Быт и бытие Виктории Швейцер

Литературовед Виктория Швейцер уже больше 30 лет живет в США в городе Амхерст (штат Массачусетс), ведет семинары по русской литературе в одном из частных колледжей. Книга Швейцер «Быт и бытие Марины Цветаевой», увидевшая свет в 1988 году в парижском издательстве «Синтаксис», была переведена на четыре иностранных языка и почти сразу попала в пятерку бестселлеров в жанре «нон-фикшн» на страницах The New York Review of Books. В 2003 году книга Швейцер была опубликована в серии «ЖЗЛ» и несколько раз переиздавалась. В свой очередной приезд в Россию Виктория Швейцер любезно согласилась ответить на вопросы М.Бойко и Н. Загайновой.

— Расскажите, с чего началось ваше увлечение Цветаевой в годы, когда ее имя практически не упоминалось?

— Да, в школе тогда ее не упоминали, в университете тоже. Но однажды, кажется в 1955 году, поэтесса Зинаида Константиновна Шишова, из группы «Юго-запад», дала мне почитать сборник Цветаевой «Вёрсты». А я была тогда большая стихолюбка. Сначала мне стихи Цветаевой не понравились, за исключением стихотворения «К Блоку». Но спустя какое-то время мой друг подарил самодельную книжку с напечатанными на машинке стихами Цветаевой. Вот тогда я по настоящему заинтересовалась ею и стала собирать все, ею написанное. Я спросила у Дувакина, где можно достать книги Цветаевой. Он порекомендовал позвонить Алексею Крученых. Крученых был с ней знаком, когда она вернулась из эмиграции. Я с ним подружилась и стала бывать в его кошмарной комнате — настоящей берлоге, полной сокровищ. Кое-какие прижизненные книги Цветаевой, фотографии и даже рукописный сборник Цветаевой «Юношеские стихи» я у него купила и потом очень долго отдавала долг. Я решила: нельзя же, чтобы я одна знала такого потрясающего поэта. На протяжении нескольких лет каждый день после работы, а также в субботу я ехала в Ленинку, сидела там до позднего вечера и переписывала все цветаевские рецензии и все рецензии на Цветаеву из эмигрантской прессы. Спустя какое-то время я связалась с «Новым миром», и они согласились дать подборку стихов Цветаевой, но, конечно, без моей сопроводительной статьи.

— Когда же вы приступили к работе?

— После того, как в 1966 году меня выгнали с должности секретаря в московском отделении Союза писателей за поддержку Андрея Синявского. Тогда я начала писать книгу о Цветаевой. Корней Иванович Чуковский дал мне рекомендацию в издательство. Но там мне любезно ответили: когда нам книга о Цветаевой понадобится, мы о вас вспомним.

— А как родилось название книги?

— «Быт и бытие» — такое название дала Цветаева воспоминаниям своего московского друга — князя Сергея Михайловича Волконского. Мне кажется, что это название очень подходит и для жизнеописания самой Марины Цветаевой, в судьбе которой трагически переплелись быт и высоты духа.

— Почему вы так кратко описали в своей книги последние дни и смерть Марины Цветаевой? Исследователи посвящают целые тома обстоятельствам ее смерти и вопросу о точном местоположении могилы…

— Могилы Цветаевой нет. Когда я ездила в Елабугу 1966, там стоял крест: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Цветаева». Его поставила Анастасия Ивановна Цветаева. И это было правильно, потому что больше о могиле ее сестры ничего не известно. А теперь там стоит памятник с надписью: «Марина Цветаева», как будто ее могила найдена. Это бессовестно и бесчестно. Только у дочери Цветаевой есть могила в Тарусе, ни у ее мужа, ни у ее сына, ни у нее самой нет могил, они как бы растворились в пространстве и времени. Анастасия Иванова была очень энергичным человеком и как-то решила найти останки Марины Цветаевой: у ее скелета должны быть переломаны шейные позвонки. Но Ариадна Сергеевна возразила: разве можно ради этого нарушить вечный покой скольких людей? Анастасия Ивановна, слава богу, этому вняла. Сегодня происходит другая трагедия: все любят Цветаеву, но мало кто ее читает. Все интересуются, с кем она спала, как погибла, куда делся гвоздь, на котором она повесилась. Я называю это «издержки славы»…

— У вас есть какое-нибудь любимое произведение Цветаевой?

— Она меня притягивает не только как поэт, но и как необыкновенная личность. В ней была удивительная цельность и одновременно множество противоречий, несокрушимая внутренняя сила. Многим было трудно в общении с ней. Она была поэтом, но никто на это не делал скидку.

— А вы бы хотели быть знакомой с Цветаевой, если бы жили с ней в одно время?

— Я не решилась бы ей навязывать себя. Обычному человеку очень трудно войти в мир гения и соответствовать ему. С гением трудно общаться на равных. Я была знакома и часто встречалась с Иосифом Бродским. Мы работали с ним в одном отделе, у нас даже был общий кабинет. Он тоже был гений и очень простой в повседневном общении, но на высотах духа за ним поспевать было трудно. Дистанция чувствовалась… Он был человек редкой доброты и совестливости, помогал многим-многим, о чем они постарались забыть после его смерти. Расскажу только один случай. В каком-то очень далеком году, еще при советской власти редактору издательства «Руссика» Александру Сумеркину пришла в голову идея издать двухтомник Бродского. Он попросил меня «повлиять». Я пришла к Бродскому. Он мне ответил: «Стыдно, Викуля… Ребята там не издали ни одной книжечки, а я буду двухтомник делать…» И отказался.

— Считается, что все поэтически одаренные люди — эгоцентрики…

— Разве эгоцентрик мог сказать такие слова, как Марина Цветаева о своем сыне: «Он не должен страдать из-за того, что я пишу стихи»?

— Вы прочли книгу Дмитрия Быкова о Пастернаке?

— Нет, она слишком толстая. А что, хорошая книга?

— Хотелось бы ваше мнение узнать. Быков касается вопроса: все ли сделал Пастернак, чтобы помочь Цветаевой…

— Я не хочу судить о Пастернаке, потому что обязательно буду к нему более суровой, чем к Цветаевой.

— Складывается впечатление, что когда началась война, Цветаева впала в панику, поскольку была убеждена в победе Германии.

— Германия вполне могла нас победить, немцы дошли до Москвы — это что-нибудь значит? Мне было 8 лет, когда началась война, и я немного помню то время. Может быть, если бы не американская помощь, нам бы не поздоровилось. Если бы Гитлер не загонял крестьян обратно в колхозы, а привлек их на свою сторону — исход войны мог быть другим. Для Цветаевой катастрофой было не только то, что, что может погибнуть Россия, но в еще большей степени то, что Германия уже погибла.

— Прошло тридцать лет, как вы уехали в Америку, но до сих пор совершенно правильно говорите по-русски. Вы живете в русской языковой среде?

— Я живу в очень маленьком университетском городке, в котором есть один государственный университет на 26 тысяч студентов и три маленьких частных колледжа по две тысячи студентов в каждом. В одном из этих колледжей я преподаю русскую литературу вот уже тридцать лет. Так что говорю по-русски, и все мои коллеги говорят по-русски, хоть они и американцы. Ну и дом у нас русскоязычный…

— Существует стереотип, что американское образование хуже российского, а средний американский студент не может найти на географической карте даже собственного государства…

— Ничего подобного. Дураки не смогли бы создать такую потрясающую цивилизацию.

— Говорят, что после 1991 года в Америке резко понизился интерес к русской культуре и литературе. Это так?

— Я могу сказать про наших студентов. Да, на какое-то время очень понизился интерес к русскому языку. Россия перестала быть великой державой и врагом номер один. Но наши студенты Россию любят, хотя русский язык очень трудный. У меня есть студенты, которые занимаются и китайским. Они говорят, что русский гораздо труднее. Студентов стало меньше, но к нам, в русский отдел, идут самые способные, незаурядные ребята. Мы читаем с ними довольно сложные вещи, недавно на моем семинаре читали «Мастера и Маргариту». В другом курсе мы читаем «Мертвые души» и смотрим фильм моего брата по этому произведению. Осенью будет семинар «Поэт и Время», на котором мы будем проходить «Капитанскую дочку», «Историю Пугачевского бунта» и прозу Цветаевой о Пушкине. Интерес к русской культуре понизился, но он устойчивый и в последнее время как будто идет вверх.

— Самым русским писателем по-прежнему считается Достоевский?

— Это миф. Студенты сами предложили сделать с ними курс по Булгакову. И Чехова читают, и Толстого, и даже Пелевина читали недавно, но только не со мной. Сейчас больше интереса, конечно, к восточным языкам: арабскому, китайскому, японскому. В американских колледжах большие возможности для выбора — это к вопросу о том, чье образование лучше.

Беседовали Михаил Бойко и Надежда Загайнова
В сокращении редакции

exlibris.ng.ru