Замерзает земля. Замерзают тревоги.
До тепла наступает затишье и ночь,
и в душе, как медведь в колыбели берлоги,
дремлет тихо до срока глубинная мощь.
Скоро-скоро поднимется в небе светило,
повернув на весну указатель пути,
и пронзит ток таинственный спящую силу,
соки жизни от зимнего сна пробудит.
Обветшалые, сброшены будут одежды,
и нетленному даст пробуждение тлен,
и прорвутся наружу побеги надежды,
устремляясь ко Свету под гул перемен.
Вдруг Ты себя явил —
благо открыл и зло,
мне отверзая очи.
Зрячая, но без крыл,
я — меж овец и козлов
в гуще житейской ночи.
Блеянье глупых овец,
блеянье мерзких козлов —
явь, что давно пророчил...
Крылья верни мне, Отец,
хочется мудрых слов,
зрячей быть страшно очень.
И меня, непутёвую, любит Бог,
хоть и часто бывает со мною строг:
то смиряет в поклоне, то учит терпеть,
и при этом Его славословить и петь.
И меня, непутёвую, любит Бог:
манной с Неба мне –
горсть стихотворных строк.
Я помножу на мысли и чувства их –
за стихом появляется новый стих.
Если ж «манною» - скорбь на главу мою,
В песню вылью я скорбь и Отцу пою.
Под спудом «эго» — песенный росток,
божественный, он жаждет Света.
Ты обратись душою на Восток
и песнь начни, которая не спета.
Мотив любви на время заглушит
аккорд разноголосый «эго»,
но диссонанс нестоек, разрешит
его в устойчивую песнь Небо.
Лодка жизни у причала,
вёсла сложены. Финал.
Смерть – итог, и смерть – начало,
Точка «ноль». Пред ней видна
жизнь от вздоха и до вздоха,
траектория пути,
вехи, люди и эпоха…
Выдох с «Господи, прости!»,
отпеванье, слёзы, свечи,
холм могильный и «Аминь».
За «нулём» - Господь Предвечный,
да надежда на помин.
Отойти в закулисную тень,
За границу порочного круга,
Где, хватая, заносишь кистень
Осужденья на брата, на друга, –
Отойти и, поодаль от «я»,
Его низких и грубых вибраций,
Посмотреть на театр бытия
так целительно, нежели "драться"!
Без Адамовых ветхих оков
Ты оценку не выставишь другу
И, другим, обретя себя вновь,
Не вернёшься к порочному кругу.
Я надену очки цвета роз,
чтоб не видеть шипы цвета «black»,
даже если изранишь до слёз,
я прощаю тебя, человек,
потому, что, прощая, Христос
пострадал на Кресте, человек,
чтоб покрыть лепестками из роз
человечьи шипы цвета «black».
*«black»[blæk], англ. – чёрный.
Неумелая и нескладная
жизнь по Господу,
песнь ко Господу;
но лозою я, виноградною,
среди лоз взойду,
с ними в рост пойду.
Пусть зелёная, недозрелая
песня-гроздь моя:
в этом – грусть моя,
но живительный
Свет узрéла я! –
Крестоносная
песня-жизнь моя.
Когда на душе холода или вьюга,
Недуг ли какой разразится грозой,
Я вспомню домашний молитвенный угол,
Где каждый намолен тобой образок.
Закрою глаза и увижу иконы:
Пречистая Дева с Христом на руках,
Знакомый любимый «Угодник-Никола»,
Святой Симферопольский, Крымский Лука.
Лепестки твои,
нежный цветок –
хризантема,
лепестки цвета сливок
ощутили прикосновение
ноября…
Ты слегка увядаешь…
Сухость бежевой кистью
прошлась
по краям лепестков
цвета сливок…
Благородно-изысканна
зрелость твоя,
хризантема…
