Рассказы

Дождливое воскресенье нынче было.

В храме все «свои», чужие под дождем на службу не ходят, за исключением тех, которых так зажало и прижало, что о Боге вспомнили.

- А, вдруг, поможет?

С надеждой на это «вдруг», да с воплем «дай, Господи» и под дождь можно, что бы затем купить свечей ворох и, расспросив, кто тут больше всего помогает, симметрично на подсвечниках огоньки расставить.

Если дождя нет, и метель не завывает, то в храме, кроме прихожан, еще один тип «верующих» определяется: ходоки за душевным равновесием.

Стоят с умиленным видом, печалятся о проблемах и негораздах, даже иногда перекрестится могут, но не молятся, просто успокаиваются и в размеренности непонятной службы равновесие находят. Только одной части богослужения этот тип захожан не переносит, если ко времени проповеди в храм заглянут. Даже если не поучаешь, а просто «тему дня» излагаешь, да примеры приводишь – лица у них страдальчески меняются и через некоторое время – к алтарю спиной и к двери, на выход…

Есть иные. Редкие.

Сегодня такой был.

Покончить с жизнью легче, чем кажется.

Для этого даже не надо травится снотворным, резать себе вены или вешаться, — стоит только подумать, что для тебя все закончено, что жизнь больше не имеет смысла, и тогда дни становятся тягучими и блеклыми, похожими друг на друга. Тогда ты умираешь для человека и рождаешься для растения.

Жизнь Саши была именно такой — растительно-туманной. Лишь иногда он заставлял себя очнутся, шел к мосту, нащупывал перила и замирал. Вокруг цокало каблучками, шаркали чьи-то ноги, рычали, пиликали, фыркали проносящиеся машины; крутились обрывки разговоров, тренькали телефоны; сонно шумела река, гулко отражаясь от моста — и никому не было дела до одинокого паренька, что стоит прижавшись к холодным перилам. Он прозвал этот мост Мостом Безмолвия.

Посвящается неизвестной хранительнице иконы.

Этот июль в Петербурге выдался невыносимо жарким.
Раскалённая от солнца дачная электричка тащилась как похоронные дроги, пассажиры изнемогали, и Елизавета Сергеевна, по установившейся привычке врача скорой помощи, уже начинала беспокоиться, что сейчас кому-нибудь из спутников станет плохо.
Особенно волновал её вид полного мужчины в потёртой панамке, то и дело вытирающего сбегающий с круглой лысины пот.
Но вот, наконец, за окном замелькали знакомые здания привокзальных построек, и поезд мягко остановился у знакомой до каждой асфальтовой трещинки платформы.
- Как хорошо, что до дома всего два шага, - подумала Елизавета Сергеевна, - а то Оле или Маше пришлось бы меня встречать. Да ещё в такую жару!
Она не любила зря беспокоить дочку или внучку.
Родной Лермонтовский проспект встретил её всегдашней копотью и запахом плавящегося асфальта.
Вот и дом.

— Ну, и сколько раз ты сейчас сделаешь «подъем — переворотом», — первым делом спросил Серега, после приветственного объятия.
 — Издеваешься? Через двадцать лет я только на диване могу перевернуться с боку на бок, — грустно улыбнулся Семен.

Вот так, уже двадцать лет прошло после окончания института. Семен исподволь рассматривал своих бывших однокашников и сокурсниц. С первого взгляда узнавал далеко не всех… Неужели эти солидные дамы, лысые и седые мужики — те самые ребята-девчата с которыми он делил студенческие будни и праздники? Половину имен не мог вспомнить сразу, у половины — вспоминались только фамилии. Каждое имя, вновь всплывавшее в памяти, вспыхивало радостным светом. Неспособность вспомнить — становилась тягучей занозой…

Огненным колесом прошлись по России годы советской власти, перемалывая человеческие жизни, сметая с лица родной земли города и поселки, меняя русла рек и возводя бессмысленые каменные громады. Как после Мамаева нашествия, медленно и с трудом восстанавливается Русь, обретая былое величие. Пытаются найти свои истоки и люди, чьи семьи пропали в страшные годы революции и коллективизации.
Мне хочется рассказать об одном чудесном случае, произошедшем этим летом в селе Никандрово Любытинского района с жительницей Великого Новгорода Ниной Ивановной Смирновой.

1

Священник отец Сергий молод, белозуб, с пышной шапкой русых кудрей на голове, высок и строен, лицо с пробивающейся на скулах бородкой, просящий взгляд добрых, с лукавинкой, глаз:

— Отец диакон, ну поехали! Тряхни стариной!

В ответ я молчу, раздумываю. Далековато собрались: тот храм где-то в глухих лесах под Тотьмой. Местные остряки утверждают, что будто даже Петр Первый, когда в Архангельск нашими краями проезжал, от того места открестился: ни за что не приверну, то — тьма!

— Да там же не одну Пасху кряду не служили, батюшки нет!

Отец Сергий знает, как вдохновить — от службы Богу я не бегал.

— А вот и карета подана!

Афанасия Николаевича Сальникова не переставали мучить во сне кошмары. Не одну ночь кряду, стоило ему лишь прикрыть глаза — и, как живой, вставал Павел. Можно было делать что угодно: ущипнуть себя нещадно, попытаться пальцами силой разлепить веки — ничто не помогало. И еще ладно бы был старший брат — кровь с молоком, как в молодости, но нет — обросшее щетиной лицо его было изможденным, в кровоподтеках, а в широко раскрытых глазах стыл страх.

«Братка, да как ты мог? За что?» — беззвучно шептали разбитые, распухшие губы Павла.

Она неслась сквозь лес безудержно, безостановочно, стремительно, так что ничего вокруг нельзя было рассмотреть. Темные силуэты бесконечного множества деревьев, смазанные скоростью, сливались в единое целое. Казалось, она бежит по темно-зеленому коридору. Но куда? Зачем? Чувствовалось, что бежит напряженно, что стремится убежать от кого-то или чего-то, и что ей непременно надо убежать...

Оля проснулась. Этот сон ей часто снился, как какое-то наваждение или, наоборот, откровение. Она уж и считать перестала, сколько раз этот образ всплывал в ее сонном воображении. Проснувшись, она тут же засыпала, стараясь приказать себе увидеть во сне что-нибудь приятное.

История 1. Имеющий сердце да возлюбит!

Наше знакомство с Машкой — дворовой афганской борзой, далеко не чистопородной, но все же статной и красивой собакой — началось с небольшого укуса за маленький пальчик. То был пальчик моей семилетней дочери. Правда, узнала об этом я лишь по прошествии нескольких лет: так велика была любовь к этой собаке, что пострадавшая даже словом не обмолвилась о случившемся инциденте.

То утро выдалось особенно зыбким, недружелюбным: погода словно мстила Сергею за вчерашние слезы жены. Казалось, она до сих пор плачет ему назло, чтобы причинить боль, чтобы вызвать в нем угрызения совести.

Ну почему нельзя просто оставить его в покое?! Хотя бы сейчас...

Сергей раздраженно курил, его руки мерзли, но он держался за сигарету, как за лучик света в промозглой тьме. Он с детства ненавидел это сочетание темноты и холода. Он вообще не любил холод, особенно душевный, но не умел от него избавиться. Сергей не помнил, когда в его недрах поселилось то сумрачное, зимнее чувство, которое он ненавидел в себе и которому всегда подчинялся, словно раб.