«Тимофей» (генерал Марков)

42

 Тимофей не ошибался в характере своего названного брата. Сразу же про приезде в станицу Егорлыкскую, едва устроившись на постой в небольшой мазанке старой казачки тётки Аграфены, Всеволод подробно написал домой что добрался без приключений, жив, здоров, бодр и весел.

Последнее утверждение было неправдой. Здесь, в ставке генерал Маркова, до веселья было далеко как до луны, тёмными южными ночами, низко висящей над белыми домиками, крытыми соломой.
Неизвестно почему, но эти хатки, так непохожие на кряжистые северные избы, рубленные из кондового строительного леса, вызывали у Всеволода чувство острой жалости, наверное потому, что по мере приближения к станице линии фронта, в воздухе носилась какая-то бесшабашная обречённость.

Тягости добавляла казацкая вдова тётка Аграфена, исступлённо готовившаяся к смерти. Каждый день она начинала с поклонов перед иконами, моля только об одном – лёгкой гибели для себя, и всех «казаков и господ офицеров противустоящих антихристу».

Генерал Марков принял князя Езерского приветливо, сразу узнал и назвал по имени. Ещё в бытность его преподавателем Артиллерийской Академии, Сергей Леонидович славился отменой памятью и безупречным воспитанием.

– Ваше появление, Всеволод Андреевич, весьма кстати, – обрадовался генерал крепко пожимая руку Всеволоду. – Нам нужны верные люди.

Знаю, что некоторые офицеры, разбежались по армиям разных стран и соединений. Это моя боль.
Марков нахмурился и заложил руки за спину, выпрямившись, как на стрельбе перед орудием. – Про себя я решил сразу – никуда не пойду, какие бы блага мне и моей семье не сулили. Я как был произведён в генерал-лейтенанты законным русским Монархом, так им хочу и остаться. Живым или мёртвым, – негромко добавил он. – Надеюсь, что как русский князь, вы всей душой понимаете мои слова.
Всеволод почтительно наклонил голову. Он знал, что Сергей Леонидович не бравирует и не рисуется перед ним. Любовь к Отечеству и беззаветная храбрость были отличительной чертой генерала.
В начале Первой мировой войны, на приёме у графини Паниной, он встретил жену Маркова, урождённую княжну Путятину.

– Вы на фронт, Всеволод Андреевич? – её глаза кротко смотрели на Всеволода, а затянутая в атласную перчатку рука нервно теребила длинную нитку жемчужных бус. – Если доведётся служить вместе с моим Сергеем Леонидовичем, вы уж присмотрите за ним, ладно? Я знаю, что он всегда первым бросается в самое пекло.
Тогда на фронте, Всеволоду не довелось встретиться с генералом Марковым, они служили в разных армиях.
Зато теперь, глядя на красивое подвижное лицо сорокалетнего командира прославленной пехотной дивизии Добровольческой армии, князь осознавал почему так велика в войсках популярность этого незаурядного человека.
В плавно отворившуюся дверь неслышно вошёл денщик с двумя стаканами чая в серебряных подстаканниках и, заботливо сложив расстеленную на столе карту боевых действий, установил поднос с прикрытыми салфеткой бутербродами.
Генерал сделал приглашающий жест:
–Угощайтесь, господин штабс-капитан, – он горько усмехнулся, собрав вокруг рта тонкие нити ранних морщинок, – предполагаю, что вы давно не пили настоящего чая.
–Признаюсь, да.
Всеволод прикоснулся к обжигающей серебряной ручке подстаканника и вдохнул аромат терпкого напитка от которого повеяло уютной кухней родного дома, на которой всегда суетилась великая чаёвница тётя Сима.
– А у нас тут, в Новочеркасске ещё остались старые запасы. Да и греки не брезгуют хороший чаёк подвозить контрабандой. А я, каюсь, люблю крепкий чай. От него голова свежее. А мне сейчас совсем мало спать приходиться. Время нынче переломное. Не до сна.
С улицы доносились весёлые крики ребятни и ржание коней, идущих к водопою.
Генерал с чаем в руке подошёл к окну и прикрыл распахнутые створки. Стало тихо.
– Скажу вам сугубо конфиденциально, Всеволод Андреевич, через два дня, десятого июня, Добровольческая армия генерала Деникина выступает во Второй кубанский поход. Наша первая пехотная дивизия, как всегда идёт в авангарде.
По данным разведки против нас выступит, недавно пригнанный на фронт бронепоезд, усиленный свежим подразделением из Петрограда.
Советую вам перед боем исповедаться, переодеться в чистое бельё и оставить записку родным. Стоять будем насмерть, -- добавил Сергей Леонидович будничным тоном, словно оповещал о приглашении на дружескую вечеринку.
-- Хотел бы я с вами побеседовать поподробнее, князь. Расспросить о друзьях, о делах в столице, но прошу извинить – дела. Даст Бог, ещё наговоримся.
Всеволод откланялся и вышел на центральную улицу станицы, бурлящую народом, как на Невском проспекте в воскресные дни: тихо переговриваясь, парами шли светские дамы, видимо жёны офицеров, шелестели шёлковыми юбками красотки, ради собственного развлечения сопровождавшие армию. Стройные казаки гарцевали на ухоженных скакунах, свысока глядя на разношёрстую публику, временно окупировавшую станицу.
Почти все встречные мужчины были одеты в чёрную с белыми лампасами форму «марковцев».
Каптенармус, выдававший Всеволоду обмундирование, объяснил, что чёрный цвет означает смерть за Родину, а белый – воскресенье Родины.
Князь то и дело раскланивался со знакомыми офицерами, односложно отвечал на вопросы, но не останавливался для обстоятельной беседы. Разговаривать ни с кем не хотелось.
На душе было холодно и пусто.
-- Какой красавчик! Из новеньких! – краем уха Всеволод услышал за спиной сдержанный женский шепоток и возбуждённое хихиканье.
-- Ах, Зизи, оставь его за мной.
Он прибавил шаг и опустил голову, глядя как носки его сапог мерно вдавливаются в пыльную кубанскую землю, красновато-серого цвета.
«Неужели эта земля и будет моей могилой? – потекли спокойные мысли, -- Хотя, какая разница. Главное, что это российская земля, и то, что опустившись в неё я на небесах соединюсь с Крысенькой. Красивой и отважной девочкой, отдавшей за меня свою жизнь. Вот только мама будет плакать. А Тимка поймёт, что мне лучше с Кристиной. Слава Богу, он счастлив с Зиночкой».
Всеволод прижал руку к карману, нащупав написанное накануне письмо.
Сергей Леонидович тоже советовал оставить родным записку.
Встреченный здесь бывший сослуживец рассказывал, что время от времени в Петроград бывает оказия. Тогда нарочный обходит знакомых и собирает весточки для отправки.
«Оставлю письмо хозяйке дома, -- решил Всеволод, -- если погибну в бою, она отдаст его в штаб, а там изыщут способ как передать матушке».
Он вернулся домой, сел за чисто выскоблёный стол в прохладной избе, пахнущей сухими горькими травами и дописал к письму ещё строчку:
«Родные мои, любимые, если меня убьют, то не горюйте обо мне. Я счастлив умереть за Веру, Царя и Отечество».
Через два дня, во главе артиллерийской батареи, Всеволод выступил по направлению к железнодорожной станции Шаблиевка куда подходил бронепоезд красных.
На улице ещё не рассветало, но станица не спала.
Жидкий свет нарождающегося дня едва заметно бросал отблеск на тёмные окна домов. Кое-где голосили петухи и громогласно брехали собаки, бежавшие вслед идущим в ногу пехотинцам, казавшимся единой чёрной массой.
Женщины молча стояли у ворот, старый батюшка у церкви, высоко подняв крест творил крестное знамение, а старые казаки вполголоса вспоминали былые сражения.
Всеволод поправил портупею и отдал команду подхлестнуть лошадей, тащивших орудия. Повезло, что в его батарее оказался опытный фейерверкер, прошедший Русско-Японскую и Мировую. Боеприпасов было мало. Перед походом генерал Марков отдал приказ беречь патроны, как зеницу ока, а каждый снаряд был вообще на вес золота.
Промахиваться нельзя, Надо бить точно в цель.
О том, что эта цель тоже русские люди, князь Езерский старался не вспоминать. Перед ним был враг, поднявший руку на Державу и самоё царя.
Враг. Жестокий и беспощадный. Недрогнувшей рукой погубивший юною Крысеньку.
Впереди дивизии в белой папахе ехал генерал Марков.
На выезде из станицы он придержал коня и перекрывая мерный гул сотен идущих солдатских ног прокричал: «Вперёд, друзья мои! За нами Россия!»