Вы здесь

Василевс (5 глава)

ГЛАВА ПЯТАЯ
О том, как у меня наконец-то появился друг

Я помчался во дворец Диколетиана с такой скоростью, как будто из дома за мной могли выслать погоню. Не обращая внимания ни на палящее солнце, ни на дождь, ни даже на непривычную грязь придорожных гостиниц. Некоторые постоялые дворы на моем пути встречались настолько убогими, что окна в них были заткнуты мешками с соломой. Поэтому я нередко предпочитал им ночлег под открытым небом.
Как-то ночью, проснувшись от удушья, я обнаружил, что заснул в густых зарослях лавра. Как я тогда вообще не задохнулся? Но даже в этом мне увиделся счастливый знак, возвещающий о моей грядущей славе.
Водрузив себе на голову самодельный лавровый венок, с первыми же лучами солнца я снова отправился в путь, воображая себя молодым императором.
Но, сказать по правде, из своего первого путешествия на Восток я почти ничего не запомнил. Диковинные цветы и растения, непривычно яркая одежда местных жителей, смуглые женские лица, зеленые холмы, покрытые виноградниками – для меня все это было словно восточный пестрый ковер, который все время маячил перед глазами. Была бы моя воля, я бы вообще с радостью свернул его в трубку и отставил в сторону, лишь бы не отвлекаться от цели.
Но однажды я увидел перед собой Мраморное море и остановился.
Прежде я никогда не видел морей, и даже не представлял, что на свете бывает столько синей и бескрайней воды. С холма мне были видны маленькие, словно игрушечные галеры на горизонте, длинные песчаные отмели, опрокинутое в воду солнце.
Клянусь, я вдруг почувствовал себя Тесеем, только что оставившим за спиной горящую Трою! Прошлое больше не имело для меня никакого: впереди была совсем другая, новая жизнь, которая начинались вот с этого каменистого обрыва.
Дальше мой путь проходил по морю, и я без особого труда нашел табеллярию – небольшое посыльное судно, тоже отравляющееся в Никомидию. С гордостью ступил я на первую в своей жизни галеру и…
Как бы вам это объяснить? Я вдруг закачался! Доски под моими ногами заходили ходуном, и я никак не мог понять, каким образом другим удается стоять ровно? Но это было совсем не по мне: я привык всегда чувствовать твердую почву под ногами, и теперь тоже пытался найти спасительное равновесие, перескакивая с ноги на ногу.
– Смотрите, какой танцор! – показал на меня пальцем пробегавший мимо матрос. – Может, тебе подыграть?
– Что это? Что это такое? – выдавил я сквозь зубы. – Буря? Шторм?
– Да ты что, приятель! На здешнем море штормы большая редкость. Это обычные волны. Тебе бы попасть зимой в Тирренское море… Вот уж где бы ты по-настоящему поплясал.
Вокруг нас собралась уже целая толпа зевак. Пассажиры бесцеремонно окружили меня, на базарной площади. Откуда-то даже вдруг появился подросток с некрашеной лирой, и начал дурашливо бряцать мне в такт. Размахнувшись, чтобы его отогнать, я потерял равновесие и упал навзничь – и это стало моим избавлением от позора.
Смотреть, как я лежу на палубе и просто глотаю ветер, никому уже было не интересно, и все мои попутчики разошлись, кто куда. Но я уже больше не мечтал о судьбе Тесея, и тем более – Одиссея.
Подложив под голову накидку из теплой апулейской шерсти, которую мне дала в дорогу мать, я с нетерпением ждал приближения суши и мечтал сразу же записаться в кавалерию. По крайней мере, конные войска не отправляют в дальние морские экспедиции, а уж выдержать переправу мне большого труда не составит.
В какой-то момент я, наверное, задремал, потому что внезапно увидел грозного Нептуна, который гнался за мной по морю с трезубцем. Я бежал от него по зыбким, раскачивающимся волнам, выбиваясь из сил, но еще больше боясь остановиться… Нет ничего ужаснее, чем найти свою смерть на дне моря, среди рыб и медуз, где вечно все волнуется и колышется! И вдруг откуда-то появилась женщина с печальными синими глазами, протягивала мне руку – и я уже был на берегу. Склонившись над моим лицом, спасительница легонько дула мне на лоб, на ресницы, взъерошивала рукой мои мокрые волосы, и ее прикосновения были в тысячу раз нежнее, чем поцелуи.
На самом деле, наш корабль наконец-то повернул к берегу, и теперь мне в лицо дул легкий бриз, прогоняя морскую болезнь. Открыв глаза, я увидел белые мраморные храмы в окружении темных лавровых деревьев на берегу, огромные,  похожие на сказочные, дворцы, разноцветные паруса галер в бухте возле причала. Приветствую тебя, Никомидия, город моих надежд!
А теперь я должен рассказать об одном случае, который произошел на первом же параде новобранцев.
Наш отряд юниоров – разумеется, самый нестройный и неопытный – быстро провели по площади и поставили позади всех. Императора мне удалось увидеть только мельком и издали. Диоклетиан сидел на возвышении в пурпурной мантии, и время от времени приветствовал войска взмахом правой руки. Но всевидящая Фортуна сжалилась надо мной самым неожиданным образом.
Одному из юниоров стало плохо на жаре, и мне поручили отнести его к трибунам, где была тень. Этот долговязый губастый парень оказался тяжелым, как мертвец, и я с большим трудом доволок его до места. Но стоило мне привалить свою ношу к стенке, как новобранец тут же открыл глаза и вдруг показал мне кончик языка. Я даже не успел, как следует, рассердиться, потому что он тут же широко улыбнулся и представился:
– Меня зовут Лукий. Спасибо, что подвез. А как кличут такую славную лошадку?
У него были большие и пухлые, как у ребенка, губы. А еще – на редкость белые зубы, особенно заметные на фоне запыленного после маршировок на плацу лица. Оставить такую улыбку без ответа было просто невозможно.
Но я тут же поспешил отвернуться к Диоклетиану: с наших трибун августа было видно гораздо лучше. Правда, со спины и немного в профиль.
– Хочешь разглядеть новое божество? – шепнул мне Лукий. – Тогда возьми вот это, только не ослепни…
И он протянул мне армейскую подзорную трубу с увеличительным стеклом в красивом бронзовом корпусе с инкрустациями. По моему представлению, такая вещь могла водиться только у главных военных чинов, да и то не у каждого. Юноша явно принадлежал к самой высшей знати.
– Подарок от братца, – пояснил Лукий, заметив мое удивление. – Ему с папочкой для меня ничего не жалко.
Дрожащими от волнения руками я навел подзорную трубу на лицо моего кумира, и в первый момент подумал, что промахнулся.
На троне сидел человек с безвольно повисшей нижней губой и толстыми складками на затылке. Особенно меня почему-то поразили эти толстые складки… Это был затылок человека, который привык подолгу нежиться в постели. Невозможно было представить, что когда-то Диоклетиан спал под открытым небом, по-солдатски подложив под голову камень.
Тем временем, Лукий нетерпеливо дернул меня за локоть и подсказал:
– Бери ниже, еще ниже… Видишь, у него даже обувь украшена шелком и драгоценными камнями, как у восточного властелина? Впрочем, на что ему другая? Август давно сам не садится на коня и разъезжает только на колесницах…
И новый приятель с интересом на меня покосился, чтобы проверить, как я отреагирую на его реплики. Но я лишь угрюмо молчал – от удивления и разочарования… Мне и в лучшие-то минуты не хватало красноречия, а уж сейчас – тем более.
Тогда Лукий вполне доходчиво объяснил, почему порядки во дворце Диоклетиана совершенно не похожи на римские. В свое время август много воевал на Востоке, и теперь находился под сильным впечатлением от обычаев и той роскоши, которой окружали себя даже мелкие восточные царьки. Диоклетиан требовал, чтобы при его появлении подданные также падали на колени и целовали край его тоги. А самые усердные при этом даже щурились, делая вид, будто не силах вынести исходящего от императора божественного сияния. Все, что касается Диоклетиана, во дворце считалось священным: его священная особа, священная казна, священная тога…
– …Священные объедки, – насмешливо хихикнул Лукий. – Бывший легионер велит называть себя Иовием – сыном Юпитера, и, похоже, на самом деле считает себя божеством. Посмотри последний раз, да и пойдем, а то как бы в нас не угодили его гром и молнии. В нашу сторону уже поглядывают его телохранители.
В этот момент из-за туч выглянуло солнце, и на голове августа сверкнула золотая диадема. Это было похоже на две стороны одной монеты: на одной был изображен победоносный император, на другой – обрюзгший, уставший от жизни старик. Может быть, из-за того, что я все еще разглядывал августа сквозь круглое отверстие подзорной трубы?
С этого дня у меня в отряде наконец-то появился близкий друг. С первой же минуты меня подкупили в Лукии его щедрость и независимый, насмешливый ум. Каждое его словечко было словно немного приправлено перцем и острыми специями, а у меня такие блюда всегда разжигали аппетит.
Мой Лукий происходил из знатного рода: его отец был высокопоставленным чиновником и приближенным августа Максимилиана. О своей матери он никогда ничего не рассказывал. Знаю лишь, что к моменту нашего знакомства он был уже полным сиротой.
Но при этом мой друг никогда не унывал, и в шутку называл своим «папочкой» августа Максимилиана Геркула, а его сына Максенция – «любимым братцем». И в этой шутке была доля правда. Детские годы Лукий провел в Медиалане, где нередко сопровождал императорского сына на скачках и соревновался с ним в различных играх.
– Колючка цепляется к каждому, кто до нее дотронется, – со смехом признался как-то Лукий. – Братец просто оказался первым, кто мне встретился на пути.
Впрочем, скоро у нас с Лукием нашелся и общий знакомый. Оказывается, наш знаменитый треверский лекарь Вотиний приходился ему дядей по материнской линии, а после смерти отца даже являлся главным опекуном.
– Мир тесен, – сказал на это Лукий, – Значит, всесильные боги пожелали, чтобы мы с тобой встретились.
 

Комментарии

Возможно Вы правы, Ольга. Но про разноообразие идолов в Никомидии по сравнению с провинцией можно срочку и втсавить.

Нужно иметь ввиду, что когда говоришь "белосныжные храмы" - возникает ассоциация с нашими русскими белоснежными храмами.

Ольга Клюкина

 Убрала "белоснежность", чтобы не было ассоциаций с русскими храмами. Просто - белые, мраморные храмы в окружении лавровых деревьев. Спасибо за участие в моих письменах.  

С удовольствием прочитал Вашу новую главу. Только на один образ я обратил Ваше внимание «белоснежны храмы». Дело в том, что в Никомидии было очень много храмов, которые были посвящены самым разным языческим божествам. Юноше, который приехал из провинции было бы логично обратить внимание на разнообразие языческих храмов и богов. Ведь большому городу приходилось «взять под свой кров» значительно больше языческих богов, нежели их было в провинции. Насчет того, что все языческие храмы были «белоснежными» я очень сомневаюсь.

А так все очень хорошо. Божией помощи Вам в Ваших литературных трудах.
 

Ольга Клюкина

 Спасибо, батюшка, я подумаю. Мне хотелось подчеркнуть, что герой их видит еще издалека. Лавровые деревья издали кажутся очень темными, почти черными, и на их фоне античные мраморные храмы выглядят белоснежными - лавр нарочно часто сажали возле храмов. Я встречала такие описания в античных текстах. Но нужно еще присмотреться... 

Ольга Клюкина

 Ира, у меня те же муки: не скучно ли, не длинно ли, нужно ли... Ну, и так далее. Я забыла спросить: последний раз в Вашем названии, кажется, был "лекрек". А вначале, вроде, был "лекарек" - проще и понятней, и само по себе такое слово вкусное. Или я чего-то не допоняла?