Толпы в маркетах видели? И я видело. Только я еще слышало кое-что кое-где — сами знаете от кого. Жопочка-то в чем? Пойнты могут вообще ничем стать, совсем ничем. Америкашечки могут взять вот и сказать: я — не я, лошадка не моя, не знаю никаких пойнтов, не даем за них ничего. И приветики, голубчики! То, что кушать-греться-освещаться надо, вам понятненько. Ладно, проживем как-нибудь. А вот что с легионерчиками делать? С суррогатными мамочками? С прислугой там, с логистиками? Говнецом же зарастем! А главное — пока без суррогаток вымирать будем, нас быдло здесь перережет. Всех до единого! Медведи, между прочим, как вы знаете, в ста километрах на новых букашах стоят, с ракетками и прочей мили-фигней. А с юга муслики, веселенькие наши, с остренькими кинжальчиками.

В зале повисла неловкая пауза.

— Уважаемое Робеспьеро, уважаемые коллеги, — нарушив молчание минуты через полторы, пробасил бородач в шляпке. — Как существо старомодное, как женщина и мать, я решительно не понимаю вашей креативной паники. Да, наша конфедерация — в кольце врагов. Да, мы переживаем временные экономические трудности. Но есть же ценности, которые мы никогда не должны предавать. Одна из них — забота о детях, об их воспитании. О том, чтобы никто и никогда не посмел вернуть в их души и сердца гендерные стереотипы. Вы понимаете, о чем я: о роликах программ секспросвета. Как бы ни было трудно, они должны выходить и будут выходить! И здесь мы являемся стратегическим партнером правительства Конфедерации. Напоминаю: у нас до конца года должны быть сделаны ролики для инкубаторов младенцев о радостях межвидовых контактов, о пользе мастурбации, о превращении так называемого мальчика в так называемую девочку и наоборот. И ролики, сопровождающие стимуляцию эрогенных зон у детей до 5 лет. И ролики для подростков против асексуальности. И ролики против табу. И ролики о самом новом гендере — технофилах. Мы не будем самими собой, мы потеряем наши традиции, если мы все это не изготовим. И государство предаст Великую Сексуал-Демократическую Революцию, предаст свой народ, если откажется от заказов. Или затянет расчеты.

— Милая Васисуалия, — с кислой улыбкой медленно, но твердо ответил босс «Моцарта&Робеспьеро», — я полностью, не меньше вас, привержен ценностям Великой Сексуал-Демократической Революции. Так же как и ценностям равноправия видов, возрастов и гендеров. И еще раз подтверждаю, что ваше участие в нашей работе чрезвычайно важно. Но я прошу вас не забывать, что на дворе 2043 год. Сексуал-демократические государства действительно находятся в кольце врагов. А некоторые из них взрываются изнутри бунтами муслов и быдла. Да, научное, техническое и финансовое преимущество на нашей стороне. Но последнее уже под вопросом. И... И хватит уже, миленькая, разводить официозик на пустом месте! Жопочка, жопочка, я же вам говорю! Никаких гарантий этих заказиков у нас нетушки. Более того: думайте обо мне что хотите, долбите на меня в Amnesty, но я вам вот что скажу: ничегошеньки бюджет в обозримом будущем проплачивать не будет! Кроме... Кроме войнушки.

В зале возникло затишье, лишь изредка прерываемое песенкой ментального инвалида: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи»! Прошло секунд тридцать, прежде чем с кресла во втором левом ряду, из-за седалища крысы поднялась тщедушная фигурка в мятой майке.

— Я Осе Ой, креативный презентер члена совета директоров господо Ратхаус Рато. — Мой поручитель, изложивший мне свои мысли на языке вида rattus norvegicus, уполномочил меня предложить правительству программу создания роликов о наших врагах. Робеспьеро, сосущества! Если пойнты, или что там будет вместо них, начнут тратить только на войну, то у нас лишь одна дорога: надо воевать. Воевать на фронте создания роликов. Робеспьеро, на самом деле тут уже и обсуждать-то нечего. Звони в правительство, пока никто раньше нас ничего не накреативил. Остальное потом додумаем.

— Потом, потом... — задумчиво пробормотал босс. — Потом поздно будет. Я, собственно, собрал вас, креативненькие вы мои, чтобы именно это и обсудить. Да, ролики к войнушке — похоже, последнее, что нам осталось. И что вот клеить будем? Какие мыслишки?

Зал сразу оживился.

— Надо раскопать военную пропаганду прошлых десятилетий, — заговорил, обильно жестикулируя, чернокожий гигант, представлявший младенца. — Пусть даже это все Сталин делал, или Гитлер там. Технологии нейтральны. Они нам подойдут.

— Я не хочу ничего, что исходило бы от Гитлера и Сталина, — крикнула дама с бородой. — Вообще никакого милитаризма не хочу.

Так, вот шанс, подумало Машо. Надо срочно что-то креативить.

— Врагов надо изобразить теми, кем они есть. Медведями! — выпалил пенсионер.

— Да, точно, зверьми, — добавил подросток в зеленом парике.

Машо включило в очках режим «на входе — все желтое». Желтый парик на желтой роже шел юному идиоту гораздо лучше. И клип «Лесбитапочек» в правом верхнем углу очкового экрана стал гораздо симпатичнее.

— Неплохая мысль, — отреагировало Осе на слова подростка. — Вот едут они на своих мили-букашах, приближаются, и видно морды звериные. Медвежьи. А если муслы — то свинские хари, они свиней очень не любят, почти как евреи, что странно, но кто их разберет, этих фанатиков, зачем они под евреев канают, завидно им, наверное...

— Осе, ты таки уже совсем высказалось? — мягко влилось в поток дискуссии Робеспьеро. — Ты что городишь, голубчик? Свиньи — это вид биологический, мы не можем его оскорблять, сразу под Amnesty попадем. С медведями получше. Само Ташо как-то назвало быдлюков медведями, то есть это уже вроде и не вид, а ругательство такое. Или даже справедливая оценка врага. Ташо — это, считай, закон. Но и все-таки. Кто здесь видел медведя последние года три? Когда Ташо сказало, что медведи — враги, то есть что враги — медведи, одноименных существ не то что из зоопарка убрали: в любых роликах перестали показывать. Есть они, нет, не понимает никтошеньки. Ты еще чертей изобрази или Бабку Ешку какую.

— Да, медведи — туфта, — медленно, с романтически-мечтательным выражением лица, отреагировало существо в головном уборе из белых перьев, представлявшее болонку. — Может, изобразить гадкие, слюнявые, кровавые исчадия — и с пустотой вместо лица. Типа быдло, без мыслей, без чувств...

Тупик, подумало Машо. Что ж, отлично: самое время включиться. И даже снять очки. Пусть видят мои пафосные, убежденные глаза.

Поднявшись из третьего ряда, протиснувшись между креслами во второй, кинув очки в сумку и подождав почти целую минуту, чтобы привыкнуть к внешнему свету, Машо закричало:

— Стоп! Стоп, коллеги! Вы что, не поняли? Война! Воойнааааа! С быдлом, с гадами! И если Ташо сказало, что это медведи, значит, медведи! Дикие, агрессивные! Звери, звери, звери! Быдло! Фанатики средневековые! Гомофобы! Фошысты! Они должны выглядеть так, чтобы их хотелось порвать на части немедленно! В общем, предлагаю план.

— Машо, подождите, — пробасила бородатая дама. — Если мы будем вести такую пропаганду, мы будем ничем не лучше их самих. Нельзя проявлять агрессию. Мы же все-таки передовая часть человечества. Мы боролись за то, чтобы никакого милитаризма вообще нигде не было. А тут — звери, враги...

— А вот мой поручитель считает, что все правильно, — перебил бородача Осе Ой, крутя пальцами крысиный хвост. — Да, враги. Да, звери. И относиться к ним надо как к врагам и зверям. А пацифистов надо отправить прямо к ним туда, причем без оружия.

— Молодое существо, что вы себе позволяете! — взвился бородач в шляпке. — Среди нас не место тем, кто пропагандирует войну! Я буду жаловаться в Amnesty! Вся наша цивилизация — вершина развития человечества — основана на ненасилии и миролюбии! Даже церковь, пока ее у нас на самоликвидировали, признала правоту пацифизма! А мы сейчас, в середине ХХI века, слышим речи, достойные Гитлера!

— Таак, таак, голубушка, — с самодовольной улыбкой затянуло Осе, — и на кого вы-таки собираетесь жаловаться?

— На вас, циничного наглеца, — с вызовом пробасил бородач. — Именно на вас. И не отвертитесь.

— Э нет, милая вы моя. — Улыбка Осе стала еще шире и безмятежней. — То, что я сейчас озвучил, является позицией моего поручителя. И попытка угрожать ему жалобами — это очень серьезно. Это спишизм, дорогие сосущества. На пожизненное тянет.

Осе оглядело зал победным взором.

— Я не слышала, чтобы поручитель вам что-то говорил за последние полчаса, — сдавленно парировала дама.

— А я слышало подробнейшие указания, изложенные на языке ratus norvegicus. — спокойно произнесло Осе. — Совершенно ясные указания. Вы их ведь все, наверное, слышали, но не смогли, в отличие от меня, перевести?

— Да, да! — немедленно включилось в игру Машо. — Я слышала, как... уважаемый член совета директоров издавал прекрасные звуки. Вот, «пи-пи-пи»...

— Пи-пи-пи! Пи-пи-пи-пи-пи-пи! — радостно заверещало в полный голос differently abled существо.

— Что это все такое! — привстав, начал возмущенно дребезжать пенсионер. — Мы не можем принимать решения в таких условиях!

— Конечно, не можем, — взяло наконец слово Робеспьеро. — Вы можете потом что угодно говорить, но давайте выслушаем Машо. Машенько, ну давай кратенько...

— Сосущества! — нервно, но уже с гораздо большим оптимизмом после явной поддержки босса продолжило Машо. — Мы, конечно, пацифисты. Но, если нам нечем будет платить легионерам, то придется либо воевать самим, либо оказаться в медвежьих лапах. Вот так! И, что бы вы ни говорили, нужна ненависть. Ненависть! И чувство опасности! Реальной опасности! Реальной войны! За наши идеалы! За Великую Сексуал-Демократическую Революцию! И тот, кто не готов ее отстаивать... Кто прячется в кусты...

— Машенько, ну не надо опять конфликтиков, — с улыбкой прервало выступавшего Робеспьеро. — А то сейчас мы все надолбим друг на друга в Amnesty и так и разойдемся, ничегошеньки не накреативив. Что ты хочешь про медведиков снять такое?

— Ну, это, я еще не придумало. — Машо и правда пыталось склеить план по ходу разговора, одновременно оценивая настроения членов совета. — Надо, наверное, показать живого медведя. Как он разевает пасть. Как размахивает когтистыми лапами. Как рвет на куски куклу. Или... Или даже... Живое существо. Не понарошку. По-настоящему.

— Что оно городит! — Васисуалия буквально подскочила с места. — Принести в жертву существо ради ролика! Да это не на пожизненное тянет, а на принудительную эвтаназию! И какое существо вы хотите умертвить? Кошку? Собаку? Крысу? То есть одного из беззащитных наших сограждан? Я немедленно долблю в Amnesty. Как вы понимаете, мои очки все записали.

— Стоп, стоп, — с улыбкой встряло в разговор Осе. — Я, кажется, знаю, кого мы отдадим на растерзание медведю. Другого медведя. Человекообразного. Одного из наших врагов. Захватим — и вперед. Или возьмем из уже захваченных.

В зале возникла пауза. Чернокожий верзила привстал, потом снова присел, опять привстал и задумчиво, будто про себя, проговорил:

— А нам за это ничего не будет?

— Ничего, — ответило секунд через десять Робеспьеро. — Начиная с завтрашнего дня асболютно ничего. Ничегошеньки.

— Как-то все-таки... Речь о военнопленном, — неуверенно проговорила офицерша в пилотке.

— А кто это такое — военнопленное? — удивленно спросил подросток в желтом парике.

— Было когда-то такое понятие, — уныло ответил пенсионер, — но теперь его нет, мы же войн не ведем...

— Так завтра война или не война? — обращаясь к председателю, пробасила дама с бородой.

— И война, и не война, — ответило Робеспьеро. — Но законы войн ХХ века на нее точно не распространяются. Я же говорю: ничегошеньки нам не будет. Какие предложения?

Осе дернул за хвост крысу, она громко запищала. Differently abled тут же откликнулся еще более истошным писком.

— У меня предложений нет, — прервал паузу чернокожий здоровяк, — но мой поручитель — за предложение Машо с дополнениями Осе.

— Другие мнения будут? — встрепенулся Робеспьеро. — Обойдемся без голосования?

Подождав секунд пятнадцать, глава рекламной конторы подытожил совещание:

— Ну что ж, завоз медведика за мной. Насчет пленного спрошу у ребяток из правительства. Сценарий и съемочки — за Машо и Осе, если они не против.

Пока члены совета директоров уныло покидали зал, Осе и Машо осадили Робеспьеро. Надо было договориться о чем-то конкретном. Самое главное, что из босса удалось выдавить аванс — на два существа целых 2000 пойнтов. Но выдадут их только завтра. Решили передолбиться в двенадцать дня. Насчет реквизитов. А вот над сценарием надо было работать уже сейчас.

Через полчаса Машо и Осе уже сидели в фудконсьюме. Кальян с легкой химозой неплохо компенсировал опостылевшую имитационную курицу и двухкилограммовый мандарин с утрированным вкусом. В торце стола был водружен домик из красного дерева, где в ожидании специального меню нервно подергивало усами Ратхаус Рато.

— Ё, Васисуалия, паскуда расфуфыренная... — запив раша-колой первый кусок пересушенного имитата, начало разговор Машо.

— Старый пидарас, — уставившись вдаль, ответило Осе.

— Amnesty не ссышь? Очки чё не вырубил... Да и вообще тут девайсов до жопы.

— Старый пидарас. Пидарас старый. Десять раз старый пидарас. Срать им на нас, вот щас точно срать. Пердеть и попердывать.

— Ага. Щас вот, щас. А потом?

— Потом не будет.

— Откуда пророчество?

— А вот Васисуалия как на войну пойдет, так и допрет все до некоторых уууумнеееньких, креаааативнеееньких! — Осе с ехидной улыбкой воспроизвел интонации главного рекламщика Москвы.

— Да, пойдет. Прикольно будет, фифи. Он чё, правда пацифист, или карьеру на этом мастырил?

— Бородатая педовка? Правда. Убитый пацифистище, еще с дореволюционных времен. Ты чё, вчера родилась? Ой, родилось, прости. Умора, ёлки.

— Да в жопу.

— Да куда хошь. Он еще лет пятнадцать тому манифест составил — полное разоружение всех народов, запрет на применение физической силы, грубых слов и агрессивных выражений лица... Долой полицию там... В Думу шел от зелено-голубых.

— И чё, не избрали?

— Видео какое-то нашли, где он семилетнего мальчика сношал. Тогда не проканало. Но через пять лет героем уже ходил, жертва эйджизма и педофилофобии. Правда, по здоровью уже не выбирался, там в организме химозы 99,9 процентов.

— Ай-яй-яй! Ты чё, сам химозу не абсорбишь?

— Ни стаффа.

— Да ну.

— Десять раз ни стаффа.

— А кайф откуда?

— А у меня жена, дети, пойнты — до жопы кайфу.

— Во, а туда же, существо среднего рода.

— А поди докажи, что нет? Не попался и не попадусь. К тому же меня хвостатая вонючка прикрывает. За ней как за каменной...

— Фак! Орать не надо, а? Ты точно в Amnesty загремишь сегодня, правдоруб грёбаный. И вообще — мне твое Рато даже нравится. Жрет мало, пищит, все такое...

— Серая вонючка. Двести пятьдесят раз серая вонючка. Мой ее, скотину, таскай в этой клетке зассанной...

— Осе, ты камикадзе. Ты это, мне еще моя шкурка дорога. Больше чем крысиная. Нас еще до всякой войны заметут за твои речи мляцкие. Тихо ори. Понял, тихо!

— Дура ты. Эй вы, с девайсами! Слушайте внимательно! И пишите старательно! Я общаюсь с господо Ратхаус Рато. Милые эпитеты, которые вы слышали, — часть нашей любовной игры. В своих ответах на языке вида rattus norvegicus господо Рато поведало мне, что оно нашей игрой полностью довольно. И особенно тем, — Осе гордо поднял голову и начал со ртом до ушей вещать на полконсьюма, — что я его называю серой вонючкой, серой вонючкой, серой вонючкой! Пятьсот девяносто раз на дню — серой хвостатой вонючкой!

Клиенты за столиками уставились на Осе и на крысу в домике. От стойки химозного бара отделилось существо в униформе.

— Any problem? — спокойно спросило оно Осе.

— У меня нет, — ответил креативщик. — И ни у кого пока нет. Я адвокат и креативный презентер Осе Ой. Мы ведем любовные разговоры с моим партнером и поручителем. На всякий случай все пописываю на очочки и еще кое-куда. Воооопроооосики есть? — Осе опять начало копировать Робеспьеро.

— Ну, как-то потише, полегче. Люди ведь сидят, — миролюбиво пробасило охранное существо.

— Что-что-что? — завизжало Осе. — Что вы сказали? Люди? Здесь не только люди! Люди, люди, люди... Здесь мой партнер и поручитель господо Ратхаус Рато! Существо вида rattus norvegicus! Оно только что высказало мне на своем языке возмущение вашей дискриминационной репликой насчет людей! Игнорирующей присутствие существа другого вида! И что мне теперь делать?

— Простите, уважаемый rattus, — испуганно пробормотал верзила.

— Мой партнер вас прощает, но в последний раз, — тут же выпалило Осе. — Второго раза не будет, отдолбимся куда надо. И попрошу больше нас не беспокоить.

— Еще раз прошу прощения, — охранник уже пятился к стойке.

— Вот так вот, фифи, — довольно уставился юрист на Машо, отрезая кусок курицы. — Щас они еще хавку крысиную долго нести будут, так я вообще их закрою напоц. Если вдруг по кайфу покатит. Или еще кулее — нашлю Greenwar, те просто всю тошниловку гранатами закидают. Тут, между прочим, не только крыс оскорбляют, а вон растение в темном углу стоит. Равноправный вид. Дискриминируется по отношению к раттусу. Вот, учись, пока я жив. Расизм, сексизм, эйджизм, хелсизм, ментализм, а уж тем более спишизм — прекрасный матерьяльчик для успешного скандала. Слушай, может, тебе такую же вонючку хвостатую по дешевке загнать?

— Не, я существо тихое, не лезу никуда.

— Ну да, впрочем, сейчас и не особо надо. Сами к нам прилезут скоро — медведя твои любимые. Так что с роликом делать будем?

— Слушай, я вот тут подумало... А может, ничего не делать?

— А чё в бутылку лезла на совете? Чё я тут с тобой сижу? Чё ничё?

— Ну, как-то... Я вот тут себе представило... Медведь, пожирающий человека... Натурально жрущий... Как мы можем...

— Чё не можем-то?

— Ну, совесть же вроде есть у нас.

— Совесть? Совесть? Фифифи! Вспомнила! Прям Васисуалия номер два!

— А чё. Нам с тобой вроде как все уже пофег, а может, Васисуалия и права по-своему.

— Права? Да может... Только секи сюда, боевая подруга.

Раздаточное существо принесло для Рато небольшую миску с молоком и кусочек настоящего мяса. Осе с брезгливой ухмылкой приоткрыло дверцу деревянного домика и просунуло крысе деликатесы.

— Жри, скотина. И пусть они только попробовали принести тебе имитацию. Порву уродов. Вот, Машо, лучший индикатор натуральности продукта. Не жрет, паскуда, никаких полимеров — не то что мы с тобой. Так вот, секи.

Осе затянулось электронной сигарой.

— Васисуалия права. И ты права. Война — фегня. Ничего хорошего в ней нет. Трупы будут. Оторванные бошки будут. Кишки выпущенные. Может, нас с тобой не будет. Бардак тут будет полный — наверное, навсегда. Или медведи нас начнут здесь дрючить, воспитывать как христиан. Или муслы — как мусульман. Кайфа немного, в общем. Война. Фегня. Но не мы ее накрываем, а она нас. Ваш с Васисиуалией, сорри, пацифизьм был хорош, пока мы тут прожирали плоды эрфешных и еще советских строек, пока мишки с муслами не отобрали нефть и почти все атомные станции и пока пойнты чего-то стоили. Пока на них можно было легионеров держать. А щас, Машо, щас... Они нас первыми медведям сдадут. Пограбив, что осталось. Это в худшем случае. В лучшем — просто свалят. И чё мы? Будем как те пацики, про которых в начале века ржали. Типа, выселить их на Канары и пусть там живут без армии и без полиции. До первого пирата. Вот точно такая жопа тут и случится.

— Слушай, но медведи и муслы же — тоже люди. Человеческие существа. Им что, нас не жалко?

— У них свои представления о жалости. Они нас осчастливить хотят. Под себя переделать. Вот ты что, несчастная?

— Я? Не знаю... Живу как все. Вроде по кайфу.

— А я тем более. И в медведи не хочу.

— А куда хочешь?

— Не знаю. Валить надо отсюда.

Осе спрятало сигару в карман и полезло вытаскивать консьюмовскую посуду из крысиного домика.

— Куда валить? — уныло спросило Машо.

— Вот в том-то и беда, что некуда. Вроде есть у меня дядя в Нью-Йоркской Конфедерации. Но пойнтов своих он не даст. Можно в Израиль, но они там хуже медведей — заставят в армии служить, иврит учить, а то и в ешиве сидеть, про этого, про Б-га слушать. Мракобесы-сракобесы. Не хочу. Но вот точно я тебе скажу — на войну я не пойду. Хоть и не Васисуалия. Может, медведям юристы тоже пригодятся... А крысу сожру, фифи. Если до медведей — в порядке любовной игры. Если после — просто так. Главное не проблеваться, фифи.

— Циник ты.

— Циник я. Что закажут — то и пою. В общем, давай про сценарий.

— Думаешь, завтра надо уже?

— А ты чё, вечно жить собираешься? Того гляди Ташо войну объявит. Сто пудов, Робеспьеро уже медведя из Стокгольмской Федерации на турбопоезде вывозит. Пленных тоже тут есть штук десять. Завтра снимаем! Двадцать раз — завтра именно.

— Может, все-таки не надо?

— Иди нафек. С тебя сценарий. И, look, он должен быть элементарный. Одна страничка. Медведь жрет пленного. А дальше лозунги. Типа: «Он сожрет тебя»! «Убей зверя — фошыста»! «Родина-мать зовет»!

— Ты чё, в сталинщину ударился?

— Щутка. Но типа того. Нам сейчас нужна не Васисуалия. Нужна ненависть! Ненависть! Ненависть! А насчет цинизма... Вы тут все вроде поклоняетесь идеалам Великой, стафф, Сексуал-Демократической Революции. Никак иначе вы их не отстоите. Их вообще никак нельзя отстоять, только через ненависть. Ненависть, поняла?

— Идеалы же добрые. Гуманистические. Мы же не медведи.

— Ну, поди, надолби на меня в Amnesty, фифи. Придется вам стать медведями, придется. Без этого никак — только за спинами легионеров. Никак! А я свалю.

— Ну и вали.

— Ну и свалю. Ладно, не крысься — ой, простите меня, господин Рато, фифифифи! Все, долби вечером, как чё напишешь.

Попрощавшись с, похоже, бывшим приятелем и новообретенным творческим партнером, Машо спустилось на парковку и выехало на стрит. Как ни странно, был уже самый настоящий вечер — креативные разговоры отняли неожиданно много времени. Но народ не переставал штурмовать шопы и беспорядочно разъезжаться с кучей коробок. Эх, подумало Машо, сейчас бы шопнуть-таки гешу... Ну ладно, завтра аванс. Хотя хавки и химозы в боксе тоже почти не оставалось. Пролавировав минут сорок пять через толпу, Машо довольно легко запарковало мобик, поднялось в бокс, легло на кушетку, включило в очках старый альбом «Лесбитапочек». И отрубило связь. Писать ничего определенно не хотелось, и вообще с трудом думалось о завтрашнем дне.

...Когда Машо проснулось, темы очков подавали ясные сигналы о том, что на дворе — совсем не утро, а уже середина дня. Стоп, сколько тайму? Машо щелкнуло пальцами, включив виртуальную мышь, и покрутило пальцем по одеялу. Часы, часы... Ой, час дня!

Как только был врублен коннект, в левое верхнее окно очков посыпались видеосообщения. Самое мягкое было от Робеспьеро: «Душечко, где сценарий?!». Тон мессаджей Осе был совсем другим. Машо быстро вскочило с кушетки, нырнуло в майку, немного пригладило ершик волос, включило весь свой актерский талант и сразу же начало отвечать на сообщения.

— Друзья, работаю как волк. Через полчаса закончу. Пришлю.

Тут же в окне для мессаджей появилась физиономия Осе.

— Ты что, с дуба рухнуло? Шли сценарий Робеспьеро и мне. И сразу дуй в бывший зоопарк. Туда уже медведя из Стокгольма пригнали, скоро пленного привезут. Операторы на подходе. Снимаем сразу же! Само Ташо ждет. И мы. Давай, давай, хрюхрю, ждем!

Так. Полчаса на креативчик. Но работать в таком режиме Машо было не привыкать. Прыгнув за стол, тут же разогрев имитационный кофе и плеснув его в чашку, креативное существо принялось судорожно барабанить по виртуальным клавишам. Итак, все просто. Одна страница. Медведь нападает на пленного и жрет его. Морда и лапы должны быть в крови. Без звука. Или нет: если пленный будет что-то говорить, это вырежем, а рычание зверя и стоны — подойдут. И теперь главное: лозунги. Что там Осе плел вчера, гад прожженный? «Он тебя сожрет», «Убей фошыста»... «Родина-мать», мать его... Старо, скучно... Вот, вот сейчас...

«Это случится с тобой».

«Это случится завтра».

«Это зверь».

«Он не ведает жалости».

«Он просто хочет жрать».

«Он сожрет тебя».

«Он жаждет крови».

«Ты никуда не спрячешься».

«Забудь про пацифизм».

«Убей зверя»!

«Убей его вместе с нами»!

«Спаси себя и тех, кто тебе дорог»!

«Спаси Великую Сексуал-Демократическую Революцию»!

«Спаси Московскую Конфедерацию»!

«Нас спасет только священная ненависть»!

«Смерть быдлу»!

«Смерть медведям»!

«Размозжи эту зверскую морду»!

«Вперед»!

Машо отправило текст Осе и Робеспьеро, умылось, метнулось на бейсмент-стоянку и выстрелилось к бывшему зоопарку. Ехать было вроде бы недалеко — вниз по Яузе, дальше по набережной мимо Кремля, на Моховую и по Новому Арбату на Голубую Пресню. Но уже на повороте на Moskva River началась глухая пробка.

— Что там? — спросило Машо юного типа на двухколесном мобике слева от нее.

— Говорят, Кремль оцепили, не подпускают никого, бунта боятся.

— А зачем бунт?

— Ты чё, не знаешь? Народ всю хавку смел, кончилась она. Химоза тоже не везде есть.

— Фак. А ехать как?

— Черт его. Дуй назад — может, переулками...

Машо не без труда протиснулось обратно, внаглую пересекло заезд на мост и двинуло по Солянке. Шопы почти все были закрыты, в оставшихся слонялись одинокие менеджеры. Довольно быстро удалось доехать почти до самой Новой Плешки, но дальше все снова было забито. В начале Варьки и Илюшки стояли кордоны легионеров, но городской полиции нигде не было. Значит, можно попробовать против трафика по тротуарам — девайсы, конечно, отфиксируют, но, может быть, и вправду теперь всем все равно?

На всякий случай заехав на тротуар только правым задним колесом, Машо рвануло по площади Бориса Моисеева, потом по практически пустому Охотному, без проблем миновало Старую Плешку, пересекло Тверскую и уже через пять минут было на Новом Арбате. Здесь трафика тоже почти не было, но на подъезде к Садовому кольцу начиналась пробка. Впрочем, ехать было кое-как можно. Минут через пятнадцать Машо добралось до оцепленной мэрии и такого же оцепленного Голубого Дома. Направо на Пресню было не проехать. Пришлось ползти дальше по набережной и потом переулками — мимо клуба Павлики Морозовой и другой бывшей церкви — ресторана «Лагуна», потом мимо Порноцентра и... вот он, бывший зоопарк!

Это было единственное место, где каким-то чудом сохранились клетки для живых существ. Сначала раритетный объект облюбовали зоофилы, однако потом кто-то в Amnesty решил, что заниматься сексом с животными в клетках — это символ несвободы и остаточная дискриминация. Зоофилов прогнали. На их место пришли садомазохисты, которым клетки были в самый раз. Но, поскольку любители экстрима сильно злоупотребляли химозой, алкоголем, драками, поножовщиной и стрельбой, 95 процентов жителей конфедерации старались обходить и объезжать зоопарк как можно дальше.

Машо посмотрело в левое окно очков. Там висело сообщение от Осе: «От входа направо, метров 300, там увидишь операторов перед вольером». Машо без проблем въехало на территорию, миновав будку с сонной охранницей, и подкатило к вольеру.

— Ну чё, противненькие-креативненькие? — стараясь бодриться, улыбнулось оно Осе и операторам.

— Чё, че... Медведь тута, — ответило Осе, — с утра еще. Сейчас врага привезут, и Робеспьеро само приедет.

— Ух ты... Высоко летаем-с!

— Ты чё. Оно с Ташо говорило. То уже сценарий твой читает, ты в курсе?

— Само Ташо? Охренеть.

— Щур. Говорят, сегодня вечером должны ролик по всем каналам крутить.

— Осатанеть. Когда успеем-то?

— В два тридцать съемки, в четыре монтаж, в шесть сдача.

— Так, надо успеть в дабл сходить, фифи.

— Беги-беги, а то и вправду не впишешься в график.

Машо завело мобик и вернулось к воротам. Сонная охранница ни на что не реагировала, и Машо прошествало вдоль будки и забора к чему-то, что теоретически могло быть туалетом. Ага, четыре двери: «М», «Ж», «L» и «G». Машо решительно направилось обратно к охраннице.

— Так, это что здесь такое? Где туалет для интеров?

Толстая старуха продрала глаза.

— А эти, которые интер, они сюда не ходят. Здесь садо и мазо. Их вроде все устраивает.

— Это что за дивный новый мир? — завелось Машо. — Вот я сюда пришло. Я интерсексуал. Могу быть и садо, и мазо, и гомо, и гетеро, и зоо, и педо, и некро, и техно. А могу — никем из вышеперечисленного. Просто интером. И мне нужен отдельный сортир. Вам что, не объясняли, что такое zero tolerance к дискриминации?

— А вам же это, вроде можно и на улице?

— Э нет, гражданка, вы меня с кем-то путаете. С туалетными универсалистами, похоже. Так вот, это они, именно они и только они считают, что сортиры дискриминируют тех, кто хочет ссать и срать без ограничения места и времени. А я интер. Интер, понятно вам? Я не «М», не «Ж», не «L» и не «G». Я «I»! Мне нужен свой сортир, теплый и чистый! Сортир для интеров!

— А у нас теплых и чистых вообще нет, ни для кого.

— Глупая шуточка! Гаденыши! Паскуды! Вот закончу работу и надолблю на вас куда знаете!

Машо гордо зашагало в ближайшие кусты. Ладно, можно побыть один раз универсалистом — не подыхать же из-за дискриминаторов. Но насчет надолбить — это мы не просто так. Пошлем мессагу в Amnesty.

Когда Машо еще не успело выйти из кустов, мимо пронесся крупный букаш, разрисованный белыми и розовыми цветочками. Как помнилось, именно на таком ездит Робеспьеро. Вслед за ним тяжело проехал бронированный мили-букаш. Машо залезло на мобик и обреченно поехало той же дорогой.

— А-а-а, вот и гениальненький автор! — Робеспьеро, только покинувшее свой букаш, с неопределенным выражением лица, раскинув руки для объятия, направился к Машо. — Сценарий — канфэта!

— Привет, привет, — приобняв босса, ответило Машо. — Чуть ли не на самом верху пирамидки, говорят, читали?

— А ты откуда знаешь, старая сплетница? — ответило с улыбкой Робеспьеро. — Ну да, оценили на четыре с плюсом. Только сказали — про пацифизм убрать и про революцию.

— А чего так? Не в моде уже ни то, ни другое?

— Ой, ну что ты, миленькое мое... Сейчас никого раздражать не надо. У нас ведь и пациков много, и контрсексреволюционерчиков. Общество у нас плюралистичненькое. Ох, какое плюралистичненькое! А нынче мобилизация нужна. Еще нам спорить сейчас, кто пацик, кто нацик... Но остальные лозунги — круассанчик свеженький!

— Ладно. Ну, чё делать будем?

— А это я тебя хотело спросить! Ладно, щуточка. У нас пять камер. И медведь в вольере. И пленный в мили-букаше. И лучший в Москве специк по таким вот трюкам, еще в зверском цирке работал. И вот теперь поди пойми, как все утрясти, чтобы медведик врага скушал, а нас нет. Пошли...

От импровизированной стоянки до вольера было метров пятьдесят. Перед решеткой Осе пытался что-то втолковать операторам. Несколько поодаль стоял колоритный тип двухметрового роста в ватнике, у его ног лежало что-то вроде хоккейного вратарского шлема.

— Хрюхрю, — поприветстовало босса Осе, улыбнувшись краешками глаз. — Милости просим на оперативку. Думаем вот, что со зверем делать.

— Да, вопросик, — ответил рекламный босс и сразу повернулся к двухметровому громиле. — Иван Иваныч, присоединятейсь. Кстати, прошу любить и жаловать: господин Ярило, знаменитый укротитель медведиков.

— Угу, — пробасил двухметровый. — Здрасьте.

— Итак, вот задача, — задумчиво начало говорить Осе. — Нам нужно зафиксировать зверя так, чтобы он смог сожрать врага, но не тронул операторов.

— А как врага-то вы зафиксируете? — выпалило Машо, которое уже начало проигрывать в голове сцену съемок, от чего все больше хотелось немедленно выпить водки и уйти обратно в кусты.

— Да, еще одна проблема, — отреагировало Осе.

— Насчет зверя... — Иван Иваныч явно любил говорить короткими очередями. — Зверь на цепи. Пока ее привязали к ограде. Можно отвязать. И мы вдвоем с кем-то будем его из-за ограды придерживать. А вот что вы с человеком делать будете, меня не касается. Я тут вам не товарищ.

— Не хотите федеральный заказ выполнять? Перед самой войной? — Робеспьеро приподнял очки и пристально поглядел на дрессировщика.

— Кому война, кому мать родна, — безразлично ответил Иван Иваныч. — А насчет пленного я же говорю: не товарищ. Не нужен — сами зверем занимайтесь.

— Ладно, ладно, — примирительным тоном ответило Робеспьеро. — Осе, как нам пленного диверсанта приспособить?

— Как, как... Думаю вот уже. Нам же рядом с камерами надо быть. Мы можем его тоже на цепи на какой-нибудь зафиксировать?

— И где эта цепь? — задумчиво спросило Робеспьеро.

— Цепь, цепь... — столь же задумчиво пробормотало Осе. — Иван, а у вас еще одна есть?

— Только одна, — ответил дрессировщик. — На которой медведя привезли. Могу съездить еще, поискать.

— И далеко ехать? — с озабоченной миной поинтересовалось Робеспьеро.

— Часа полтора. В один конец.

— Нетушки! Нам за полтора часа все закончить надо! — из-под очков главного рекламщика начала пробиваться испарина. — Думайте, думайте, креативненькие!

— Стоп, — включилось в разговор Машо. — Здесь же сады-мазы тусуются. У них вообще-то такое добро водится.

— Бегом, милое! — радостно воскликнуло Робеспьеро. — Иди к садикам, иди к мазикам, мы тут пока камерками позанимаемся.

— Осе, пошли вместе, — взмолилось Машо.

— Ладно, пошли.

Прыгнув в Осин букаш, креативщики подкатили к будке охранницы.

— Еще раз вам здрасьте, — с предельно миролюбивой улыбкой попыталось начать разговор Машо. — Говорите, садики-мазики тут у вас собираются?

— А, любительница сортиров... — охранница опять приоткрыла глаза. — Ну как, нашла чё для интеров?

— Для универсалистов. Шикарное местечко. А мы вот тут садо-мазо еще хотим позаниматься.

— Так это вы там с медведем снимаетесь? Кто вам только разрешение дал...

— Это суперклип будет, по всем каналам пойдет. Само Ташо курирует.

— Чёй-то Таша ваша таким делом увлеклась? Вроде нормальная баба-то.

— Ну не знаю... А есть чё для мазо-садо?

— Ну, есть. Плетки там, хлысты. Три пойнта прокат одного инструмента.

— А цепи там, кандалы?

— Хоть золотые, хоть серебряные.

— Чё? Клипу финиш с золотыми! — взвизгнуло Осе.

— Стоп, стоп, — Машо ткнуло партнера в бок. — Покажите, что есть.

Старуха, махнув рукой в сторону обшарпанного одноэтажного строения, двинула по направлению к нему, пытаясь разобраться в связке ключей. Через минуту взорам Машо и Осе предстали кучи садомазохистского добра: плеток, хлыстов, кандалов, наручников и, конечно же, цепей.

— Ну что, вот эту, стальную. И кандалы. Прибить только чем и куда? — буркнуло под нос Осе.

— К земле-то? До хрена тут всего. — Бабка направилась в угол хранилища. — Скобы вот, костыли.

— Аааа, мамаша, вы прелесть! — расплылось в улыбке Осе. — Тридцать пойнтов с меня, вот карточка.

— Давай сюда, — довольно ответила старуха.

Расплатившись и подкатив к месту съемок, креативщики увидели впечатляющую картину: медведь, уже без намордника, метался по вольеру, а Иван Иваныч в шлеме при помощи одного из операторов еле удерживал в руках конец длинной цепи за дальней решеткой.

— Ой, какие штучки! — захлопало в ладоши Робеспьеро, завидев цепь и скобу в руках коллег. — Садо-мазо-сессия на всю Москву! Выводите пленного.

Один из операторов направился к мили-букашу. Через минуту двое африканцев-легионеров выволокли наружу человека в наручниках, одетого в черные брюки и серую водолазку.

— В вольер его, сразу в вольер! — скомандовало Робеспьеро. — И сразу снимаем!

— А кто будет зверя держать? — прорычал оператор.

— Так, Осе, иди к Иванычу. Он один не управится.

— А чего я? — ответил креативщик. — Мне камерами руководить надо.

— Не ссы, ты за решеткой будешь, тебя мишка последним сожрет, как и Иванушку твоего, — осклабился Робеспьеро. — Я, что ли, зверя держать буду, или Машо? В конце концов я тут заказчико.

Осе нехотя поплелось вдоль ограды.

— Итак, сосущества! — начало командовать Робеспьеро. — Господ легионеров прошу приковать пленного по центру вольера цепью.

— Это не наш джоб, — ответил один из африканцев.

— Вот карточка, по пятьдесят пойнтов хоть сейчас, — сказал главный рекламщик с гордо поднятой головой.

— Семьдесят, — отрезал солдат.

— По шестьдесят пять, и баста, — довольно сурово проговорило Робеспьеро.

— Давай сюда.

Прижав карту к очкам, вояки — сначала один, потом другой — сняли санкционированные суммы и повели пленного в вольер.

— Господа, крепко держите мишеньку! — заверещал Робеспьеро. — Этого лицом сюда приковывайте!

Солдаты ловко пристегнули к ноге врага революции кандалы, к ним наручниками цепь, к ней — скобу, которую начали прибивать к асфальту костылями. Операторы постепенно стали располагаться полукругом. Пленный сначала стоял с безучастным видом, но вдруг поднял голову и негромко заговорил:

— До чего же вы дошли, безумцы. Это что сейчас, новое извращение будете придумывать?

— Заткнись, фошыст, без тебя разберемся, — огрызнулся Робеспьеро.

— Я не фашист. Я офицер Армии Свободной России. Это вы хуже любых фашистов.

— Щас ты поймешь, кто тут фошыст! — заверещал рекламщик. — Господа легионеры, может, заткнете ему пасть?

— Лучше сейчас аннигиляция? — отозвался на ломаном русском солдат, колотивший камнем по костылю. — Зачем сейчас сначала будет пытка человека?

— Человека! — крикнул Робеспьеро. — Да это зверь, хуже вон того медведя! Мразь фошыстская!

— Это вы звери, — тихо, но твердо проговорил пленный. — Вы говорите, что вы за свободу. А люди у вас боятся сказать даже одно слово правды. Даже подумать неправильно боятся. Вы говорите, что у вас демократия. А ваша правящая клика сделала из Москвы электронный концлагерь. Верить нельзя, молиться нельзя, жить нормальной семьей нельзя... Детей воспитывать нельзя... Приехать мать похоронить нельзя... Вы говорите, что вы гуманисты. А применяете пытки. И, похоже, казнь мне придумали такую, какие в Средние века не творили. Без суда и следствия.

— Зааааткнниииись! Зааааткнись, уроооооод! — параллельно визжало Робеспьеро.

В конце концов рекламщик подлетел к пленному и вцепился ему в лицо. Тот, хоть и был в наручниках, хоть и висели у него на ногах два солдата, но изловчился и заехал плечом по груди Робеспьеро, а потом боднул его лбом. С лица креативщика слетели очки, из носа пошла кровь. Отойдя на приличное расстояние, босс рекламной конторы начал плеваться в пленного.

— Сдохни! Сдохни! Сейчас тебя мишка покушает, мразь, ублюдок!

Солдат-индус, сидевший за рулем мили-букаша, уже бежал на подмогу.

— Все, хватит! Приковали ублюдка? Давайте снимать! — завизжало Робеспьеро.

— Будьте вы прокляты, — спокойно сказал пленный. — Я знаю, Бог вас покарает.

— Бог, Бог, Бог! — истошно заорал рекламщик. — Бог! Пусть он тебя сейчас спасет, твой Бог! Смотрите все! Я трахал твоего Бога! Щас мишка его трахнет! Камеры! Камеры готовы?

— Все на месте, — сухо ответил один из операторов.

— Поехали! Господа легионеры, он точно привязан? — мотнуло головой Робеспьеро в сторону пленного. — Снимайте наручники, пусть машет руками, скотина! И уходите! Осе, отпускай мишку, вот ровно настолько, чтобы он нас не съел, а чтоб этого жрал как гамбургер! Пошел-пошел-пошел!

Машо смотрело на происходящее как бы со стороны. Неужели сейчас начнется? Уйти? Не поймут и не заплатят...

Медведь рвался с цепи. Операторы прильнули к камерам. Робеспьеро бегал вокруг пленного и командовал Осе и Иваном.

— Отпускай еще на метр! Еще на метр! Вот, вот, сюда! Жриииии, жриии его, зверюга! Вот тебе щас, мразь, ублюдок! Снимайте, всё снимайте, морду вот эту, клыки, всё! Еще на полметра!

Зверь, наконец, дорвался до добычи. Мощные когти вцепились в спину пленному, тот с нечеловеческим криком попытался отбиться, но вскоре медведь уже грыз его горло. Две минуты — и уже копался мордой во внутренностях бившегося в конвульсиях врага. Картинка для ролика получалась отменная.

— Снимай, снимай, морду кровавую снимай! — не унималось Робеспьеро.

Впрочем, один оператор уже рыгал, бросив камеру. Второй продолжал держать ее в нужном направлении, но отвернулся и вряд ли контролировал процесс съемки. Остальные застыли в оцепении.

— Снимаааай! — визжал Робеспьеро.

И тут произшло неожиданное. Осе упало в обморок и отпустило цепь. Медведь на мгновение застыл, оторвал морду от развороченного живота пленного и бросился на Робеспьеро. Тот тоже на секунду застыл от ужаса, но тут же побежал к выходу из вольера, визжа:

— Огоооооонь!

Иван Иваныч все-таки пытался в одиночку удержать зверя, но цепь скользила между его руками. Медведь догнал рекламщика, повалил его на землю и вцепился зубами в ягодицу. Грянул выстрел. Животное ослабило хватку. Грянул второй.

Картина в вольере и вокруг него была достойна фильма ужасов. Посередине лежал равзороченный труп пленного. Один из операторов смог залезть на дерево. Другой в полной прострации стоял посреди лужи блевотины. Трое других, успев выбежать за решетки и скучковаться, издавали односложные матерные реплики, остолбенело глядя то на мертвого уже зверя, то на Робеспьеро, которое на карачках ползло к выходу. Осе сидело на траве с той стороны вольера и пыталось закурить электронную сигару. Солдаты продолжали держать в руках пистолеты. Машо просто лежало ничком на земле, закрыв глаза. Неужели все закончилось?

Букаш «скорой», вызванный легионерами, приехал минут через десять. Робеспьеро, которое в полубессознательном состоянии успело отползти метров на пятьдесят, положили ничком на циновку и начали обрабатывать рану, обложив ее льдом. Получив укол обезболивающего и немного придя в себя, рекламный босс начал бубнить под нос:

— Достал-таки меня фошыстский Бог... Уй, гадость какая. Что, в госпиталь теперь?

— Конечно, уважаемое. Пес его знает, чем зверюга болела, — ответил бородатый санитар.

— Скотина. Креативные, вы где там? — Робеспьеро попытался повернуть голову и увидеть хоть кого-то, но не смог.

— Здесь, — ответило Машо. Как ты?

— Сам не понимаю. В общем, увидимся в аду.

— Ничего опасного, — безразлично промолвил санитар, — просто сидеть неделю не сможете.

— Да и лежать по-человечески тоже! — взвизгнул Робеспьеро. — Но, народ, насчет ролика не расслабляйтесь. Машо, Осе, когда монтировать поедете?

— Пусть нам карты с исходником сначала отдадут, — подключилось к разговору Осе.

— Операторы здесь еще? — немедленно отреагировало Робеспьеро.

— Здесь, — ответил один из них. — Но вот вопрос, кто и как нам заплатит. Работа, сами понимаете, была экстремальная. И, похоже, одну из камер мы точно расколотили. Хорошо хоть живы вообще.

— Деньги, деньги, деньги, — ответило Робеспьеро. — Да успокойтесь вы! Десять штук пойнтов каждому участнику кошмара. Машо и Осе — по двадцать, по итогам монтажа. Аванс должны были уже перечислить.

Машо моментально вошло в банковскую программу в правом окне. Вот, есть тысчонка. Ура.

— С зоопарком рассчитаешься? — спросило Осе. — За инвентарь еще отдельно, нам вернуть его надо. Да еще там зверь дохлый и человек не лучше, я туда не пойду.

— Тысячу за инвентарь и за наведение порядка. Проклятье, еще шведам за медведя причитается. Все, — продолжал Робеспьеро, — отдавайте Осе с Машо исходники, а вы, Машо с Осе, пулей в контору. Что получится, шлите мне по очкам. В шесть все должно быть у Ташо. Эх, фошыстский Бог...

Босса рекламщиков бережно положили задницей кверху на носилки и отправили в букаш «скорой». Машо и Осе, заехав рассчитаться с вахтершей, двинули, каждый на своем транспорте, в офис «Моцарта&Робеспьеро».

Оставив для обзора дороги только правый глаз, Машо кликнуло в окне очков идентификатор Стелло.

— Хрю, гнусный.

— Хрюхрю. Как к войне готовишься, пидарасина?

— Я навеоевалось уже. Мы тут такое наснимали, блевать тянет, а монтировать еще. Слушай, водки надо. Много. Немедленно.

— Немедленно — этот как? И почему не химозы?

— Водки. Водки.

— Не знаю, в лом щас. Я только из шопа, добрал фуда, какой там остался. Вообще скоро жрать будет нечего.

— И чё?

— Ну, в восемь могу выползти куда-то. Или ко мне приползай.

— В восемь, в восемь... А щас сколько?

— Поверни зенками в очках своих тупых. Четыре.

— Ладно, долбану еще. Хрюки.

— Гавнюки.

Восемь, восемь, подумало Машо. Хрен тебе, сдохну я до восьми. Машо свернуло к мегамаркету «Розовые мечты».

— Есть чего выпить, пожрать? И девайс один нужен, — обратилось Машо к важного вида существу, стоявшему у шопа.

— Весь фуд смели. Химии тоже нет. Алкоголь имеется. Техника тоже, — отрешенно ответило существо.

— Есть геша новая — HaHaHa25, что ли, называется?

— Очень надо?

— Очень. И водки.

— Что случилось-то?

— Так не скажешь. Хреново мне. Куда идти-то?

— Заходите, — так же отрешенно сказало существо.

Они двинулись мимо пустых продуктовых полок к залу с техникой.

— Вот этот геша. It’s free for you today. Водку тоже возьмите — за углом стоит.

— Откуда альтруизм?

— А все, закрываться будем, наверное. Я хозяин магазина. Больше мне, наверное, здесь делать нечего.

— Что, совсем народ ничего не берет?

— Не берет. И не поставляет. Попробую уехать завтра, пока война не началась.

— Круто. Thanks. Take care там и все такое.

— Счастливо оставаться, — пожало плечами отрешенное существо.

Кинув коробку с гешей и бутылку водки в сумку, Машо открыло вторую и сделало мощный глоток. Плевать на всех. Не ехать, что ли, на монтаж... Приложив остатки воли, Машо село на мобик — до конторы Робеспьеро оставалось ехать пять минут.

Лихо пролетев по бейсменту и еще не сойдя с мобика, Машо опять приложилось к бутылке. Зайдя в лифт, выпило еще грамм сто. В монтажной обнаружились Осе и какой-то расфуфыренный юноша, явно транссексуал, который с детским любопытством уставился на вновь пришедшее существо.

— Хрю, живодеры! — бодро поприветствовало оно коллег. — Как картинки, ничё? Меня, кстати, Машо зовут.

— А я Энгельберто, — протянул руку юноша. — Присаживайся, мы вот отсматриваем, что получилось.

— Я бы вот под водочку посмотрело. — Машо вытащило бутылки, полную и уже почти опловиненную. — Приколитесь, мне на халяву в шопе дали. Закрываются, говорят, чуть не завтра.

— Да тут, похоже, все скоро закроется, — прикрыв ладонью лоб, ответило Осе. — Водка? Давай. Только ты ж, наверное, лозунги озвучить должна, не перепутаешь ничего?

— Не ссать! — воскликнуло Машо. — Эрмененгильдо, а ты как — наливать?

— Энгельберто, простите. Не употребляю. Я вот химозочки сейчас делической, для вдохновения.

— Ну лааадно, лааадно. Помянем двух мишечек!

Осе и Машо громко, с размаху, чокнулись кофейными чашечками.

Съемки получились на редкость удачные. Окровавленная морда зверя, впившегося в шею пленного, а потом пожиравшего его внутренности, выглядела более чем живописно. Да, такой материал Машо никогда еще не снимало. Куда там режиссерам ХХ века! Иногда камеры плыли и дрожали, но монтажные программы позволяли убирать все изъяны и сводить картинки в качестве UltraHD. Важно только было убрать отовсюду лицо пленного — у врага не может быть лица, у жертвы тоже. Каждый пусть примерит ситуацию на себя. Осе все чаще пропускало тосты, Машо потребляло водку уже практически в одиночку.

— Слышь, ты! Тебе озвучивать, вон микрофон радийный, ты еще можешь в него что-то прохрюкать? — с вызовом спросило Осе.

— Не ссать! — ответило Машо. — Где этот сценарий гребаный, у меня нет его.

— В очках у себя поищи.

— Не помню, где лежало. А кинь в мессаджи.

— Кидаю. Ты разобрать его сможешь?

— Не ссать! Нее сссать!

Машо направилось к компьютеру с микрофоном. Вот теперь надо включить весь прирожденный актерский талант и все голосовые данные. Машо представило себе пленного, медведя, его кровавую морду...

— Это случится с тобой. Это случится завтра. Это зверь. Он сожрет тебя. Он жаждет крови.

Пусть слушают, пусть видят. Пацики грёбаные.

— Убей зверя! Убей его вместе с нами! Смерть быдлу! Смерть медведям! Размозжи эту зверскую морду! Вперед! — Машо орало так, что Осе и Энгельберто замерли от изумления.

— Браво! — закричал Осе, когда вдохновенные крики стихли. — Брависсимо!

Осе, а за ним и Энгельберто начали бурно аплодировать.

— Заслужила полный бокал! — Осе наливало водку. — Венская опера.

— Ага, давай сюда. А вы чего, протииивненькие-креатииивненькие? — после столь бурных похвал Машо совершенно не хотелось пить в одиночку.

— Ну давай, — Осе подняло чашку и, чокнувшись с Машо, буквально лизнуло водку.

— Хватит дурить, выпей по-человечески, — обиженно фыркнуло Машо.

— Нам теперь твои вопли на ролик накладывать еще, между прочим, — ответил креативщик. — Хочешь, можешь домой ехать.

— А, вот так? Козлы вы оба, вот что, — Машо явно не могло оставить обиду просто так. — Давай по рюмке.

— Ну, давай, — Осе налило в свою чашку, похоже, ровно один грамм, а в чашку Машо — все сто. — За победу над быдлом!

— Уррррааааа! — закричало Машо и, влегкую чокнувшись с Осе, залпом выпило.

— Слушай, а может уракнуть еще раз? — неожиданно спросило Энгельберто. — Хорошо же получилось, в ролике шикарно прокатит.

— Не вопрос! Наливай!

Осе с готовностью наполнило чашку.

Машо, уже забыв об условностях в виде чоканий, подошло к компьютеру с микрофоном и заорало так, что срезонировали, казалось, даже мягкие кресла:

— Уууррррррррраааааааааааа! — и немедленно выпило.

— Урррраааааа! — закричали Осе и Энгельберто. Первый налил Машо еще раз.

— За лучший голос Москвы!

— За меня! — радостно откликнулось Машо и выпило снова.

— Ну а теперь мы этот голос вставим в клип века, — радостно сообщило Осе. — Не будешь нас дергать минут 30?

— Вы что, такие сволочи? — обиженно крикнуло Машо. — Ну и сидите здесь, я пошло.

— Ну, хрю-хрю.

— И вам хрюки-гавнюки.

Машо, бросив в сумку оставшиеся полбутылки водки, решительно двинулось к выходу из монтажной. В лифте оно глотнуло еще. Мобики в бейсменте троились в глазах. Какой из них принадлежит Машо, оно уже не понимало. Так, надо дойти до метро. Не ждать же Осе, пока оно отвезет! И не Стелло же звонить, гнойному предателю! Машо выбралось из здания и побрело в сторону «Курской». По дороге удалось поболтать с какими-то подростками, допив оставшуюся водку, а потом купить еще бутылку. Выйдя на поверхность на «Лефортово» третьего кольца, Машо отхлебнуло из горла и целеустремленно пошагало к своему блоку. С трудом найдя в очках идентификационный диалог-бокс, Машо отсканировало роговицу. Открылась дверь. С идентификацией в лифте было попроще, но пройти ее удалось только со второй попытки. Идиоты, сказало себе Машо. Будто не знают, что я — это я. Любая ищейка из Amnesty в любой точке свободного мира меня автоматом опознает, а подъезд и лифт родного блока — нет. Вот перед боксовой дверью уже ничего проходить было не надо: замок узнавал код Машо, который транслировали очки, и открывался сам.

Не раздеваясь, героическое креативное существо швырнуло на пол надоевшие очки и упало на кушетку. Разворотив коробку с гешей, Машо приклеило девайс ко лбу и включило на полную. В голове сначала воцарилось спокойствие, а потом зафонтанировали радостные чувства. Машо блаженно отключилось. Оно было совершенно безразлично к тому, что ровно в девять вечера во всех очках, настольных компьютерах и прочих принимающих девайсах принудительно включилась заставка: «Внимание! Сейчас будет сделано важное заявление, обязательное для просмотра всеми гражданами и жителями Московской Конфедерации». Скоро заставка сменилась другой: «Обращение господо Ташо Пим, Пресс-секретаря Президента Московской Конфедерации и Ассамблеи Лидеров Великой Сексуал-Демократической Революции».

— Соотечественники! Граждане и все жители Московской Конфедерации! — холодное лицо Ташо Пим вполне соответствовало металлическому голосу. — На нас надвигается страшная опасность. Звери-фашисты из так называемой свободной России, поддерживаемые национал-реваншистами Украины и исламистскими фанатиками Кавказа, планируют вероломно напасть на последний оплот настоящей свободы в Восточной Европе. На очаг цивилизации, отстоявшей истинную свободу, гуманизм, торжество разума и верховенство интересов личности во время нашей Великой Сексуал-Демократической Революции. К сожалению, мы подходим к этому решительному сражению ослабленными из-за действий предателей и из-за коварства внешних сил, ослабивших нашу экономическую мощь. По вине этих противников демократии в Конфедерации свирепствует экономический кризис. Мы не можем более оплачивать услуги легионеров, многие из которых не только предательски покинули свои гарнизоны, но и начали грабежи и разбои. В этих трагических условиях Президент Московской Конфедерации господо Бантико и Ассамблея Лидеров Революции, которые, будучи по правилам нашей конфедерации анонимами, постоянно находятся в прямом общении со мной, поручили мне объявить всеобщий призыв. Все существа, имеющие гражданство Московской Конфедерации или вид на жительство в ней, обязаны к тринадцати часам завтрашнего дня явиться на сборные пункты, адреса которых будут сообщены каждому. Не подчинившиеся будут подвергнуты недобровольной доставке в сборные пункты, а оказавшие сопротивление — немедленной принудительной эвтаназии. Сейчас не время предаваться благодушию, и это касается даже существ пацифистских убеждений, которые я бесконечно уважаю. Враг, стоящий у наших ворот, жесток и беспощаден. Он хочет уничтожить нас или принудительно превратить в фанатиков, не умеющих ценить сексуальной свободы, демократии и плюрализма. Но знайте: мы победим, несмотря ни на что! С нами — Нью-Йоркская, Вашингтонская, Сан-Францисская, Лондонская, Стокгольмская, Монакская и Бангкокская конфедерации, а также свободные районы Пляс-Пигаль, Маре и Термини — то есть все сообщества, верные идеалам сексуальной демократии и цивилизационного прогресса. У нас — совершеннейшее в мире оружие, которое сокрушит врага, даже если это придется сделать ценой нашей жизни и здоровья. Вперед, к победе!

Картинка с Ташо сменилась демонстрацией радужного полотнища с синей кремлевской башней — флага конфедерации. Зазвучала песня «YMCA» в исполнении ансамбля Александрова. И уже через полторы минуты по всем принимающим устройствам начали крутить клип с окровавленной медвежьей мордой, грызущей агонизирующего человека.

— Это случится с тобой... Это зверь... Он жаждет крови... Убей зверя! Смерть быдлу! Вперед! Уууррррррррраааааааааааа! — раздавался в двадцати миллионах очков и прочих девайсов истошный крик Машо.

Сама Жанна д’Арк военного клип-искусства в это время даже не подозревала о своей наконец обретенной славе. Не задумывались о ней и работники Amnesty, которым было поручено задерживать и отправлять на сборные пункты уклонистов. Без пяти четыре в дверь бокса Машо начали отчаянно звонить и стучать. Поскольку никто не отзывался, пришлось применить универсальный opening code. Спецагенты обнаружили Машо лежащим на кушетке в наушниках и с гешей во лбу. Отодрав от головы креативного существа девайс, стражи революции — два существа в серых костюмах — уставились на Машо.

— Граждано Бац? — пропищало первое из существ. — Вы знаете, что подлежите обязательному призыву на военную службу? Вы знаете, что вам к часу дня нужно было прибыть на сборный пункт?

— Чё? Вы кто? Вы чё? — пробормотало Машо.

— Ничё, граждано, — пропищало существо. — Мы агенты Global Amnesty. Вам пять минут на сборы — и на войну. Сопротивляющиеся призыву принудительно эвтаназируются на месте. Вы слышали обращение господо Ташо Пим?

Машо наконец начало соображать, что к чему.

— Я боец креативного фронта, — уже более уверенно сказало оно. — Работаю над роликом для защиты конфедерации.

— Прибудете на пункт, там разберутся. Пять минут пошли.

Машо двинулось в санузел, по дороге собирая девайсы. Через три минуты новый солдат конфедерации в сопровождении работников Amnesty уже ехал вниз на лифте. Очень хотелось водки. Под блоком стоял внушительных размеров букаш, где уже сидели на жестких скамейках полтора десятка существ.

— Куда нас везут? — спросило Машо у одного из них.

— На пункт какой-то, — ответило то. — Совсем тебе плохо? На вот, лизни.

Сосед протянул тюбик с химозой. Пожевав контент, Машо стало постепенно приходить в сознание. Минут через десять они уже были на Модерн Плешке — бывшем стадионе «Локомотив», где на поле и на трибунах скопилось тысяч десять существ.

— Граждане и жители конфедерации! — кричал в микрофон неприятный тип в сером костюме. — Вам предстоит оборонять от врага город Ногинск. Вы будете доставлены туда в макси-букашах и размещены в лагере. Там вам будут предоставлены ночлег, питание и оружие. Попрошу строиться на поле в колонны по сто биообъектов, старшие колонн объяснят вам, куда идти дальше.

Машо вместе с другими существами спустилось на поле. В хаотичном движении никто, похоже, не собирался строиться ни в какие колонны. Впрочем, скоро одно из существ в серых костюмах начало кричать:

— Сюда, сюда! Подходим ко мне, собираем сотню!

Машо твердым шагом подошло к существу и заявило:

— Я боец креативного фронта. Мой клип сейчас должны показывать по всем каналам. Работа над ним шла под руководством Ташо Пим и Робеспьеро Эврика. Требую доложить обо мне начальству. Меня зовут Машо Бац, мой номер MB/666/5736439565.

— Много вас тут таких креативных, — осклабилось существо. — Доложу, когда смогу. А пока на фронт.

Колонна двинулась к букашу, и уже через десять минут конскрипты ехали к Ногинску. За окном проплывали бесчисленные шопы, бокс-блоки, пара переделанных в сексодромы бывших университетов и монастырей. Мили-букаши то обгоняли транспортное средство, в котором ехало Машо, то пролетали навстречу.

— Что с нами будет? — спросило креативщицу сидевшее рядом лохматое существо лет сорока в неэлектронных очках, похоже, относившееся к вымирающему виду стрейт-мужчин.

— Поди разбери, — ответило Машо. — Аннигиляторы дадут, воевать заставят. Помрем, поди, как пленный на моем клипе.

— Так это вы — автор этого кошмара? С медведем? Как вы могли? Там, говорят, реального человека использовали, пленного!

— Точно так. Моя идея, — довольно ответило Машо.

— И вы здесь? Я думал, такие там, в Кремле сидят, у Ташо в кабинете.

— Ну, пока здесь. Посмотрим, что дальше.

— И как вы могли? Это же чудовищно!

— Само не знаю. Совсем охренело, когда снимали. Но джоб есть джоб.

— И это вы называете гуманизмом, демократией, свободой?

— Ты что, диссидент недобитый что ли?

— Ну так, свободомыслящий человек.

— Свободомыслящие — это мы.

— Не знаю, не знаю. Какая свобода, если Amnesty даже мысли через очки контролировать пытается...

— Да и пусть. Нет у меня никаких диссидентских мыслей. А ты что, очки только такие носишь?

— Да. Выкинул электронные год назад.

— Ну, ты и маргинал. Я думало, вас таких давно эвтаназировали или пересажали.

— А я тихо сижу. Так, иногда делюсь мыслями с друзьями, пишу что-то в стол.

— Все равно тебя Amnesty накроет рано или поздно. На каких девайсах пишешь?

— На бумаге, от руки.

— Стилусом что ли?

— Карандашом. На реальной бумаге, оберточной, из шопов.

— Каменный век. И что написал? Ты не ссы, я на тебя не надолблю.

— Да вот про демократию вашу и свободу. Говорить можно только то, что положено. Писать — что положено. Думать — что положено. Есть — что положено. Слушать — что положено. Читать — что положено. Да и в принципе читать скоро нельзя будет — народ уже буквы не разбирает, кто моложе тридцати. Вырастут — остальным запретят читать вообще.

— А зачем? И, кстати, все это — наш свободный выбор.

— Наш? Это чей? Если у меня другой?

— Ну, ты же живой пока. Не эвтаназирован. Не интернирован.

— Если б не война, то это было б не надолго все. Уже интересовались, почему не джоблю.

— А чё не джобишь?

— Ну так, пойду покрашу что, старикам фуда принесу... На хавку хватало до кризиса. А кризис — пусть кризис, война — пусть война, хоть можно собой побыть немного. Не до меня пока.

Букаш проехал через Ногинск и остановился посреди палаточного лагеря на опушке леса.

— Выходи! — скомандовал водитель в униформе.

— Слушай, ты поаккуратнее там, — Машо ткнуло локтем лохматого соседа. — И здесь особенно. Тут Amnesty на Amnetsy сидит и Amnesty погоняет. Будет время, потрепемся еще.

— Угу. Как тебя зовут-то?

— Машо. Машо Бац.

— А я Сергей.

— Да, древнее имя, не без изящества. Ну ладно, будем знакомы.

Пустырь у леса был заполнен огромными палатками. В центре между ними оживленно сновали туда-сюда существа в форме и в обычной одежде. Обитателей Машиного букаша построили в колонну по двое и отвели в центральное пространство.

— Соратники по ополчению! — сказало существо в сером костюме. — Сейчас вас разместят на ночлег и предоставят питание. Будьте готовы к подъему в любой момент. По данным разведки, неприятель готовится к атаке. Перед боем вам будут розданы аннигиляторы. Там есть только два средства управления — предохранитель и спусковой крючок. Как пользоваться, надеюсь, понятно. Дальнобойность — 300 метров. Применять по команде. Вперед!

Колонна подошла к палатке. Машо удалось в числе первых войти в нее и занять место у брезентовой стены. На циновке, покрытой одеялом, лежали пластиковые шлем, миска, кружка и ложка. Рядом устроилось существо подросткового вида и неопределенного гендера.

— Не знаете, когда пожрать дадут? — спросило оно у Машо. — И как тут с химозой?

— Про химозу не знаю. Про фуд скажут, наверное.

— Что, вообще без химии оставят? Я без нее не только воевать, встать утром не смогу.

— Ну да, я насчет себя тоже не уверено. Должны придумать что-то. Нужна же людям какая-то, как ее, мотивация.

— Вот именно.

— Ополченцы, выходи получать ужин! — некто в сером костюме резко раскрыло брезентовые створки. — И еще. Вам дадут порцию специального химпрепарата для повышения боевого духа. Употреблять его нужно только перед атакой — ясно? Не сейчас, не на ночь, а перед атакой! Усвоили?

В ответ раздались нестройные утвердительные возгласы. Машо взяло миску и кружку. Получив порцию какой-то баланды, чай и тюбик с мотивационной химозой, новоиспеченный воин побрел вдоль очереди, краем глаза заметив стоявшего в ней Сергея.

— Ну что, скрасите скромный ужин креативного ополченца? — игриво сказало ему Машо.

— Давай, — ответил лохматый диссидент.

— А про меня что, забыли? — развернулся стоявший впереди Сергея Машин сосед-подросток.

Машо совершенно не хотело вести приватные разговоры в обществе юного дебильного существа. Но Сергей сразу же откликнулся позитивно:

— Присоединяйся, конечно. Хотим вот о войне поррассуждать.

— Щур, — радостно ответил подросток. Ща, только химозы этой глотну...

— Тебе ж сказали — нельзя до боя, — утрированно-хмуро и громко, чтобы все слышали, отреагировало Машо.

Подросток понял, что его могут замести, и решил схитрить.

— А, нельзя... Ну все, не буду тогда. До боя, — и ехидно хмыкнул.

Сергей вскоре присоединился к Машо, которое устроилось в дальнем углу палатки, среди пустых пока циновок, чтобы избежать лишних ушей, а по возможности — и подростка.

— Ну что, как тебе баландочка? — спросило оно Сергея, как только тот распробовал мили-фуд.

— A la guerre comme a la guerre.

— Да, радости немного. А ты пацифист?

— Вовсе нет. Я считаю, что можно воевать — только за правое дело.

— А за левое нет? А мы за какое сейчас?

— Ты не поняла. За правое — то есть за правильное. За правду, за истину, за людей — можно воевать.

— Вот ты самоэвтанаст все-таки. Ты помнишь, что слова такие лучше даже мысленно не произносить? Нет никакой правды, никакой истины — есть плюрализм.

— Ага. И гуманизьм. А ты такой клипчик сняла. А людей эвтаназируют. А концлагерь у нас — не здесь, а вообще в конфедерации — такой, что Сталин с Гитлером отдыхают. Только электронный. И еще мы сейчас подохнем все непонятно за что — за Ташу твою, за змею-президентшу, за ассамблею лидеров, которых никто не видел никогда и которых вообще не существует, похоже.

— А вот так! Для чудовищ, для быдла — никакого гуманизьму, как ты изволил выразиться! Они нас сожрать хотят.

— Я тебя сжирать не собираюсь. А ты, похоже, меня эвтаназировать готова. Исходя из интересов гуманизьма.

Спор Машо и Сергея мог бы закончиться некрасиво, но бурной ссоре помешало еще более радикальное происшествие. Подросток, вроде бы собиравшийся присоединиться к дискуссии о войне, влетел в палатку и начал крушить все, что попадалось под руку.

— Уроды! Убью всех нафек! Умрите, скоты! — существо было явно не в себе.

Подлетев к Машо с Сергеем, оно заехало последнему кроссовкой по голове. Потом начало бить ногами лежавших на циновках и сидевших на брезенте палатки ополченцев. Лишь с третьей попытки подростка удалось поймать и скрутить. Скоро его увели существа в униформе. Двух-трех ополченцев, включая Сергея, поддерживая за руки, потащили в лазарет.

Так вот какая это химоза, подумало Машо, устраиваясь на циновке. Что ж, перед боем и вправду стоит принять. Но вот зачем вообще этот бой? Как бы отсюда свалить? Машо щелкнуло пальцами и задвигало по одеялу виртуальной мышью. В окне Робеспьеро висело объявление: «Друзья, я нахожусь в госпитале и не отвечаю на долбеж и мессаджи. Пожелайте мне выздоровления. Увидимся». Вот мессадж от Стелло: «Хрю, я на войне — приехали под Коломну, тут скоро медведи полезут. А ты тоже в ополчении, или пристроилось совсем уже к Ташо и в Кремле водку с икрой потребляешь?» Обзавидовалось, тварь. Ладно, попробуем Осе набрать, вроде оно на связи.

— Осе, хрюхрю! — вполголоса, чтобы не слышали в палатке, заговорило Машо. — Ты где? Меня вот на войну забрали, в ополчение.

— Машо, хрю, — извиняющимся голосом ответило Осе. — Мне очень стыдно, но я свалил. Вчера, пока мы монтировали, Робеспьеро мне по секрету свистнуло, когда будет заява Ташо и что это будет за заява. Я взял своих и первым же рейсом, вчера еще, улетел в Бен-Гурион. Сижу здесь, в аэропортовской гостинице, не знаю, что делать. По знакомым долблю — хоть бы пристроиться где на неделю. А ты прямо на войне?

— На ней самой. Завтра в бой с медведями. Клип наш гоняют каждые полчаса по очкам.

— Знаю, знаю. Полный успех. Позавчера мечтать не могли. Только вот нафек он, успех такой...

— Слушай, а у тебя нет выхода куданить? Рядом с Ташо или где еще, чтобы меня отсюда вытащили? Может, долбанешь кому?

— Маш, ты чё? Я предатель. Беглец. Если б в Нью-Йорке был или в Лондоне, меня б уже эвтаназировали как сумасшедшего. В Израиле вроде не достанут. Ну, или у медведиков, хаха.

— Иди в жопу. Ладно, счастливой тебе жизни на земле предков.

— Take care. Не обижайся, ладно? У меня же дети, жена, все такое — я тебе говорил.

— Все вы такие, стрейты недобитые. Щутка, ладно, хрю.

Итак, перспектив выбраться не было. Машо присосало ко лбу гешу и блаженно захрапело.

В шесть утра прозвучала команда «Подъем». Машо, приняв грамм пять мотивационной химозы и бодро натянув одежду, пошло умываться. У пластиковых емкостей с водой, стоявших у палатки на раскладных стульях, хаотично скопилось уже около пятидесяти существ. Потолкавшись минуту-другую и решив вместо помывки сразу же проглотить пакет суперфуда с суперчаем, Машо присело на землю. Неподалеку на корточках сидел смуглый субъект с густо накрашенными губами, веками и щеками.

— Чё говорят? — спросило Машо то ли пространство, то ли субъекта.

— Через час они вроде на нас двинутся.

— А мы чё?

— Будем отражать атаку.

— И сколько продержимся?

— Нормально продержимся! У нас прикрытие с воздуха — дроны с супербомбами.

— Ну, посмотрим. Что они так далеко продвинулись-то?

— Ты что, пораженка?

— Да сдохни ты, пидор гнойный. Сейчас скажу, что ты сексистские речи толкал, тебя вообще эвтаназируют в два счета.

— Люди! Она меня пидором обозвала!

Вразвалку к Машо и субъекту подошел мелкий военный чин непонятного пола и возраста.

— А что это, ругательство что ли? — спросил субъекта унтер. — Вполне почетное звание.

— А вот он сексист, — спокойно заявило Машо. — Обозвал меня бабой, причем глупой. А я существо среднего пола, категории 666.

— Врет! Врет, скотина! — завизжало существо.

— Так, а вот «скотина» — это уже ругательство. Вы к какому виду себя относите, ополченцо? — не без улыбки спросил военный Машо.

— К разным, к разным, не только к homo sapiens, — быстро включилось в игру Машо. — Я лягушка, волк, крыса и даже немного змея. Как наш президент.

— Ясно, спишизм, — злорадно процедил военный. — Звоню в Global Amnesty.

Субъект вскочил и попытался удрать, но за ним, заподозрив истеричную попытку дезертирства, мигом побежали агенты в серых костюмах. Бьющийся в истерике и изрыгающий ругательства, Машин оппонент был подтащен обратно к военному, с кем-то оживленно говорившему по очкам.

Впрочем, немедленно всем стало не до мелкого конфликта. Завыла сирена, затем из мегафона прозвучала резкая команда: «Стройся»! Уже через несколько минут человек семьсот московских обывателей нестройными рядами шли на поле битвы.

В воздухе висела сырость. Поле было мокрым, и Машо все время рисковало поскользнуться на какой-нибудь кочке. Толпа ополченцев прошла около километра, прежде чем ее растянули в цепь между двумя перелесками.

— Слушай мою команду! — прокричал в мегафон низкорослый и жирный военный лет сорока на вид. — Сейчас вы получите аннигиляторы. При приближении мили-букашей противника открывайте огонь по команде. Отступающих автоматически считаем существами категории 000 и эвтаназируем без предупреждения!

— Ни фига себе, — процедило Машо существо, стоявшее справа в цепи. — Да он, небось, первый побежит.

— Посмотрим, — почти шепотом ответило Машо. Похоже, либо те нас того, либо эти. Вот тебе свобода с демократией.

— На самом деле надо хаоса ждать, там куда-нибудь удерем.

— Под бомбами? Хрен-то.

— Ладно, прорвемся, — неуверенно прошептало существо.

После раздачи аннигиляторов напряжение нарастало каждую минуту. Вскоре на горизонте показались вражеские букаши — очень крупные, штук пятьдесят, не меньше. Машо глотнуло мили-химозы. Минут через пять сзади московского воинства появились восемь дронов. Лазерные пушки начали чертить замысловатые узоры по местности, где двигался враг.

— Урррааа! — разнеслось в толпе.

Машо почувствовало неизвестный ему прежде прилив воинственной энергии. Достав из кармана банку с мили-химозой, оно в третий раз, теперь уже от души, приложилось к ней.

— Получите, медведи! Уррррааааа! — кричало Машо, сжимая в руках аннигилятор.

Дроны тем временем приблизились к букашам противника и начали закидывать их бомбами. Но буквально через тридцать секунд те ответили управляемыми ракетами. Шесть дронов загорелись и начали падать. Два успели повернуть назад и уже через минуту скрылись за спинами москвичей. Букаши противника, количество которых поредело где-то на треть, вновь двинулись на толпу защитников конфедерации.

— Вперед, на врага! — закричал в мегафон толстый командир.

Машо вцепилось в аннигилятор и побежало вместе со всей цепью. Скоро некоторые москвичи обогнали ее, а кто-то откровенно не спешил и плелся далеко позади. Размалеванное существо, удачно избежавшее Global Amnesty, бросило оружие и мечтательно уставилось на разворачивавшуюся баталию. Через пару минут оно было уничтожено бежавшим позади всех заградотрядом. Машо оставалось метров триста до букашей.

— Огонь! — закричал толстяк.

Машо изо всех сил нажало на спусковой крючок. Струя лазерного огня вырвалась из сопла и почти долетела до одного из букашей. Пара из них уже загорелась, но секунд через десять отстальные ответили веерным пулевым огнем. Толпа защитников республики в ужасе побежала обратно, не обращая внимание на заградителей — те, впрочем, уже удирали сами. Букаши начали стрелять без перерыва. Машо видело, как то тут, то там люди из цепи начали падать. Оно бежало, не очень понимая, куда. И вдруг — почти под ногами, чуть слева, обнаружилась канава в полметра шириной. Машо бросилось в спасительную щель, зачем-то прикрыв голову аннигилятором. Не прошло и минуты, как в нескольких метрах от нее прогрохотал гусеницами букаш. Все стихло.

Машо лежало в канаве, боясь поднять голову. Что оно, теперь на территории медведей? Отбросив аннигилятор, Машо осторожно выглянуло из убежища. Кругом лежали соратники. Большинство были определенно мертвы. Кто-то пытался подняться. Машо спряталось обратно в канаву. Хотелось умереть. Нет, уснуть. Ну, или просто не видеть происходящего. Будь что будет. Повернувшись набок, Машо стало покорно ждать судьбы.

Прошло полчаса. Нет, час, а может, и больше. На поле, вперемежку со стоном раненых, послышалась человеческая речь.

— Тяжелых добивать, — спокойно говорил в мегафон высокий баритон. На трупы не обращать внимания. Транспортабельных поднимать.

Послышались одиночные выстрелы и вскрики, вслед за ними — приближающиеся шаги.

— Эй, урод, — вполголоса пробасил возникший вдруг над Машо солдат в камуфляжной форме. — Добить, чтоб не мучался, или жить хочешь?

— Я... я... живое, — прошептало Машо и приподнялось.

— А может, добить? — ухмыльнулся враг.

— Я... сдаюсь. Я могу ходить, — дрожащим голосом ответило Машо.

— Встать, оружие не трогать! — вдруг закричал солдат.

Машо вскочило на ноги и подняло руки вверх.

— Оружие... вон, в канаве...

— Пошел! Руки держать кверху!

Через полчаса около сотни оставшихся в живых московских ополченцев уже шли под конвоем в сторону базы противника. Там их погрузили в трейлер и еще через полчаса заставили выпрыгнуть посреди палаточного лагеря и построиться.

— Ну что, пидарасы, — ехидно прорычал в мегафон усатый офицер, — жить хотите или как?

Ответом было молчание.

— В общем, вы теперь военнопленные Свободной России, — продолжил военный. — На самом деле к вам проявляют недопустимое милосердие. Вы не солдаты, даже не наемники. В общем, сброд, пойманный с оружием. Я бы вас просто всех расстрелял здесь же. Но, в общем, царь Свободной России Александр Четвертый приказал не убивать тех, кто подлежит излечению. А слово царя для нас — закон. Всегда. Или почти всегда, — по краешкам глаз военного пробежала тень ухмылки. — В общем, будем вас лечить, — теперь офицер уже откровенно захохотал. — Хотя и без толку, уродов-то. В общем, те, кто готов прекратить сопротивление, перейти на сторону Свободной России и трудом искупить свою вину — направо. Остальные — нале-ву!

Почти все ополченцы побрели вправо. Десять-двенадцать существ, двинувшися налево или оставшихся стоять на месте, взяли под конвой и увели солдаты. Машо с остальными побрело, тоже под конвоем, в палатку. Там все было на удивление похоже на недавний лагерь ополченцев — те же циновки, миски, кружки. Неужели, подумало Машо, медведи ничем не отличаются от нас? Минут через двадцать пленных по одному стали куда-то выводить. Пришел и черед Машо. В небольшой палатке в дальнем углу лагеря пленное поставили перед столом, за которым сидели два... Существа? Медведя? Врага? Поди пойми, как их там называть...

— Я — уполномоченный по приему пленных майор Фарид Гайнуллин, — грозно представился первый из врагов.

— Я — военный психолог лейтенант Яна Рубинштейн, — отрекомендовался второй медведь. — Назовите имя и воинское звание.

— Звания вроде нет никакого, — обреченно пробормотало Машо. — Я частный биообъект MB/666/5736439565. Идентифицирую себя как Машо Бац. По гендеру — интерсексуал.

— Вот как... Родились гермафродитом или сами себя переделывали? — спросила психологиня.

— Да, я усовершенствовало свою примитивную природу. К мужским половым органам добавило два экземпляра женских, — ответило Машо.

— А какое имя носили до... экзекуции, операции или как там это у нас называется? — поигрывая стилусом, поинтересовался майор.

— При рождении было принудительно названо Андреем Башмаковым, — глухо процедило Машо.

— Так вот, Башмаков, он же Бац, — глядя в глаза Машо, четко проговорил офицер. — Мы с психологом пытаемся понять, куда вас отправить — в постоянный лагерь для военнопленных или же на работы в образцовую семью жителя Свободной России. Вы готовы дать обещание не причинять вреда этой семье? Готовы держать слово?

— Я... я готово. Наверное...

— Наверно или точно? — еще пристальнее глядя на Машо, спросил медведь. — Яна, что нам с ним делать?

— На мой взгляд, агрессия почти исключена, — ответила лейтенантша.

— В общем, так, — откинувшись на спинку стула, заключил майор. — Вам будет дана типовая расписка в том, что вы не причините вреда семье, будете подчиняться требованиям ее главы, не станете проявлять агрессии ни словом, ни делом. Связь с конфедератами запрещена, средства такой связи надо будет сдать, можно писать близким родственникам через наш официальный портал. За нарушение подписки — лагерь для военнопленных. За существенный вред людям, за посягательство на их жизнь — смертная казнь. Готовы подписаться?

— А какой у меня выбор? — спросило Машо.

— Кроме лагеря — никакого, — отрезал офицер.

Машо нехотя взяло протянутую бумагу и, не читая, расписалось.

— Федор, принимай работничка! — закричал с порога комендант, за спиной которого стояло Машо.

Дорога до деревни заняла часа полтора, и за это время начало смеркаться. Никогда еще Машо не проводило столько времени днем или вечером без очков. Деревянный дом, куда пленного привезли после краткой беседы в сельской управе, выглядел как расхожий образ из карикатур на дореволюционную Россию.

— А заходите! — ответил вставший в дверях медведь с бородой в неэлектронных очках. — Привет, ефрейтор. А тебя как зовут, человек два уха?

— Машо.

— Машо. Я ж запутаюсь так. А можно по человечески — Маша? Или там, Саша? — улыбнулся в усы хозяин дома.

— Называйте как хотите, мне все равно.

— Давай, заходи. Машей можно тебя все-таки называть?

— Да как угодно.

— Стоп, Федор, — комендант стукнул себя по лбу. — Вот тебе кнопка. Будет что вытворять, нажимай, приедут из полиции. И самое главное — с тебя отчет о поведении пленного через две недели. Кстати, его когда-то Андреем звали. Андреем Башмаковым.

— Бумаги еще писать? Да что ты... Ладно, будет себя вести хорошо, напишем — только, ефрейтор, на пару писать будем, идет?

— На паааару? За бутылку пива.

— Да хоть сейчас налью.

— Сейчас не буду. Через две недели. Но! — комендант поднял палец вверх. — Если хорошо вести себя будет. Ты у нас как бы воспитатель теперь.

— Самого б кто воспитал, — захохотал Федор. — Ну что, Андреем-то тебя можно называть? — вновь поглядел он на Машо.

— Я же говорю: называйте как хотите.

— Ну, лады. Пока, ефрейтор. А ты, Андрюха, давай размещайся. Комнату тебе дам не самую лучшую, но вполне себе пригодную для любых занятий. Маша — именно Маша вот — тебе белье принесет, полотенце. Через час поужинаем, если не брезгуешь, конечно. А водку вам можно?

— Водку?! Есть водка?! — на лице Машо обозначилась неподдельная радость.

— А как же, — довольно ответил Федор. — Ты ж с фронта, как тебе не налить? Но больше поллитра не дам — кто тебя знает, побежишь еще к своим, а их уже почти до самой Москвы докатили...

— Не побегу. Обещаю.

— А все равно больше поллитра не дам. Вот завтра — уже по итогам разбора полетов. Сегодняшних. Вас, молодежь, понять сначала надо.

Федор отвел Машо в комнату под крышей на третьем этаже. Там стояли просторная деревянная кровать, стол, стул, рядом в коридоре были туалет и душ. У меня в боксе ненамного лучше, подумало Машо. Через пару минут девушка лет пятнадцати принесла белье и довольно крупный девайс с большим экраном.

— Андрей, вот, прошу. Отдыхайте, умывайтесь, приводите себя в порядок, но новости папа велел вам пока отключить — сказал, чтобы не расстраивались. Пока на сказки, службы и музыку только настроено.

— Что, такие новости плохие?

— Война, сами знаете. Лучше меня знаете... — девушка отвернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

Машо застелило белье и, боясь его испачкать своей грязной одеждой, присело на краешек стула. Да, надо бы привести себя в порядок. Но разрывавшие впечатления не давали ничем заниматься. Это — медведи? Вроде внятные существа. Но почему они с нами воюют? Почему этот их военный в лагере так паскудно кричал: «Пидарасы»? Что-то здесь не так. Машо нажало кнопку «Вкл.» на принесенном юной медведицей девайсе. Во вполне приличном 5D-качестве играл огромный оркестр. Ну, это не моя музыка, — с ходу решило Машо. Что-то старое и жутко сложное. Следующий канал. У, церковная служба. Прикольно. У нас такие запретили еще лет пятнадцать назад. Но и тут не понять ничего, потом попробуем врубиться. А вот сказка: какая-то малолетка с медведем. Ну, пусть играет. Машо достало из сумки гешу. Вроде пока не разрядилась, зараза. А где ее тут заряжать... Присосав девайс ко лбу, Машо попыталось забыться в потоке позитивных эмоций. Не получалось. Как же так — оно у врага, сидит себе, сказочку смотрит... Странно это, непонятно. Это же... медведи! С девкой маленькой в сказочке играют, понимаешь...

Машо пошло умываться. В коридоре оно наткнулось на уже знакомую девицу.

— Папа просит пожаловать к столу через пять минут, — спокойно сказала она.

— На водочку? Счас умоюсь и приду, — Машо попыталось изобразить дружелюбный тон.

За столом в большой комнате на первом этаже, куда спустилось пленное существо, уже сидели четыре человека: Федор, женщина его возраста, еще одна сильно помоложе, знакомая девица и мальчик лет десяти. Машо с удивлением осмотрело хавку: натуральные грибы, разные виды мяса, вполне похожего на естественное, овощи — похоже, также натуральные, непонятный коричневый напиток в стеклянном кувшине и... огромная бутылка водки! Жизнь, похоже, налаживалась.

— Вот, Андрей, присаживайся напротив меня, — дружелюбно сказал Федор, указывая на место за столом. — Наталья, моя супруга. Маша, дочь. Рита, невестка. Алексей, младший сын. Внук Петя маленький еще с нами сидеть. Два сына на войне — Семен на севере где-то, Иван без вести пропавший. Ритин муж, Петин отец. А это вот Андрей, — Федор обвел взглядом домочадцев. — Или Машо, как уж лучше, не знаю. Садись, в ногах правды нет... Дай только мы молитву совершим. Если тебе не понравится или если это тебя обидит, можешь отойти на минутку.

Машо осталось стоять. Федор прочел «Отче наш», домочадцы перекрестились.

— Ну, теперь давайте знакомиться по-настоящему. — Федор налил Машо водки и квасу, передал сосуды другим. — Давайте за конец войне!

— Давайте, — немедленно поддержало тост Машо. — Я хоть и один день на ней было, но надоело мне изрядно. А вы тут спокойно вроде живете, хоть и война...

— Совсем не спокойно. Каждый день ждем, что ваши дроны налетят, — с вызовом ответила Рита. — И уж кому война точно надоела, так это нам.

Разговор, не начавшись, зашел в тупик.

— Я, конечно, многого не поминаю, — решилось прервать неловкую паузу Машо, — но вроде не наши же атакуют сейчас?

— Не ваши, — тяжело ответил Федор. — Правда, не ваши. Но не мы начали эту войну.

— Это как? — с подчеркнутой робостью, чтобы не усугублять конфликт, спросило Машо.

— А вот так, — положив на стол нож и вилку, начал ответ Федор. — Уже три года конфедераты бомбят наши транспортные пути. Железные дороги, порты. Топят танкеры. Это чтобы не дать нам поставлять в Индию и Китай северную нефть. Уничтожили все атомные станции — вроде как ради экологии. Два раза пытались убить царя. А самое противное — все время норовят сделать извращенцами нашу молодежь. Как ты знаешь, Андрей, у нас другие, отличные от ваших, устройства для приема информации. Но дроны разбрасывают маленькие штуковины, настроенные на ваши каналы. Их подбирают ребята лет пяти, семи, десяти. И оттуда льется, по нашим понятиям, всякая гадость — вы гомо, вы лесбо, пробирайтесь в конфедерацию, будете иметь свободный секс, химнаркотики, много денег и развлекухи всякой... И некоторые пробирались в Москву. Кто потом смог вернуться — совсем уродами стали. Стариками в двадцать пять лет. С трудом могут жить среди нормальных людей.

— Нормальных... — повторило Машо. — А кто сейчас нормальный? Я понимаю: для вас, может быть, и неприемлемы наши восемнадцать гендеров, свободная продажа химии и все такое. Ну а вот почему не развивать технику — принимающие девайсы, транспорт, производство дешевого фуда?

— А тебе что, наш не нравится? — обрадовался перемене темы Федор.

— Да мне вообще в чем-то нравится, как вы живете, — поддержало разрядку напряженности Машо. — И спокойно, и как-то... естественно, что ли. Но ведь людям свойственно развивать науку, технику... Культуру... Цивилизацию, в общем.

— Не знаю... — вступила в разговор Наталья. — Цивилизация, по-моему, должна быть для людей. Обязательно ли нужны все эти девайсы? Мы как-то без них обходимся.

— Вот, за цивилизацию для человека! — Федор быстро разлил водку и поднял стопку.

— Угу, это я готово поддержать, — с улыбкой заявило Машо.

Наталья вышла из комнаты и вскоре принесла картошку и горячее мясо.

— Видишь вот, — приступив к основному блюду, продолжил разговор отец семейства, — человеку должно быть всего достаточно. Достаточно! А ему говорят: тебе нужно больше, больше, больше! А ему действительно нужно? Мы вот старую технику не выбрасываем, а чиним. А вы год попользовались — и на помойку. Новое что-то уже предлагают, а нужно оно, это новое? Человек сам не решает — за него решают. А все за счет природы производится. А она плачет уже от всех нас.

— Не знаю, — ответило Машо. — Если все старое, если ничего нового — скучно.

— А скуки тоже должно быть достаточно, — окинул взглядом комнату Федор. — И веселья. И старого и нового, всего. Если только веселиться, если только все новое, то это уже не скука будет, а тоска. Смертная. Ну вот, третий тост у нас всегда невеселый, ты уж прости. За тех, кто не вернулся с войны. И за наших, и за ваших.

Федор чуть приподнял стопку и залпом выпил. То же сделали и все другие, кроме Маши и Алексея. Машо поперхнулось полной стопкой водки.

— Да, много не вернулось, — прокашлявшись, сказало оно. — А у вас, значит, два сына воюют...

— Да, Семен и Иван, — глухо ответил Федор. — От Ивана полгода вестей нет. Что с ним, Бог знает. Давайте за то, чтоб вернулись.

Взрослые тихо чокнулись, Маша перекрестилась.

— Бог... — тем временем прошептало Машо. — Если он даже есть, что он знает... О нас знает... Зачем мы ему...

— Все знает, — встрепенулась Рита. — Мы говорим с Ним, а Он с нами. Иначе бы не верили. А я верю. И верю, что Иван вернется.

— Все в Божьих руках, — отрезал Федор. — Ну что, Андрей, обо многом хотел тебя спросить, но давай завтра, не клеится сейчас болтовня что-то. Давай вот... Перед чаем — по обычаю.

Новую стопку водки и чай пили молча. Но Машо все-таки сочло своим долгом прервать тишину.

— Федор, а что у вас говорят — что после войны будет? Вы наших перевоспитывать станете? Или просто эвтаназируете всех?

— Фу, слово какое — эвтаназия! — с брезгливой полуулыбкой ответил хозяин дома. — Как вы хорошо за ним спрятались. Да не перебьем мы вас, не боись! — улыбка Федора стала шире. — А что будет... Бог знает, что будет... Был у нас старец один, монах. Говорил, не будет победителей в этой войне. А народу погибнет много. И покалечится. Но потом тысячу лет, а то и две, будет спокойная жизнь. Мирная. Города большие, новые строить начнут. Господь нас потерпит. А дальше — все опять как сейчас.

— Невесело как-то, — глядя в тарелку, проговорило Машо.

— Может, и невесело, но что уж мучиться... Главная жизнь — не здесь, главная — там, — Федор поднял ладонь вверх. Эх, давай все ж таки еще по единой. Но теперь уж точно по последней.

За столом оставались только Федор, Маша и Машо. Пить пришлось на двоих.

— Отдыхай, Андрюха, — сказал на прощанье хозяин. — Маша вон тебе чистые штаны и рубаху принесла. Твое обмундирование к утру постираем.

Приняв душ и примерив обновку, Машо рухнуло на кровать. Да, сколько всего обсудить еще надо! Странные они, эти медведи... Зря живут практически. Странные. И Бог их странный. Машо попробовало включить гешу, но она все-таки разрядилась. Розетки медвежьего дома для зарядки явно не подходили. Звери... Но не лишенные человеческого. Ловко я их разговорами уговорило, подумало пленное, пока реальность перемешивалась с мерзкими снами про войну.

...Машо — или кто оно теперь? — проснулось от стука в дверь.

— Андрюха, подымайся! — сдавленно прорычал Федор. — Пошли гулять, может, в последний раз.

— Что такое? — пробормотало Машо, приподнимаясь с кровати и ища глазами подаренную одежду. — Расстрелять меня задумал, гуманист?

— Сейчас все узнаешь.

Машо, одевшись, робко приоткрыло дверь.

— Иди, умывайся. Пойдем воздухом подышим. А то твои уроды, говорят, его скоро атомными бомбами испортят.

— Нет. Это невозможно!

— Все возможно верующему — знаешь такие слова? Верующему в гуманизм и торжество толерантности.

— Неправда. Неправда! — с вызовом крикнуло Машо.

— Пойдем и посмотрим, правда или нет.

Через пару минут они с Федором шли по проселочной дороге.

— Мы получили перехват. У вас осталось штук сорок ядерных боеприпасов, еще со времен блаженнопочившего СССР. Так вот, применят их сегодня, чуть ли не прямо сейчас.

— Враки. Они не могут так поступить с людьми. Даже Ташо не может.

— С людьми? Мы же медведи. Звери, гады, враги! — Федор сжал Машо за плечи. — Они же сами готовы подохнуть, только чтобы нас не было! Это же ядерное оружие. Ядерное! Отсюда до бывшей Москвы, до вашего Содома, сто кэмэ! Вас самих накроет — не волной, так радиацией, всю Гоморру! За два дня! Всех, кроме Таши вашей любимой — она уже со змеюкой в Америку летит. Да... Самим подохнуть, чтобы только нам жить не дать! Вот он, гуманизм, вот оно, счастье народов! «Смешно, не правда ли, смешно-смешно»... Был бард такой, Высоцкий, лет семьдесят назад такими вот словами играл. Вот скоро и посмеемся. Ладно, пошли. Двум смертям не бывать. Слушай, Андрюха, а мне ведь умирать не так страшно, как тебе. Семью я уже отправил, а дом бросать не хочу. У меня хоть дети в Сибири жить будут — не долетят дотуда ваши ржавые ракеты. А ты — зачем живешь, зачем умрешь вот сегодня, этим ясным прекрасным днем?

— Я не умру.

— Ай-яй-яй! И что, значит, с тобой будет?

— Я не знаю. И знать не хочу.

— Хочешь — попробуем спрятаться. Подвал есть, пара прочных построек в округе. Но это ж дело такое — куда ракета попадет, взорвется — не взорвется. Ракеты дерьмо у вас, ребята... Старье полное.

— Не буду прятаться. Хоть расстреляй меня.

— Значит, умереть-таки хочешь? Можешь? Не боишься?

— Я не знаю.

— Не знаю... Не знаю... Не знаю, — Федор ухмыльнулся. — Слушай, вот ваша цивилизация, самая умная, самая продвинутая, самая гуманная — почему она на главные вопросы у вас все ответы отняла? Не знаю... Как же можно так жить? Ты никогда не думал, Андрюха, что тебе жить незачем? А еще умирать не хочется! Не стыкуется что-то у вас, ребята!

Федор стоял, блаженно улыбаясь на фоне голубого неба. Машо заворожено смотрело на него. Как можно так серьезно верить в глупости? И быть довольным собой? Даже... счастливым? И стоять вот так, не бежать никуда, может быть, за минуту до гибели? Глупости несусветные. Федор. Лес. Небо.

Вспышка. Где-то близко — или далеко, непонятно — зажглось второе солнце. И тут же раздался страшный гром.

— Началось, Андрюха, — спокойно сказал Федор. — Ты уж как хочешь, а я помолюсь.

— Зачем? — как-то неожиданно легко вырвалось у Машо.

— Не знаю. Или нет, знаю. Хочешь — помолись со мной, не хочешь — слушай. Просто слушай.

Федор достал из брючного кармана коммуникатор.

— Вот моя любимая, из вечерних. Хоть и утро сейчас. Может, и не успею дочитать. Господи, не лиши мене небесных твоих благ. Господи, избави мя вечных мук. Господи, умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя.

Машо не знало, молится ли оно. Но слова казались откуда-то знакомыми.

Страшный удар поглотил все живое и неживое.

Московская Конфедерация вложила в него последние силы, принеся себя в жертву гуманизму и свободе. Из 43 ядерных ракет сработало 16.

Начиналось — именно сейчас — новое тысячелетие.