С видом на море

Вообще то, я не пью, а тут вдруг захотелось вина. В недрах громадного супермаркета перед заставленной лимонадами полочкой будто привиделось: пустынный берег, песок, желтоватая пена прибоя, чайки — каждая, как две соединённые, горизонтально положенные круглые скобки, так их рисовали в детстве — и вино. В небольшой бутылке, терпкое, холодное после долгого спуска к морю, ни в коем случае не сладкое. Море в декабре — какая тут сладость? Покупаю бутылку бордо.

Себе — бордо, чайкам — бублик. Не кладу его в сумку, несу в руках. Классический бублик с маком, очень живописная вещь. Сворачиваю в Мавританскую арку, облезлую, как дворняжка. Вверху, вместо неба, натянута длиннющая серая тряпка, прилежно выглаженная, без заплаток, без дыр. Ветер раскачивает разноцветные кабинки канатной дороги, они гремят и поскуливают. Зимой дорога спит.

* * *

Со мною вот что происходит, и не только со мной, должно быть. Нас, должно быть, очень, очень много, непрестанно ноющих вслух или про себя, выпрашивающих у Бога всякое нужное, желанное, жизненно необходимое. Всякое разное, а разное ли? Это мы разные, а хотим все одного и того же. Каждый клянчит на своём языке, перевести бы наше разношёрстное нытьё на какой-нибудь общечеловеческий — и получится… Господи, как же всё просто. Я хочу радоваться.

* * *

Корабли прячутся за выстроенной голыми акациями ширмой. Очередной десяток ступеней — стволы и ветки остаются позади, высоко. Постукивают засохшими стручками, и им подпевает прибой. Слов не разобрать, какая-то старая грустная песня.

Сажусь на песок. Как и договаривались: себе — вино, чайкам — бублик. Обыкновенный день, обыкновенная скука. А что тут особенного? Многие люди систематически подкармливают птиц, сотни тысяч людей ежедневно видят море, сотни тысяч людей собираются пить вино в этот самый момент. Лениво смотрю вдаль, отгрызаю от бутылочного горлышка широкую полоску целлофана.

И тут же нервно усмехаюсь: штопора-то нет! Зачем человеку непьющему таскать на море штопор? Стряхиваю с рук варежки, по-собачьи роюсь в сумке. Таблетки от кашля, фотоаппарат, мятые трамвайные талончики, томик сонетов Петрарки, шариковая ручка. Пробую протолкнуть ей пробку — бесполезно, только дно бутылки зарывается в песок. Что ж. Может, так мне и надо. Что изменится, открой я бутылку? Обыкновенный день, обыкновенное море.

* * *

А существуют ведь столовые для бездомных. Вываливаешься с утречка из подвального окошка, проползаешь пару кварталов, прислоняешься огрызками спины к бордюру, и прекрасные румяные люди суют тебе прямо в руки миску горячего супа — душистого и густого, как когда-то давным-давно. Так бы и с радостью. Ведь мы такие же нищие, мы доводим себя до полной беспризорности. Разве мы многого просим? Мисочку радости по утрам, одну порцию, одну дозу. Жалко, что ли?

* * *

Эврика! Нащупываю в кармане связку ключей. Теперь-то всё быстренько наладится! Нужно только выбрать самый острый и — вперёд!

Ключи по очереди вонзаются в пробку, она упрямится, не поддаётся, позволяет лишь отщипывать от своих краёв мелкие крошки, тут же сливающиеся с песком. Так проходят минуты, долгие, как часы. От ветра и напряжённых одинаковых движений руки замерзают и болят мерзкой ноющей болью. Занятие моё нелепое напоминает выкапывание миниатюрной ямы. С надеждой приподнимаю бутылку — оказывается, я продвинулась вглубь всего на пару миллиметров. Как пелось в одной жуткой песенке: «похоже, что это надолго…».

Один на один, я и пробка, кто кого? Чересчур близко подошедшая чайка с любопытством поглядывает на бублик.

* * *

Радость — где она? В городке Макондо у Маркеса люди, заболевшие забвением, были вынуждены вешать на каждую вещь табличку с её названием. А мы заходим ещё дальше, мы не заботимся о соответствии, прибивая таблички со словом «радость» к потрясающим своим разнообразием вещам. Тут «однофамильцами» оказываются выздоровевшие дети и новёхонький лексус, аппетитный кусок торта, выкуренный косяк, предложение руки и сердца и любимые советские фильмы. Мы ждём радости от вещей и событий. Вещи и события дарят нам радость. Действительно, почему бы не радоваться новой машине? Почему бы не радоваться проведённому на берегу моря дню?

Вещи и события дарят нам радость, или не дарят. Хотят — дарят, не хотят — не дарят. Капризные вещи и события. Жадный Бог. А мы — по-прежнему нищие, голодные и зависимые. Ждём от Бога, от вещей и событий радости. Из этого ожидания, как из скорлупы, вылупливаются недовольные жизнью, судьбой и, в конечном итоге, недовольные Богом люди.

* * *

Сколько же можно? Пробка не уступает, и усталость выпихивает из меня решимость, как непрошеного гостя из комнаты. Руки замёрзли до того, что на каждый порыв ветра кожа откликается болью и жжением. Я уже сдалась, ключ продолжает движения механически, почти без меня, но и это вот-вот прекратится.

Брызги!

Я смеюсь, я громко хохочу, красные холодные речки текут по рукавам куртки, по выбившимся из-под шапки прядям, по щекам, задерживаясь, падают каплями с ресниц, с кончика носа. Так неожиданно ушли в глубину остатки пробки, вытолкнув фонтан вина, раскрашивая песок и юбку, вспугнув меня и чаек. Я подношу к лицу мокрые ладошки и вдыхаю терпкую, пахнущую виноградом свежесть. Я глотаю вино, прижимая к бутылочному горлышку улыбку. Я ломаю бублик на мелкие кусочки и бросаю их чайкам — сначала далеко, потом всё ближе и ближе. Я вижу приклеенные к горизонту корабли, и корабли зажигают огни, и, быть может, у матросов теперь тоже пир, тоже праздник.

* * *

Мир вокруг нас, пресловутые события и вещи, они — как детская раскраска, нам даны лишь контуры на бумаге и сотни тюбиков красок. Сердца наши — они наполнены радостью с самого нашего рождения, именно такими их создал Бог. Мы похожи на старушку, которая ищет очки, не замечая их у себя на носу — Бернард Шоу сравнивал с этой старушкой занятых поисками радости людей. Мы самозабвенно выпрашиваем то, что у нас и так есть, то, что нам впору раздавать другим, таким же наполненным, запутавшимся и позабывшим о своей полноте. Мы ждём ярких цветов от нетронутой нами раскраски, мы закрываем пробками свои сердца, мы таскаем внутри не бутылки даже, а целые погреба неоткупоренной радости.

Конечно же, попрошайничать и ворчать куда привычнее, а стало быть — проще. И приучить себя трудиться, откупоривая своё сердце, так же тяжело, как заставить много лет нищенствующего человека устроиться на работу. А ведь в нашем случае этот самый нищий, бездомный, несчастнейший гражданин, поедающий бесплатный суп у бордюра, является владельцем милой уютной квартирки с красавицей-женой и парой смеющихся курносых детишек, которые ждут не дождутся любимого папу, давно потерявшего то ли ключи, то ли память.

Наши пробки — пробки злости, равнодушия, лени, зависти или печали — они, как баобабы на планете Маленького Принца, разрастаются, стоит только отвернуться, требуют ежедневного, ежечасного труда. Со штопором или без, дикими способами, замёрзшими руками, когда кажется, что все попытки бесплодны. Награда стоит приложенных усилий. Мы есть для того, чтобы радоваться — друг дружке, Богу, всему миру, и других поводов быть у нас нет.

* * *

Чайки разлетаются с кусками бублика в клювах. Я натягиваю варежки. Варежки в крохотных маковых зёрнах. Обнять бы его, море, найти бы способ обнять его. Сидеть с морем в обнимку на влажном смешанном с ракушками и пробочной крошкой песке. Читать морю стихи и щёлкать стареньким «Зенитом» без всякой надобности, ведь и так не забудется.