Дни уходят куда-то бойко...
Жизнь нелепо как-то течет...
Здесь площадка под новостройку,
Там ломают старый завод..
Остановка. Стена. Виновато
В ней проем оконный зиял...
«Здесь литейка была когда-то,» -
Пожилой рабочий сказал.
Эстакада. Как мелко и узко...
Это смотрится даль с высоты...
Ах какой же, простите, русский
Да не любит быстрой езды!
Коль от злобы душа далека,
Коли доброе сердце в груди,
Помни: доля твоя нелегка.
Ты на трудном, но верном пути.
Коль распахнута миру душа
И любовью пылает она,
Помни: плюнуть в неё поспешат,
Исчерпав твою щедрость до дна.
Коли ты от обиды чиста,
В темноте видя Свет неземной,
Помни: это дорога Христа
И не может она быть иной.
В чём жизни резон(?): рост карьерный?
Профессия? деньги? семья?
Всё это весóмо, наверно,
Но в этом ли смысл бытия?
Возможно, смысл жизни в искусствах?
В «бермудах» научных работ?
В высоких изысканных чувствах?
Есть в этом резон… да не тот.
Всяк на Руси бездомный, бесприютный,
Входящий тихо в ожиданья зал.
Отстукивает время поминутно...
Вся наша жизнь один большой вокзал.
И скорбно мы томимся в ожиданьи,
Когда счастливый поезд подадут.
Горя от нетерпенья и желанья
Мы ловим взглядом стрелочки минут.
Момент настанет, в это верит каждый.
До счастья, друг мой, надо дорасти...
Удача улыбнется нам однажды
С напутствием: "Счастливого пути!"
Если жизнь облыжная вас не дарит дланями —
Помогите ближнему, помогите дальнему!
Помогите встречному, все равно, чем именно.
Подвезите женщину — не скажите имени.
Не ищите в Библии утешенья книжного,
Отомстите гибели — помогите ближнему.
В жизни чувства сближены, словно сучья яблони.
Покачаешь ближние — отзовутся дальние.
Пусть навстречу женщине, что вам боль доставила,
Улыбнутся ближние, улыбнутся дальние.
У души обиженной есть отрада тайная —
Как чему-то ближнему, улыбнуться дальнему...
Девушка в белом платочке
ставила в Храме свечу.
Губами коснувшись
иконы,
молилась Иисусу Христу.
Чтоб чистым
хранил её сердце
в мире людской суеты,
чтоб не оставлял её душу
без Своей доброты.
…Свечка сияла, горела,
молитва безмолвно летела
и становилась теплом
на сердце,
живущем с Христом.
Девушка в белом платочке
стояла, потупивши очи,
внимая небесной тиши,
льющейся из души.
2004 г.
Беглянка-ночь срывает с неба серебро
И умывается прощальною росою.
Стучится в окна птица вещая – добро,
И радость прыгает девчушкою босою.
Обыкновенный день становится другим,
Когда в руке твоей чужие капли-слёзы.
Мы наполняем жизнь дыханием своим,
И задаём друг другу вечные вопросы.
А за окном грустит густая синева,
Ей щедро дарит серебро ночь-кружевница.
Роняет облако жемчужины-слова,
И в небо чистое летит надежда-птица.
Вообще то, я не пью, а тут вдруг захотелось вина. В недрах громадного супермаркета перед заставленной лимонадами полочкой будто привиделось: пустынный берег, песок, желтоватая пена прибоя, чайки — каждая, как две соединённые, горизонтально положенные круглые скобки, так их рисовали в детстве — и вино. В небольшой бутылке, терпкое, холодное после долгого спуска к морю, ни в коем случае не сладкое. Море в декабре — какая тут сладость? Покупаю бутылку бордо.
Себе — бордо, чайкам — бублик. Не кладу его в сумку, несу в руках. Классический бублик с маком, очень живописная вещь. Сворачиваю в Мавританскую арку, облезлую, как дворняжка. Вверху, вместо неба, натянута длиннющая серая тряпка, прилежно выглаженная, без заплаток, без дыр. Ветер раскачивает разноцветные кабинки канатной дороги, они гремят и поскуливают. Зимой дорога спит.
Хочешь славы чужой – глоток?
Хочешь радости мёд испить?
Запасайся слезами впрок,
Чтоб чужою тропой ходить.
Чтобы видеть сердц̀а окрест,
Из одной горсти горечь пить,
Подними тот нелегкий крест -
И узнаешь, что значит - Жить!
Не истребить, не изменить,
не отменить меня,
как вздох, иль свет,
иль пенье птиц,
и море, и поля…
Как часть всего, что создал Бог.
Пульсирует во мне
Его любовь,
то - жизни зов,
то - луч в бездонной мгле.
Я есть, пока
так хочет Бог,
призвав меня из тьмы.
Живу, дышу – везде, во всём,
что для меня сродни.
Не допуская свой распад,
быть цельной,
я могу
лишь рядом с Ним,
в Его любви,
предотвращая мглу, –
где вера, свет, тепло, полёт,
где истина и жизнь…
Держи меня, премудрый Бог,
не отдавай Своих!
2008 г.
Однажды она проснулась,
Взглянула-вспорхнула в окно,
Ресницами неба коснулась,
Как будто ждала давно,
И в чудо поверила снова,
И снова над прошлым – в Даль,
Из повторений простого
Сложен весь путь – не жаль!
Дальше от мира, дальше,
Тоньше и тоньше нить.
Жаль, не жила – раньше,
Жажду теперь Жить!
По дорогам бродит старая ложь,
Смотрит зорко на того, кто пригож:
Удивлённо открывает он рот,
Мимо ложь никак не пройдёт,
Он глотает жадно лживую смесь
Тут же в сердце вспыхнет гордая спесь.
И туманом заплывают глаза,
Под ногами сохнет Слово-лоза.
Ищет ложь – кого б накормить,
Чью бы кровь покрепче испить,
Да над волею взять бы власть,
Чтоб душе и вовсе пропасть.
— Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?
— Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.
«Тот самый Мюнхгаузен»
— Да, у них что-то вроде объединения! Особо опасные христиане, пытаются изменить мир! — кругом было лето и какой-то праздник, и муж моей подруги шутил, представляя нас с ней своим знакомым. Знакомые смеялись, и кивали с почти соболезнующим видом: что ж, бывает и такое, у всех свои причуды, да и что удивительного — молодые ещё, подрастут — поумнеют. Ведь выше головы не прыгнешь — так гласит народная мудрость, спорить с которой не полагается.
Что меня держит в жизни этой,
Солнце, луна, земля?
Иль притяжение планеты,
Или любовь Твоя?
Что там, за гранью смерти скрыто
Осень или зима,
Или трава, росой умыта
И из цветов дома?
Что меня держит в теле этом,
Выцветшем и чудном?
Руки худы, лицо нелепо,
Снег на вихре седом…
Кто я, зачем, и есть ли имя
Зеркалу предо мной?
Живо оно, но смотрит мимо
Глаз человек чужой.
Милость барская – это капризная дéвица:
Людям кланяться –
- Жить в унижении…
Только тот, кто на Милость Госпóдню надеется,
Не останется
В постыжéнии.
Кто о силе и мóщи победной радéется -
- Сам замáнится
В сеть поражения…
Только тот, кто на Силу Госпóдню надеется,
Не останется
В постыжéнии.
Чехов жил в исключительно смешное время. В том, что он писал смешные рассказы, нет ничего удивительного. Гомерически смешны были все: студенты, проститутки, либералы, министры, земские деятели, невинные девушки, дачники, учителя, священники, интеллигенты, крестьяне, судьи, злоумышленники. Так забавно бывает только в годы большого общественного отчаяния, после очередного общенародного облома, широкомасштабного крушения надежд и возвращения в прежнюю колею. К таким временам идеально применимы слова Мандельштама: «Зачем шутить? И без того все смешно». В такие времена на вопрос: «Кого вы больше любите — греков или турок?» — естественно отвечать: «Я люблю мармелад». Именно так и ответил Чехов, по воспоминаниям Горького, на вопрос ялтинской обывательницы.
Лунный свет стекает с крыши,
Ночь прохладой сонно дышит,
Сонно дышит на ресницы,
Дремлет мир - двоим не спится.
Слышен птиц неясный щебет,
Ветер листья клена треплет,
В небе чуть заря зарделась,
Душам двум тихонько пелось.
Радостно уста открылись,
И на свет слова явились,
Словно из святого Рая:
„Я люблю тебя, родная”.
Православие пришло на Червонную Русь, как называли Галичину в домонгольский период, благодаря Крещению всей Русской земли при св. Равноапостольном князе Владимире. Хотя справедливости ради следует отметить, что предание относит появление первых христианских общин в этих краях ко временам деятельности св. Кирилла и Мефодия, Учителей Словенских. Уже в XI веке земли Галиции и Волыни входили в состав Владимиро-Волынской епархии Русской Православной Церкви. В XII веке из ее состава была выделена самостоятельная Галицкая епископия, а в XIII — Луцкая, Перемышльская и Холмская (первоначально — Угровская) епархии, также являвшиеся частью православной Киевской митрополии. Ни один из сохранившихся до наших дней исторических источников ничего не упоминает о каких-либо латинских миссионерах, действовавших на этой земле.
Я убеждён, что Солнце есть! Хоть мрак гнетущий
Его скрывал не раз
За облаками толстыми…
Я убеждён в Господней Правде Всемогущей
Всегда! И даже в час,
Когда Господь безмолвствует…
«Я сделал много чего такого, за что мне стыдно. А то, чем я горжусь, еще ужаснее!»
The Simpsons
Однажды вы заснули, и вам приснился сон. Тёплым осенним вечером вы неспешно брели по своему городу, ласковый ветерок, шурша листвой, играл с лохматыми дворовыми котами, растрёпывал волосы, забирался под воротник. Вы чуть поёжились от прохлады, завернули за угол, вышли на площадь. И в самом её центре, прямо под неизменным памятником, вы увидели бескрайнее море рюшей, кружев, струящихся по асфальту лент, невообразимых бантов, и среди всего этого пышного великолепия — страшно подумать — мужчины! А вы спокойно прошли мимо, не впав в истерику, не потеряв сознание, не причитая грозно о диких современных нравах. Вы видите подобное каждый день. В вашем сне в вашем городе ожил маленький кусочек древнегреческих обычаев, по которым уличенный в трусости мужчина должен был три дня сидеть на площади в женском платье. В Древней Греции людей наказывали стыдом.
